Когда я был маленьким, каждое лето проводил в старой деревушке с диковинным названием, которое сейчас уже не могу припомнить. От этого названия веяло чем-то сказочным, и оно заставляло меня чувствовать некую причастность к волшебному миру. Моим детским выдумкам есть объяснение: если бы вы окинули взором это крошечное поселение, то увидели бы множество живописных полей, просек, ручьев и оврагов, наполненных яркими цветами, от которых рябило в глазах, высокими травами и кустарниками. Восхитительная красота малиновых рассветов, чарующий запах полевых трав и неказистая изба моей бабушки, поросшая толстым слоем плюща – всё это бережно хранится в моих воспоминаниях, которых я так боюсь потерять. Страшно думать о том, что название деревни уже вылетело у меня из головы, а картинка пейзажей в голове становится размытой. Конечно, я мог бы спросить у родителей название деревни, но хочу вспомнить сам, чтобы ухватиться за прошлое, которое так стремительно ускользает.
Я до конца надеялся, что эти кошмарные таблетки не возьмут власть надо мной, думал, что я справлюсь. Но в какой-то момент всё пошло по наклонной…
Уже больше десяти лет я не могу поехать в деревню, да и в принципе куда-либо дальше нашего города. В мире всё это время распространялся и до сих пор существует неизвестный вирус, прогрессирующий с каждым годом. Совершенно непонятно, откуда он взялся. Внезапно на всей планете начали появляться случаи странных заболеваний, симптомы которых не поддавались объяснению и лечению.
Сначала нам нельзя было путешествовать без прививок, которые, как позже выяснилось, абсолютно не действовали, ведь были они против гриппа. Потом ограничили передвижение по стране, затем запретили выезд из города и в связи с чрезвычайной ситуацией ограничили доступ к социальным сетям и мессенджерам. Школы перевели на дистанционное обучение на специальной платформе. Конечно, у нас остался доступ к телевизионным программам и радио, где только и говорили о том, что «вирус кажется устойчивым к большинству лекарств, и количество зараженных стремительно растет. Власти объявляют карантин и закрывают границы для предотвращения дальнейшего распространения вируса. Ведущие врачи страны разрабатывают лекарство, чтобы уже в скором времени мы смогли победить это страшное заболевание…» Помимо этого, каждый вечер на различных каналах показывали страшные кадры с заразившимися вирусом и жуткие истории заболеваний.
Я отчётливо помню выпуск новостей, в котором говорилось о неком Альберте, который не пил таблетки, и болезнь подступила к нему внезапно: в один день у него прихватило сердце, и ему не успели помочь. Различные врачи с разных уголков страны утверждали, что на начальных стадиях симптомы практически невозможно распознать, и летальный исход может наступить совершенно неожиданно.
После этого и началось самое интересное: департамент здравоохранения назначил обязательную дозу профилактических препаратов с названием Иммувирус, которые якобы уменьшат вероятность заболевания: одна таблетка раз в три дня. Эти пилюли необходимо каждую неделю получать в стационаре и отчитываться об их употреблении. Даже название у дня приёма лекарства есть – «день таблетки». Моя мать уверена в чудовищной губительности вируса и очень переживает за здоровье нашей семьи. Она тщательно следит, чтобы я и отец пили эти невыносимо горькие таблетки, которые, как мне кажется, имеют галлюциногенный эффект.
С самого начала их употребления я заметил, что моё сознание мутнеет, появляются сонливость и дезориентация. Наша семья живёт в крохотной однокомнатной квартире, но после приёма лекарства я мог с легкостью перепутать, в какой стороне находится душевая. Когда я понял, что после каждой пилюли со мной происходит что-то неладное, я спросил родителей, на что папа пожал плечами, сказав, что после таблеток у него только давление повышается, а мама записала меня к врачу в ближайший стационар.
В интернете не грузились сайты, по телевизору ничего не говорили о побочных действиях Иммувируса. Мысль о том, что никакого вируса нет, и над людьми ставят некие эксперименты, начала посещать меня всё чаще. Даже сам факт того, что таблетки не нужно было покупать, а их просто выдавали, о многом говорил. И зачем врачам эта строгая отчётность об употреблении таблеток?..
