XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Я хотела раскопать его, вынуть из прожорливой земли, спасти от могильного одиночества, на которое он обречён. Я держала лопату, и мои руки дрожали так неистово как ещё никогда в жизни. Дул ветер, холодный и резкий, и я оглядывалась, моля небеса, чтобы кладбище было пустынно.
Пожалуйста, помоги мне. Дай мне знак. Одно твоё слово и раньше спасало меня, так направь же меня теперь, когда я хочу вытащить тебя из могилы – вагона на тот свет – из грязной бездны.
Земля. Земля. Земля. Черные комья с червями. Бездонный котёл с гниющими трупами. Я вдруг остановилась, прижавшись щекой к лопате, словно в ней заключалось успокоение. Если ты там, в земле, холодный и разлагающийся, значит ты уже не мой брат. Я напрасно ищу тебя, ведь ты не там. Я села прямо на землю. Раскопано было совсем немного и можно было бы засыпать, но мысль об этом внушала мне ужас. Он не придёт. Не восстанет из небытия, не вернётся обратно. Я зарыдала.
Пожалуйста, помоги мне. Утешь меня. Ведь мне теперь никто не поможет.
Похороны моего брата прошли в четверг. Самый чёрный четверг из всех доводившихся мне видать за свою жизнь. Я надела мамино траурное платье, которое ей было маловато, а на мне висело как балахон Смерти, едва только не хватало косы. У меня никогда не было своих траурных платьев. У меня никогда не было повода приобрести хотя бы одно. А теперь такой повод есть, но мне абсолютно всё равно, во что я одета.
Меня тормошили мамины руки, отцовские поглаживания, но я не могла стряхнуть с себя эту мглу. Я едва улавливала всё происходящее: мужчин и женщин в траурной одежде, девушек и юношей со скорбными лицами. Это были друзья моего брата, и я была знакома с каждым из них, но сейчас это было неважно.
Я закрыла глаза и попыталась сделать вид, что ничего этого не случилось, что всё это просто мой очередной кошмар. Но сквозь эту зыбкую мембрану моих утешений, прорывались чьи-то похныкивания, режущие мой слух, пение священника, приглушённые голоса. Я не могла вот так плакать перед ним, когда ему так плохо. Каждый мой нерв напрягся до изнеможения, чтобы только не допустить этот солёный водопад на моих щеках. Нет, ему в тысячу раз хуже, чем мне.
Я не верила в реикарнацию, я не верила в Рай. Я не знала, что со всем этим делать. Вот он, мой вечный утешитель, утиратель моих слёз, лежит в ящике, который сейчас заколотят. Навсегда. От осознания, что это последний день с ним, более того последняя минута, меня затрясло и по коже пробежала дрожь, но я крепилась и не проронила ни слезинки.
Момент, который должен считаться прощанием, наступил бы рано или поздно. Меня с трудом подвели к гробу, потому что я с трудом воспринимала всё, что творилось вокруг. Я не могла понять, где я и зачем меня куда-то толкают, уговаривают что-то сделать, увещевают хорошими словами, успокаивают своим жалким сюсюканьем. Я просто наклонилась и увидела это серое лицо, закрытые глаза, и мне показалось, что я вдруг сама оказалась в гробу, или где похуже, потому что самый страшный холод пронзил меня изнутри.
Я проснулась в своей кровати, рядом с армией плюшевых медведей, от которых исходил пыльный дух. Синий, зелёный, молочно-бежевый.… Этот был подарен мамой на мой десятый день рождения, а этот послужил утешительным призом после посещения стоматолога, когда мне было всего пять. А вот эта игрушка, застиранная, с набивкой, собравшейся в тугие комки, с оторванной левой конечностью – подарок моего брата, не помню в честь чего именно. Он часто дарил мне игрушки просто так, не за конкретное празднество в мою честь или нечто иное. Этот медведь – на первый взгляд, самый жалкий представитель из всей моей плюшевой коллекции, является самой дорогой мне вещью.
Нет, это просто ужасно.
