XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

 «Неужели, неужели я никогда больше не услышу, как он смеется? Этот смех для меня — точно родник в пустыне»

Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц»

Я хочу поведать вам одну историю. Историю о жизни, полной кровопролитной борьбы со смертью, где ничья — исход невозможный. Историю о жизни удивительной, невероятной, которую жестокая и немилосердная судьба, изуродовав ее предательством, подарила человеку. Маленькому человеку, который боролся за свою полноценную жизнь с самого своего рождения. И он проиграл бы смерти, если бы не теплая любовь и не открытое сердце взрослого человека, способное принять к себе ребенка чужого, но одновременно в сердце по-настоящему родного.

Чтобы не коверкать рассказ и не лишать его правды, я представляю вашему вниманию дневник того человека, — как вам станет позже известно, лечащего врача и лучшего друга обиженного судьбою ребенка, который вместе с ним боролся за его жизнь.

«18 января 20** года, в зимнюю ночь поступила роженица. Это была черноволосая девушка, лет 20, не больше, с невероятно зелеными глазами (линзы, видимо) и татуировкой в виде пронзенной кинжалом бабочки на плече. Мог я подумать плохо с первого взгляда на эту девушку, которая испытывала на тот момент страдания, немного отличавшиеся от сгорания заживо, к тому же выполнявшую благородную миссию женщины? Конечно, нет. Может быть, я даже несколько проникся к ней уважением на пару мгновений, к этой молодой матери, хоть и пахнувшей перегаром, но всё же не убившей дитя до рождения. Может быть. Однако ребенок родился недоношенным, слабым, весом всего в 1 кг и дышать он самостоятельно не мог. Он был сразу переведен в реанимацию.»

«19 января 20**г

Аппарат поддерживает дыхание ребенка. Тщательное обследование дало результаты, не предвещавшие ничего хорошего: открытый артериальный проток, а попросту — порок сердца. Мы не могли надеяться на естественное закрытие протока — отверстие было большим, поэтому требовалось оперативное вмешательство. Не то чтобы я не привык к такому — подобные случаи очень часты — но мне было ребенка искренне жаль. Матери пока не донесли, но скорее всего она бросит его, узнав, с чем он явился на свет. Если он вообще переживет операцию, попадет в детдом. Терпеть не могу таких мамаш, подобных ей: бросать ребенка за то, что он родился больным, причем родился он на границе между жизнью и смертью только по ее вине — она вела разгульную жизнь во время вынашивания плода, и это естественно сказалось на здоровье ребенка.

Я решил во что бы то ни стало поговорить с ней, раньше, чем другой врач донесет ей об открытом протоке и опасности, которая подстерегает малыша.

Я застал ее в палате, собирающую вещи. По виду она чувствовала себя неплохо. И мне стало ясно, что я опоздал.

— Здравствуйте, как вас зовут? — спрашиваю я.

— Здравствуйте. Аня. Что надо вам? — предложения были короткие, грубые, а голос — низкий, немного хрипловатый, видно, сказались годы курения. Анна выпрямилась и посмотрела мне прямо в лицо, изучающе склонив голову набок. Взгляд ярко-зеленых, чуть прищуренных глаз молнией пробежался по мне, в нем явно было сосредоточено презрение, раздражение и…

полное безразличие.

— Куда вы собрались, Анна?

— Домой, куда ж еще? — вопросом на вопрос ответила девушка.

— Без ребенка?

— К чему мне он?

Я молчал. Молчал и смотрел на нее, вглядывался в глаза, дабы прочесть в них хоть немного неуверенности, хоть каплю страха, хоть долю материнского инстинкта. Но это был взгляд далеко не отчаявшейся молодой матери, — то был взгляд предателя.

А она между тем продолжала:

— Мне он не нужен. И не нужен был с самого начала, даже если бы он родился здоровым, я не планировала его рождение.