Возможность выйти на улицу была, но только в случае крайней необходимости вроде похода в больницу или за продуктами. Благо, мои родители и до пандемии работали удалённо, и для них особо ничего не изменилось. Я лишь слышал от мамы, что болезнь подхватила её старая знакомая, но вживую никогда не видел заболевшего этим вирусом.
Связь была, и я периодически звонил своему другу Серафиму, расспрашивая о его ощущениях после таблеток. Он сообщал, что после лекарств у него кружилась голова, и учащалось сердцебиение, поэтому он перестал их пить. Его родители не следили за регулярностью употребления Иммувируса, и Серафим просто убрал их куда подальше.
Прошли сутки после «дня таблетки», и я чувствовал неимоверное головокружение. В этот день был назначен приём в стационаре. Мама натянула мне и себе на лицо дурно пахнущие медикаментами маски, надела перчатки, несмотря на сильную жару, и мы вышли из дома. Терпеть не могу эти маски! Чувствуешь себя как в парнике, и к тому же они вечно за мою серьгу цепляются.
Солнце приятно грело тело, слышался запах нагретого асфальта. Ветра не было, и мир словно замер: на пустынных улочках не было слышно людских голосов и машин. Детские песочницы во дворах поросли сорняками, велосипеды, припаркованные неподалеку, уныло покрылись ржавчиной. Мы шли мимо школы, ободранных гаражей, мимо закрытых на массивные замки киосков, и на мгновение я испугался, что людей совершенно нет. Я вообразил, что нахожусь в фильме ужасов про апокалипсис, но из-за подворотни показался мужчина, видимо, идущий за продуктами, и моя жуткая цепочка размышлений благополучно прервалась.
В стационаре не было очереди, и меня быстро приняли. Врач преклонного возраста с лицом, изрытым глубокими морщинами, внимательно выслушал мои наблюдения, долго щупал меня и уверенным, но немного хриплым голосом просил меня поднимать поочередно левую и правую руку, осматривал мои зрачки и шею. После он присел за стол и произнес:
– В подростковом возрасте влияние данного препарата вполне может оказывать лёгкий эффект головокружения, учащения сердечных ритмов и прочих неприятных ощущений. Были у меня похожие случаи на практике. Кхм… Можете показать отчёт об употреблении? Посмотрим… Угу… Я полностью понимаю ваши беспокойства, ведь лекарство разработано совсем недавно, однако вирус крайне опасен и профилактика необходима. Недавно к нам в палату поступила семья из шести человек, которые пренебрегали профилактикой, и конечно же, все заразились. Очень тяжёлое состояние у них сейчас…
Врач ненадолго удалился и зашел, держа в руках несколько блистеров.
– В вашем случае попробуем пропить Иммувирус другого типа и посмотрим на самочувствие пациента. Его действие не особо отличается от таблеток первого типа, но принимать нужно будет не по одной, а по три пилюли в «день таблетки». Начните с завтрашнего утра. Назначим повторный приём через две недели.
Мама с упоением слушала доктора и кивала головой. Я одновременно испытывал облегчение от того, что скоро смогу распрощаться с ненавистными галлюцинациями, но, с другой стороны, сомневался в преимуществе новых таблеток.
По пути домой я старался замедлить шаг, вдыхал воздух глубоко в лёгкие, пытаясь уловить аромат цветущей сирени. Мне безмерно хотелось броситься наутёк, неважно куда. От мыслей о доме, таблетках и постоянном заключении меня тошнило.
Каждый день я просыпался, около четырех часов уделял учёбе, а всё оставшееся время пытался скрасить рисованием и перечитыванием книг. Я всерьёз задумался о побеге. Как бы абсурдно это ни звучало. Взять минимум вещей и ринуться в неизвестность. Звучит как отличная авантюра, если не задумываться о том, что меня может легко поймать служба безопасности, о том, что я могу заразиться, о том, что я могу умереть от голода и жажды, о том, что я попаду к нехорошим людям… Мама прервала мой очередной поток мыслей, сказав, чтобы я не забыл о завтрашнем приёме новых препаратов.
Всю ночь меня мучала бессонница. Мысли, как пчелиный рой, кружились в голове. Дошло до того, что у меня произошел диалог со вторым «я».
