Ночь неспешно ступает по крышам, сжимая в ладони кисти и краски. В них нет особенно-ярких тонов, ведь каждая упавшая капелька станет тьмой, всепоглощающей иссиня-чёрной бездной. И лишь где-то по краям, мелькая в те редкие мгновения, когда луна распахивает свои ослепшие очи, блестят искры звёзд.
Тонкие пальчики с особым трепетом сжимают полупрозрачную кисточку и проходятся ею по всем закуткам. Закусив губу, она не отрывает своего сверкающего взгляда от водосточных труб, потрескавшегося асфальта и небольших кустов сирени. У неё так мало времени. В груди таинственной художницы поселяются тревога и тоска. Взяв немного тёмного ириса, быстро, с нажимом проходится по однотонным краям. Ночь придирчиво смотрит на работу, кивает и добавляет ещё черноты в трещинки между камнями. Её бледное лицо украшает сдержанная улыбка, и она снова покидает свою импровизированную мастерскую в поисках новой.
Пролёт сменяет пролёт, а всё нет тех кусочков, где бы Ночь не работала. Её кисти почти высохли и более не могут принять следующий оттенок. Они-то чувствуют, что работа закончена. Странница присела в углу, опершись на дымоход старого перекошенного домишки. Тяжелый вздох прорезал мглу.
Что же делать, если руки дрожат? Они требуют работы, кропотливой и интересной. Тоска, утихшая на несколько мановений, вновь подбирается к горлу одиночки. Опухшими пальцами сжимаются на нём, погружая в дрёму… Но вдруг! Хлопок! Ночь распахивает свои налитые свинцом веки. Пушистая бахрома ресниц беззвучно скользнула по коже.
Слух может чётко уловить шлепки босых заледеневших ног и шорох. Так тёплый длинный плед стелется по пыльной испещрённой сколами крыше. Словно плащ он окутывает хрупкую тёмную фигурку, изредка цепляясь за железки по бокам. В такие моменты неожиданный гость тихо шикает или глухо вскрикивает.
Ночь увлекается этим представлением и чётко различает кудрявые спутанные волосы на миниатюрной девичьей головке. На её плечах едва уже держится покрывало, ведь хлам разодрал края или попросту зацепился за них. Девушка поворачивается резво, несвойственно для своей болезненной худощавой фигуры. Из-под воротника пижамы виднеется тонкая лебединая шея, исчерченная венами и фиолетовыми следами. Скорее всего, царапинами. Но больше с этого места не разглядеть. Ночь хмурится. Ах, упустить такое зрелище, ну ни за что! Она, цепляясь за трубы, бесшумно покидает своё укрытие и, спрятавшись в тени, подбирается ближе.
Теперь зрение способно уловить вихрастые локоны незнакомки. Её овальное личико украшено большими зеленовато-серыми глазами, а покусанные губы-бантик искривлены в злобной усмешке. Из-под растрёпанных локонов высовываются торчащие ушки. Шмыгая носом, незнакомка дёргает плед на себя, силясь освободить его из-под ржавых металлических пластин. Вновь терпит поражение и вновь костерит «глупый кусок шерсти».
– Вылезай, кому говорю! – полушёпот-полукрик звучит, словно расстроенная скрипка. – Бесполезная гадость! Ну же!
Выплёвывая ядовитые слова, девчонка будто становится уродливее и уродливее. Художница вздёргивает брови. Ну, разве могут такие милые создание так рьяно и с умением исторгать ужасные выражения? Она привстаёт на мыски и пытается подойти ещё ближе. Шаг за шагом открывает для себя нюансы необычной внешности. Между ними уже не более пяти-шести шагов и Ночь считает это достаточным, однако, видно по воле случая, она наступает на угловатый камушек и, испугавшись, отскакивает назад. Ударившись спиной об очередную трубу, громко выдыхает.
Сердитая незнакомка вскрикивает и резко оседает. Словно рухнувшая башня она складывается пополам и сжимает ладони на ушах. Её пальцы дрожат, подобно всему телу, зарываются в пушистые серые завитки волос и стягивают их. Раздирают на секущиеся ниточки.
– Вас нет… Никого нет… Исчезни! Исчезни! Исчезни!
Девушка начинает ритмично покачиваться, силясь подавить подступившие слёзы. Её бледные губы подрагивают, а глаза жмурятся, что есть сил. Бедняжке сложно бороться с этим чувством. Оно зловещими тисками сдавило её грудь, не давая вдохнуть. Страх. Панических страх поселился в её членах. Разбередил те забытые раны где-то на глубине, вонзаясь осколками воспоминаний. И теперь слёзы, словно кровь, орошают измученное лицо. Она глотает солёные капли, позволяет им смочить бледно-розовую ткань пижамных штанов и скулит. Тихонько, словно новорождённый щенок.
«Шпионка» медленно выпрямилась и аккуратно подошла к своему раскрытому убежищу. Однако увидеть девушку ей не удалось. Там лежал лишь разодранный клетчатый плед. А сбоку слышались прерывистые всхлипы и тоненький сорванный голос. Ночь боролась с мыслями внутри себя. Одна её часть велела сию же секунду убираться, спрятав за пазуху свои инструменты, а другая… Другая желала всеми правдами и неправдами увидеть наконец эту странную человеческую жизнь. Ведь почти всегда она видела их мельком, в тёмном окошке при свете луны или ночника, или бродящих поодиночке, мерящих шагами тропы. Но никогда ещё человек не был к ней так близко. Часто, разговаривая с Луной, она слышала о том, как прекрасны люди и как чудесна их печаль. Ночь бы и попросила её нарисовать их, этих самых «чудесников», да только глаза Луны давно уже ослепли от собственного горя. Иссохли от пролитых слёз.