Я открыл было рот, чтобы высказаться, но она перебила меня:

— Не надо давить мне на жалость, док. Буду с вами откровенной: мне не нужен ребенок, пусть он будет самым несчастным на всем белом свете, я вас уверяю! Он в любом случае не жилец, или останется инвалидом. Вы в своем уме? Я молода, у меня еще вся жизнь впереди, для чего вы пытаетесь всучить мне труп?!

Я молчал, медленно осознавая, что ненавижу ее. Она что-то говорила еще, но я ее не слышал.

— Да какого ж вы лешего не предохраняетесь, мамаша?!! Каким вы местом думали, когда развлекались в барах с первыми встречными? Почему аборта на раннем сроке не сделали? — я не заметил, как повысил голос. — Вы понимаете, что лично загубили ребенка?!

Она в ответ пожала плечами, и губы ее растянулись в самодовольной наглой улыбке. Она просто издевалась надо мной.

— Не знаю. Я же сказала, что мне все равно.

— Почему вы имеете право на нормальную, полноценную жизнь, а он — нет? Чем же ребенок виноват? — спросил я через пару мгновений молчания несколько тише, более спокойно.

— Оставьте ж меня в покое! Уж в свою жизнь я лезть не позволю!..

Она легко подхватила сумку, пару пакетов и скрылась за дверьми.

И как таких земля носит?»

«24 января 20**г

Операцию провел я. Отчего-то ужасно волновался, руки дрожали, пот градом тек. Стаж в детской хирургии у меня хороший, мне не привыкать оперировать самых маленьких детей, от мала до велика, проводил я операции и сложней, и опасней в несколько раз, чем закрытие артериального протока, однако мне казалось, что оперировать этого мальчика было в сотню раз страшней и волнительней, чем в первую мою операцию.

А все-таки он выжил. Воин. Я верил в него сильнее, чем его родная мать. Я знал, что он выживет, что одержит победу над недугом назло ей, как бы она не относилась к нему наплевательски, как бы не наказывал Бог младенца за грехи его матери, — он пережил самое страшное, он будет жить и расти нормальным, здоровым ребенком. Не считая того, что будет расти в детском доме. Не считая того, что будет одинок. Не считая, что сирота.»

Этого врача зовут Виталий Дворкович, ему на тот момент было 40. Он жил со своей женой — Софией — уже много лет, но детей у них не было. Из родных у Виталия не было никого, кроме брата за границей, у Софии — мать в другом городе.

Виталий продолжал вести дневник, узнавал о том мальчике, который после выздоровления был передан государству и назван Виктором (от латинского — «победитель», символично, не правда ли?). Часто приезжал к нему, навещал его минимум раз в неделю еще три года, пока обстоятельства не вынудили его переехать в другой город. За все это время врач очень привязался к Вите, судьба его пациента очень волновала Виталия, он не хотел, чтобы мальчик был предан кем-то еще. Мужчина считал своим долгом не оставлять сироту и надеялся всей душой, что однажды судьба ему соблаговолит, и мальчик найдет наконец себе семью.

Думал ли он стать ему отцом? Конечно, и не раз подобные мысли тихими мышками забегали к нему в голову. Но он понимал, что это серьезный шаг в его жизни, тем более, с женой они не могли долгое время иметь детей — он был готов с радостью принять ребенка к себе в семью. Но в силу характера он ни разу не заикнулся жене о том, чтобы взять Виктора к себе. София, конечно, знала о мальчике, иногда навещала его вместе с мужем, однако Виталий так и не понял отношения жены к Вите. А во время разговоров об усыновлениях в стране, она говорила, что у них обязательно получится родить своего ребенка. Мужчина окончательно запутался, но так идею и не подал.

Да, он порывался, особенно, когда пришлось срочно уехать. Да, вы считаете его трусом. Да, вы наверняка думаете, что и он предал несчастного мальчика. И я невероятно осуждаю его в этом поступке, и он корит себя и до сих пор за то, что он предал Виктора, за то, что уехал и не взял к себе. Корит себя за то, что даже не попытался поговорить с женой по этому поводу.