«Нет, бежать – это полная чушь. Сколько таких дураков как ты жизнь себе сломали. Идиотизм полный!» – говорил первый я. На что второй я отвечал: «Ломали, не ломали – безразлично. Лучше уж попытаться, чем потом убиваться в четырех стенах». Первый надменно возражал: «Кроме тебя миллионы детей в таких условиях, и ничего, терпят». «А Я НЕ ТЕРПИЛА!!!» – завопил уже я (не разбирая, первый или второй) во всю голосину, из-за чего отец в соседней комнате встрепенулся и снова громко захрапел. Время до утра я коротал тем, что собирал рюкзак, снова доставал из него все вещи, затем складывал обратно, и так по кругу.
Не спавши всю ночь, утром я с дико красными глазами выпил три новые таблетки и повалился в постель. Как быстро я провалился в сон, так быстро и проснулся обратно. Мне показалось, что спал я меньше двадцати минут. Встав с кровати, я мысленно поблагодарил доктора – на удивление, после таблеток я не испытывал ни головокружений, ни галлюцинаций. Наоборот, у меня появились энергия и неистовое желание к побегу.
В тот момент у меня не было мыслей о родителях и вообще о чём-либо, кроме побега. Я чувствовал легкую эйфорию. Быстро закинув бутылку с водой и немного провизии в рюкзак, я тихонько обулся и вышел из квартиры. Дверь закрылась так тихо, что звук даже не отразился на лестничной клетке. В этот раз людей на улице не было абсолютно. Я не мог так уверенно утверждать, но что-то подсказывало мне в верности моего суждения. Утренний город был окутан нежной туманной пеленой, воздух казался в тысячу раз свежее, а цвет неба и деревьев насыщеннее.
Уже не удивляясь ничему, я довольно быстро добрался до окраины города, совершенно не устав. Я ощущал, что все это не зря, не было ни капли сожаления. Я прошёл пригород. Видимо, за всё время, что я не был здесь, тут поменялось многое: грунтовая дорога, идущая через лес, совсем скрылась в мощных еловых лапах, нивы поросли плотным овсюгом вперемешку с высоким борщевиком. Нисколько не смутившись, я двинулся вдоль нивы, протаптывая себе путь по мокрой от росы траве. Впервые за долгое время я ощущал свободу, тревога покинула меня, и спокойствие разливалось по моему телу, как горячий чай. Туман рассеялся, и небо окрасилось малиновым заревом. За всё время моего пути я так и не встретил ни одного человека.
За нивой следовал небольшой хвойный лесок, затем я шагал по полю, заросшему бурьяном, шёл мимо мелкой каменистой речушки и неожиданно увидел то, что я сначала принял за груду обгоревших брёвен. Приблизившись, я понял, что это была накренившаяся в сторону бревенчатая изба, её стены были покрыты зеленоватым мхом, крыша покосилась, а окна загораживали старые и пыльные занавески из льна. Она одиноко стояла на изогнутом берегу, гостеприимно колыхая березками, выросшими на её крыше. На обветшалом крыльце, ближе к деревянным перилам, стояла лавка, а на ней – многочисленные вёдра и корыта.
Я понял, что именно сюда и вела меня безотчётно моя интуиция. Ни забора, ни калитки не было, и я украдкой начал подниматься по скрипящим ступенькам в дом. Тяжёлая дубовая дверь легко поддалась, и не успел я войти, как в нос ударил дурманящий аромат полевых трав.
Шагнув вовнутрь, я очутился в крохотной светлице, освещённой камельком. Было ощущение, что я снова, как в детстве, попал в сказочный мир: повсюду на маленьких гвоздиках висели букеты сухоцветов, в углу стояла высокая печь, вдоль стен располагались низкие лавки. Пол был устлан разноцветными половиками с путанной бахромой, у стены рядом с окном располагалась высокая кровать с округлой спинкой, накрытая стёганным одеялом. Над кроватью возвышался потёртый ковёр с изображением оленей на водопое. Я отдёрнул пыльную занавеску: вид из окна выходил прямо на речушку.