Вобрав в лёгкие больше воздуха, художница часто-часто заморгала. Её здравые помыслы стремительно отступали назад. Интерес капля за каплей, словно воск, наполнял её изнутри. И вот, она уже делает шаг. Затем другой. Как в самом начале, для неё распахивает двери неизведанное. Не удержавшись, боковым зрением пытается рассмотреть лучше тот бледный, лилово-розовый под лунным светом комочек. В глубине неё рождается восторг. По-детски яркий, захлёстывающий в пучину с головой.
Но, к несчастью, всем свойственно ошибаться.
Вместо восхитительной картины, она увидела лишь блёклую, наполненную солёной водой и страданиями плёнку. Это была молодая девушка, наверняка, едва переступившая порог взросления. С взбитыми в колтун волосами, в засаленном не по размеру спальном костюме и худощавыми, перевитыми сине-красными полосами руками и ногами. Она дрожала и стенала, сжимала подушечками пальцев налившиеся кровью торчащие уши. И плакала. Но это были не те слёзы, о которых говорила Луна. Быть может, слепая богиня солгала? Или Ночь просто не понимает ничего прекрасного?
Девушка задышала ещё громче. Она понимала, что просто задохнётся, если не прекратит эту пытку. Однако бороться с этим ещё сложнее. Оно было сильнее. Бездна, которую бедняжка старалась обходить, всё же настигла её…
– От чего ты плачешь?
Голос Ночи звучал странно. Словно шелест листвы и вой сумеречного ветра смешались в одно целое. Он не имел ни тембра, ни окраски. Ладони её, лёгшие на хрупкие плечики, несли в себе бесконечный холод, от чего хотелось закутаться в самые тёплые одеяла и разжечь костёр побольше. Да даже так согреть эти леденящие пальцы было бы невозможно.
– Человек, от чего твои глаза льют так много солёной воды?
Девушка вздрогнула. В независимости от того, как сильно она закрывала своё лицо, как сильно старалась не слушать, этот шелестящий тон являлся неизменно слышимым. Громким и тихим одновременно. Нежным и грубым. Подчиняясь неведомой силе, плачущая подняла взор.
Но не увидела ничего.
– Я-я, схожу с ума! – вскрикнула она, пытаясь вновь отодвинуться назад, но и в этот раз её что-то сдержало.
– Ты боишься меня, Человек? – шелест вновь пронзил девичий слух, несмотря на плотно прижатые ладошки.
– Ты мне мерещишься, все были правы, я… Я ненормальная! Уходи! Убирайся!
Девушка оторвала ладони от головы и принялась махать ими в разные стороны, но находила лишь воздух. Необычно холодный воздух. Она удивилась и принялась аккуратно водить руками по плечам, ощущая такой же ледяной ветерок. Но стоило ей положить их на колени, как воздух вновь становился по-летнему тёплым, лишь с редким вкраплением прохлады.
– Так ты, – она намеренно выделила последнее слово. – Настоящая?
– Ночь так же существует, как и ты, Человек.
– Ночь? – девушка закусила губу.
Невидимая длань протянулась к её голове, невесомо коснулась кудрей и спустилась к заплаканному личику. Влага быстро высохла, оставляя видимыми лишь сероватые мешки под глазами. А после холод исчез. Словно нависшее над девушкой существо отодвинулось.
– Человек, скажи мне, почему на твоём лице так много горечи?
– Меня зовут Варя, – тихо пояснила собеседница Ночи. – Если уж я и, правда, сумасшедшая, то хоть ты меня послушай. Прошу.
Варя вздохнула, провела тонкой ладонью по лицу, потирая глаза. Слёз и, правда, больше не было.
– Я не могу спать. Мне так страшно. Вокруг меня так много ужасных вещей, они пугают меня во тьме, хотя днём не представляют такой опасности. А засыпая, я вижу кошмары. Просыпаясь, не помню их, но моё сердце очень болит. Не знаю, что мне делать…
– Что же снится тебе, человек Варя?
Ночь захлопала ресницами, удивлённо оглядывая собеседницу.
– Не помню. Врачи говорят, у меня какая-то болезнь… Но, я просто хочу поспать. Один раз в жизни. Малюсенький раз. Чтобы в моём сне было так же красочно и ярко, как у других!
Ночь улыбнулась. Она не ответила ничего, выслушав «человека Варю». Просто приблизилась к её лицу и запечатлела на нём нежный невесомый поцелуй. Её руки вновь начали пылать, перенимая этот жар от кистей и футляра с красками. Первые наливались цветом, а вторые меняли свою палитру.
Варя не заметила, как её глаза закрылись, и она заснула. Больше ей не было страшно. И во сне почему-то не было ничего. Просто приятная темнота с привкусом сумеречного ветра.
Начала заниматься заря. Огненно-красные лучи быстро-быстро забегали по крыше и осветили её в мгновение ока, сжигая труды Ночной Художницы. Впрочем, последняя уже не волновалась об этом. Теперь частичка её души будет жить в этой счастливо улыбающейся девушке.
Ей снятся самые красивые, сумеречные сны.