Ведь беда могла обойти стороной. Ведь могло бы все быть по-другому, более легко, менее больно и тяжело. Могло бы быть спокойнее, лучше!..

Но прошлого уже не воротишь.

«31 декабря 20**г

Первый Новый год без Витька, первый Новый год в городе N, первый Новый год в больнице для онкобольных, причем — на дежурстве. Соня приедет, будем вместе справлять.

Подарок посылкой Витьке должен прийти примерно сегодня вечером. Чую, обрадуется! Конечно, не купить человека подарками, а точнее — не выкупить его хорошее отношение ко мне. Нет, он далеко не ребенок в пять, — почти шесть — лет. Я до сих пор помню его серьезные серые глаза с каймой пушистых длинных ресниц, помню, как он утверждал, что не только мы смотрим на небо — с других звезд и планет смотрят в нашу сторону и также думают, есть ли там кто живой?.. Я даже не знаю, злится ли он на меня, обиделся ли, но я прекрасно помню, как он прятал свои слезы у меня в объятиях. Боже мой, какой же я дурак! Я просто презираю себя за это — а как это еще назвать? — предательство. Я бы на его месте ненавидел меня, но, к сожалению, Витя добрый малый, причем очень умный, понимает, какой я трус. И даже сам не говорил, чтобы я взял его, вот если бы попросил — точно бы, даже если бы Соня была против, усыновил бы его к чертям. Но вина не на нем, а на мне, я, кретин, время тянул. Мне вообще не было никогда так паршиво… Вырвусь в отпуск, сразу к нему…»

«5 января, 20**г

Я не достоин жизни!! Я сам себе мерзок!!! Почему же, почему же все именно так?!

— А потому что ты, кретин, не забрал Виктора с собой, потому что ты, трус паршивый, уехал, не решившись даже заговорить со своей женой насчет того, чтобы бедный мальчик был, в конце-то концов, счастлив! В своей семье! Эгоист!!!

Дело в том, что я встретил сегодня Витю в нашей больнице.

Он

лежит

в больнице

для

онкобольных.

Чья вина?

Моя.»

«6 января 20**г

Распишу все по порядку.

Подарок Витя не получил, т.к. в тот день, когда он пришел в детдом, Виктора уже вовсю снаряжали сюда. Я отзвонился туда и все выяснил. У мальчика, в результате поздно выявленного криптогенного цирроза, развился рак печени. Ему предстояла более тщательная диагностика, а позже — процедуры и, быть может, операция по удалению части печени, если возможно.

Больше всего я не хотел видеть его именно здесь. Боже, почему же ты не меня наказал за предательство, а его?

Хотя если подумать получше, это и есть мое наказание, ибо муки совести, что пережил я, невозможны, просто нереальны. Я понимал, что считаюсь Вите наиболее близким человеком. И теперь второй раз в жизни его бросает самый важный для него человек. И я понимал, что та девушка Анна, его мать, которую я и по сей день презираю, очень похожа на меня. Мне также ужасно противно осознание того, что она, молодая, совсем юная девушка, смогла родить ребенка, но ей он не нужен, а мы с Соней уже несколько лет подряд только и мечтаем о своем родном маленьком человечке. Несправедливо.

Но Господи! Как я мог?!! Ненавижу себя за это. Если бы не я, Виктор бы был здоров. И мы могли бы быть счастливы втроем — я, Соня, Витек. Может, мы бы завели собаку, может — кошку, каких-нибудь канареек, рыбок — да кого угодно! Но мы были бы счастливы!..»

«10 января 20**г

…Витя сидел прямо на гальке и в задумчивости кидал камушки в море. Те отскакивали от других камней с хлопающим звуком и падали в воду, разбивая тонкую гладь ее, как стекло — кругами. Легкий порыв ветра играл с его золотистыми волосами, с ветровкой: ветер забирался к Вите под одежду и забавно раздувал ее, пошелестит там шорохом осенних листьев немного, и обратно, в небо. Я сел рядом с ним.