Пока я засматривался на местные пейзажи, сзади неожиданно послышалось неясное бормотание, и на печке что-то зашевелилось. Я отпрянул и, пятясь к стене, так и сел на лавку. С печки медленно спускалась сухонькая старушка, одетая в сорочку, и с собранными в пучок курчавыми волосами. И почему я вообще зашёл в избу без стука… «Какая бестактность!» – отчитал я сам себя, при этом не переставая таращится на старушку. Не успел я оправдаться и извиниться за визит без приглашения, как старушка молвила:
– Ох ты гой еси добрый молодец! Какими путями-дорогами забрёл ты в краюшко наш?
Я не сразу понял, что она имела в виду, и смог только невнятно мыкнуть.
Старушка вздохнула и уже бодрым голосом продолжила:
– Да шучу я, не бойся. Знаю, что беглый ты, много я вас видывала таких. Меня Есфирия зовут. Ты это, не стесняйся, проходи. Будь как дома, хотя, кто знает, как у тебя там дома… Хо-хо… Супец будешь? Хотя, чего я спрашиваю… Ещё котлетку положу.
Так и началась моя жизнь с Есфирией. Жили мы так, будто давно знали друг друга, я постепенно поведал ей о своей прежней жизни, она всегда внимательно слушала и иногда протяжно вздыхала или ойкала.
Старушка выделила мне место на двух сдвинутых лавках, постелила найденные где-то в недрах её закутков одеяла и вручила рубашки с парой галош, так как рюкзак с моими вещами куда-то затерялся.
Утром мы со старушкой ходили к речушке за водой по влажному берегу, в полдень я стругал безделушки из берёзы. А Есфирия убаюкивающим голосом ворожила меня своими неслыханными сказками о тайнах зыбучих болот, о богах, живущих под землёй, и о многом другом. Но когда я просил её рассказать о себе, она хмурила брови и говорила, что канули в лету её воспоминания.
Я часто спрашивал, почему её дом стоит так одиноко и сколько она уже живёт одна, на что Есфирия ворчала: «Много будешь знать, скоро состаришься».
Вечерами я сидел возле речушки и слушал уханье совы, доносящееся с противоположного берега. Таких закатов я не видел нигде: фиолетово-розовые облака отражались на неподвижной глади реки и постепенно сменяли свой окрас до сочного бардового цвета. Мне было спокойно ютиться рядом со старушкой, я совершенно не беспокоился о родителях, как, впрочем, о былой жизни. Дни сменялись мягко и незаметно, я начал забывать своё прошлое, и нити, крепко стягивающие моё сердце, ослабели.
В один день у меня неожиданно появилось влечение к рисованию: я попросил Есфирию немного посидеть на лавке и рассказать уже родные мне сказки, а сам в это время начал набрасывать её черты в найденном блокноте: округлое лицо с тоненькими морщинками, прямой нос, запалые карие глаза с неугасающим огоньком и тонкая сухая шея. Старушка всё говорила и говорила, а я все рисовал и рисовал.
Постепенно я начал замечать, что появляется дрожь в руках, сердце бьётся сильнее, и к горлу подступает тошнота. Взглянув на Есфирию, я понял, что левый глаз её неестественно поднят вверх. Я встряхнул головой и понял, что черты лица смазались, и лицо её приняло замысловатую форму, и всё вокруг стало смутным. Я сел на половицу и попытался восстановить дыхание. Тошнота подступала ещё сильнее, зрение пропало, и я услышал испуганный, но как будто смирившийся шёпот старушки: «Ну, кровинушка, пора тебе, видимо. Дам тебе оберег на память…».
Я почувствовал, как сухие руки надели мне на шею нить с небольшой подвеской. Половица подо мной провалилась, или не провалилась, или потолок начал падать на меня. Ничего я не понял, только очутился в кровати под слепящим светом светильника. На руке у меня был катетер.
– Очнулся, очнулся! – Ко мне подбежала мама и села на край кровати. – Как я рада!
Я ничего не мог ответить и только покачал головой.
– Врачи сказали снять все украшения с тела, сейчас я у тебя серьгу сниму. И что за ерунда у тебя на шее? Давай отцеплю. Ты не двигайся пока что, лежи, скоро подойдёт медсестра.
– Баюново… – прошептал я. И как я мог забыть такое название?