— Ой, Витя, привет! — он обрадовался. И да, он называет меня Витей.

— Привет. Как себя чувствуешь?

— Ничего особенного, ничего нового, как обычно.

Я помолчал, рассматривая его бледное лицо с грустными серыми глазами лани, однако не лишены его глаза были того живого блеска и неподдельного интереса ко всему живому.

— Смотри, ты знаешь, что это? — он взял в руки ничем не примечательный серый камушек. Я в ответ покачал головой.

— Это кенгуру.

— Кенгуру? — он всегда меня ужасно удивлял, и сейчас удивил и заинтересовал не меньше.

— Да. — он кивает, а на губах появляется кроткая, мягкая улыбка. Он посмотрел на меня, изучающе склонив набок голову, совсем как его мать почти шесть лет назад. Только во взгляде его была доброта и небольшая снисходительность ко мне, взрослому человеку, не понимающему всех тонкостей его взрослой души в детском теле. — Как ты думаешь, почему?

Я подумал. Немного, совсем чуть-чуть. И ничего в голову мне не пришло кроме предположения:

— Ну… Кенгуру ведь прыгают?.. Может, и у этого камня какая-то… подобная особенность?

— Правильно. — он довольно улыбнулся. — Это такой особенно прыгучий камень. По воде он, конечно, не скачет, а вот на суше он прыгает лучше всех!

Он кинул его к морю, камушек не долетел и поскакал к воде по другим камням. Раз, два, три, четыре, пять — и камушек в воде.

Витя рассказывал мне про камни — водомерки, про камни — слоны, про камни — поющие соловьи. А потом он впервые спросил о своей матери.

— Ты же видел мою маму?

— Маму?.. — я был не подготовлен к подобному, Витя слишком резко перескочил на другую тему.

— Да. Видел?

— Видел, — отвечаю.

— Она красивая?

— Очень красивая, — говорю. — Подобных ей я не встречал, и ты многим похож на нее, жестами, взглядом, внешностью…

— Она красивее Сони?

Я улыбнулся.

— Она моложе. Но я не знаю, кто красивее.

— Скажи… а почему ее нет рядом?

— Она… как бы сказать…

— Умерла? — и нет, голос его не дрогнул. Он смотрел мне прямо в глаза в ожидании моего ответа, а взгляд его был полон… отваги?..

И я кивнул.

— Я часто слышал, что она оставила меня. Мне кажется, меня просто хотят успокоить. Ведь не могла же мама, если бы была жива, оставить меня, правда?

— Конечно, не могла. — ответил я тихо, чувствуя, что мой голос немного охрип. Я кашлянул. — Она очень любила тебя, невероятно любила… и она желала тебе счастья.

Мы молчали.

— Мне кажется, я помню ее.

— Ты же был совсем маленький… — начал было я, но умолк.

— Я чувствую ее здесь. — он положил руку себе на грудь, где сердце. — Там, внутри, помнят всех, даже если в памяти не осталось от человека ни лица, ни голоса, ни запаха.

— Там всегда помнят. — эхом повторил я.

— Витя… — обратился он ко мне через минуту-две молчания.

— Да?

— Я очень рад, что попал сюда.

Меня как ледяной водой окатило. Я посмотрел на него. На лице Вити была скупая улыбка.

— Если бы я так не заболел… то я бы не встретился с тобой.

Я молча слушал его.

— Это, конечно, очень больно. И… страшно что ли… Но было бы хуже, если бы я годами прожил без тебя. Я счастлив, правда, что ты рядом. Даже такой ценой. Но когда рядом твой друг, и боли, и страху места нет, правда? Даже если я умру, ты же…

— Витя! — я взял его за плечи. — Оставь же ты мысли о смерти, в конце концов! Неужели ты не веришь в себя? Гепатоцеллюлярная карцинома ранней степени излечима! У тебя не так мало шансов, пойми же ты!..

(Лечение карциномы до сих пор остается дискуссионным, однако я верю, что после операции рак оставит Виктора и он победит болезнь, как победил порок сердца будучи новорожденным. Надежда, как и нескрываемый страх, не покидает меня, но поверить в то, что Витя будет сломлен болезнью, и я никогда больше не услышу его смех, не услышу его рассуждения, не загляну в эти большие серые глаза, я считаю невозможным)

— Вить… — он поморщился. – Думаешь, я что-то понимаю в этих еле выговариваемых медицинских терминах? Просто я хочу, чтобы ты свыкся с мыслью, что меня может не стать.

Я молча обнял его.

— Знаешь, если бы не я, если бы я не бросил тебя, ты бы не заболел, понимаешь? Прости меня, пожалуйста, Виктор.

— Может, будь я с тобой, я б и также заболел. Может, так судьбе угодно. Я тебя вовсе не виню. И благодарю всё же Бога, что попал именно в эту больницу, именно в N.

Мне становилось все более совестно.»

«11 января 20**

Я поговорил с онкологом.

— Александр Иванович, скажите, пожалуйста, что там с Витей?.. Все настолько плохо?

Александр Иванович, врач Вити, начал рассказывать о таком заболевании, как гепатоцеллюлярная карцинома:

— Виталий Романович, тут дело такое… У детей распространены два вида рака печени — ваша карцинома как раз и гепатобластома. Гепатобластома, как бы сказать… более легка в лечении, нежели карцинома. Выживаемость при гепатоцеллюлярной карциноме в некоторых группах не выше 10-20%. Первые результаты исследования, похоже, также указывают и на то, что шанс на выживание приближается к 40%, понимаете?

— Но… это не так много, как я понял?

— Могу с вами согласиться, однако прогресс, хоть небольшой, но есть…

Он много рассказывал об этом заболевании, в большинстве своем он говорил то, что мне было известно. В целом для полного излечения требуется тотальное хирургическое удаление опухоли, предварительно и после мальчика ожидает химиотерапия, ибо на данный момент опухоль не операбельна.»

«18 января 20**г

Закончился курс химиотерапии. Как ни странно, завтра операция, и проводить ее буду я. Мне очень больно смотреть на Витю, не видя его золотых кудрей, не видя пушистых ресниц и бровей. Еще больнее — осознавать, что это полностью по моей вине. Кажется, он стал бледнее, чем обычно, и чаще жалуется на боли в правом боку. А может, мне только кажется…

Он смотрит на себя в зеркало и… смеется.

— Как будто заново родился!.. — так сказал он, а у меня мурашки по коже.

Многое в нем изменилось. Только его большие глаза цвета пасмурного неба остались такими же — взгляд их серьезен, но одновременно весел и печален. И часто я вижу в них свое отражение.

Как и в День его рождения, шесть лет тому назад, пошел снег. Не такой, как у нас на Родине. Здесь снежинки не долетали до земли и таяли раньше.

Витя стоял на большом камне, глядя в небо. Он всю жизнь мечтал поехать на север страны, побарахтаться там в сугробах, лепить снеговиков, кататься на коньках, и поэтому самым лучшим для него подарком в этот день, как сказал он, была шапка-ушанка.

Но это была не ушанка, нет. Это была надежда. То, чего ему так не хватало. И это, правда, было лучшим его подарком. И сейчас надежда, чуть-чуть сев набекрень на его осиротевшей без золота голове, грела его замерзшую взрослую душу в детском, разгоряченном болезнью теле.»

«19 января 20**г

…Он лежал на операционном столе, буравя взглядом потолок. Наркоз еще не одолел Витю, и быть может, мысли его были полны надеждой на свое будущее, на будущее здорового, свободного от лекарств ребенка. Словно в подтверждение моим мыслям, Витя тяжело вздохнул.

— Не спится? — я сделал попытку приподнять ему настроение.

— Неа, — коротко ответил он.

— Тебе страшно?

Витя помолчал, будто прислушиваясь к внутренним ощущениям, и через пару мгновений ответил также коротко, но твердо:

— Нет.

— Молодец… — тихо проговорил я, не зная, что сказать. Сам же я ловил себя на мысли, что мне страшно, как никогда раньше. Вновь это странное внутреннее ощущение первой будто бы операции охватило меня всего с головой. Я чувствовал, как изнутри поедало меня чувство вины, а эти липкие, склизкие лапы страха медленно сжимали мое сердце все сильней, сильней… а затем — швырнуло его в пятки. Было тяжело.

— Знаешь, почему мне не страшно? — вдруг спросил он.

— Почему?

— Потому что все происходит по повелению судьбы. Как должно быть, так и будет. Зачем же бояться? Ведь все равно уже ничего не изменить.

Я кивнул и взял его руку, свободную от капельницы.

— Ты такой маленький, но такой уже взрослый. Я считаю, все будет так, как должно быть, как ты этого заслуживаешь. Разве ты не заслужил того, чтобы все было хорошо?

— Не мне знать, — скупо улыбнулся Витя.

Я чуть сжал его руку.

— Ты должен бороться в любом случае, понимаешь?

Мальчик кивнул.

И слова сами вырвались из уст:

— Я готов стать для тебя отцом, ты хочешь?

И тут его глаза загорелись счастьем, как тысяча горячо любимых им звезд сразу, и никакие самые мощные светила не смогли бы сравниться с небесным их светом. Губы его дрогнули в каком-то слове, так и не произнеся его, глаза закатились, и Витя провалился в сон.

— Так, инструменты подготовлены?

…»

Скажите мне, что такое смерть? Смерть в первую очередь — самый ненавистный враг человечества. Скажу вам по секрету: она везде. Вот сейчас вы сидите и читаете эти строки, даже не подозревая о том, что в эту самую минуту умирают сотни, тысячи людей по всему миру. У нее куча слуг — от несчастных случаев до тяжелых болезней, и они все ей верно, по-собачьи служат.

Смерть — это конец, попросту говоря. Конец чьей-то истории, которая в итоге заканчивается… как?

Вы ответите, что заканчивается она плохо. Ведь что хорошего в том, что человек умер? Есть люди, которые любят его и не представляют без него жизни, а он умирает по своей или не своей воле — да какая разница? Таков его конец, так нужно было кому-то Свыше. Главное, что он сделал то, что нужно было сделать в жизни, бесполезных людей не бывает, и все они умирают после того, как исполнили свою миссию.

Возможно ли победить смерть?

Нет. Можно попросту продлить жизнь. Можно выиграть пару боев, но не победить, нет.

Победили ли смерть наши герои? Да, они победили. Они, как и мечталось Виталию, стали жить втроем, а потом София смогла родить дочь. Она родилась через год после полного выздоровления Виктора и была почему-то весьма похожа на него. Вы не представляете, сколько слез счастья пролила эта семья…

Я рассказал вам эту историю для того, чтобы подарить надежду, ведь очень часто именно ее нам и не хватает, когда мы слышим страшный диагноз и тотчас же хороним любимого человека. Надо жить вопреки всему, вопреки хладнокровию и безразличию, вопреки предательству, вопреки смерти. Надо жить. Даже если сложно и больно, нужно верить, нужно надеяться, любить. Ведь именно три этих составляющих позволяют человеку жить. Пусть даже врачи скажут, что это нереально — никому не верьте, никогда.

Прошло уже около 30 лет с того времени, как все наладилось. Вы можете мне не верить, быть может, находясь в отчаянье или быть будучи ослепленным горем. Я вот что скажу.

Меня зовут Виктор. Я врач-онколог.