Я как можно сильнее прижалась лицом к подушке, чтобы из меня не вырвалось что-нибудь ужасающее, из-за чего мама может прибежать посмотреть, не сделала ли я с собой чего-либо не менее устрашающего. Я не собиралась, честное слово. И мне не хотелось слышать ни одного её утешения. Мне не хотелось рыдать перед ней, сама не знаю с чего бы именно. Раньше, когда все члены нашей семьи были живы, мама не отличалась особой заботливостью. Она – художница, и вся её жизнь цвела на полотне буйными красками. Отец — архитектор. Этим всегда всё было сказано. Но я никогда не чувствовала, что чего-то не хватает, потому что у меня был родной человек, готовый взять меня погулять или развлечь какой-нибудь шуткой. А теперь… Что будет теперь, когда всё, абсолютно всё привычное перевернулось с ног на голову? Сможет мама рисовать дальше, как ни в чём не бывало? А папа, сможет он творить, думая о том, что у него больше нет того наследника, на которого он рассчитывал? Я, что со мной будет? О, у меня раскалывается голова. Надо что-то сделать, хоть что-нибудь. Надо взять себя в руки и попробовать,…а что нужно пробовать? Боже мой, у меня путаются мысли, зачем только я вообще начала думать о своём дурацком будущем, полного заготовленных несчастий?
Я двинулась на кухню, стараясь не извлечь не единого звука. Таблетка, стакан воды. Вот и всё, можно идти спать. Это сильное снотворное или антидепрессант, не знаю точно, знаю, что сильное успокаивающее действие мне обеспечено.
Надо посчитать баранов или слонов, или кого там считают, чтобы усыпить в себе нездоровое желание порыдать, когда следует немедленно уснуть.
« Мама, мой мёртвый брат говорил со мной»
Нет, лучше: «Мама, своди меня к психиатру»! Она мне, естественно, не поверит. Мне никто не поверит, если мне вдруг придёт в голову ещё кому-нибудь это выболтать. Я видела его совсем рядом, около моей кровати. И это был не зомби! Это был мой брат, такой каким он был всегда. Пока не умер от болезни. Может быть эта серая кожа, это отсутствующее, спокойное выражение в гробу мне просто показались? Может быть, этого вообще не было?
Я не думаю, что я сошла с ума. По крайней мере, надеюсь. Если обратить внимание на то, что я слегка утомилась вчера… А, причем тут сарказм! Вчера были похороны едва ли не меня самой, следовательно, сумасшествие весьма возможно. Хуже уже не будет, а спускаться к завтраку я тем более не хочу.
Он говорил о спасении. О чём-то очень важном. Жаль, что я больше ничего не помню, кроме того, что речь шла о спасении. Наверное, всему виной эти дрянные таблетки, которые я приняла, чтобы сохранить разум и не выглядеть утром как ходячий мертвец…
Что если, он хотел, чтобы я спасла его? Что могла значить спасение?
В зеркале отразилось моё лицо. Серое и несчастное. Я заплакала, чтобы облегчить боль. Надо полежать, сделать вид, что у меня страшно болит голова, а вовсе не что-то внутри, бьющееся и стучащее. Не стоит говорить маме о том, что сегодня я говорила с ним. Не стоит. Она действительно подумает, что я тронулась умом и почувствует себя ещё хуже, но мне известно, что я в здравом уме. Я уверена, что он был живым и говорил со мной о спасении, а если так, настолько ли я храбрая, чтобы помочь ему?
Я прижала к себе медведя, словно он был единственной вещью, связывающей меня с нормальной жизнью, с ним, с нашей семьёй.
Проваляться до вечера в кровати и мучиться галлюцинациями в виде приходящих покойников — оказывается не самое худшее, что может произойти. Я почти ничего не помню, но сам факт общения нельзя забыть. Нет, нет, нет. Я не сошла с ума. Это очевидно, что со мной говорит живой человек, мой живой брат. Но чтобы удерживать своё сознание под контролем, нужно твёрдо знать одну вещь: кто тогда покоится в гробу?
Это просто какой-то кошмар.
На этот раз я не принимала никаких успокоительных, не считала баранов, не делала прочих бесполезных глупостей, но его голос, такой отчётливый и энергичный, навевающий не совсем нехорошие мысли, до сих пор витает призраком у меня в голове.
Чтож, мёртвые не возвращаются. Они не вправе продолжать земной путь в своём проеденном чёрвями обличье. Если один раз сердце перестаёт биться, то уже ничто не заведёт его снова. Зачем? Ведь жизнь бывает только одна и если однажды утратить её, с какой целью возвращать снова?
Я знаю, что это очень неправильно. Но это не может быть игрой воображения. Вдруг, врачи допустили ошибку, сказав, что он мёртв? Может быть, всему виной клиническая смерть или какое-либо другое загадочное явление? Ужасное явление, самое гадкое из существующих, но дающее такую надежду, какую не в силах дать ни один прекрасный феномен.
Это утро было немного другим. Сколько там прошло дней? Месяцев? Незнаю. Неважно. Я проснулась в пять часов утра и поняла, что я должна сделать. Это осознание, безумная идея, возникла в моей голове так удивительно резко и неожиданно, словно это всего лишь безобидный ответ на школьную задачу по геометрии. В это особенное утро всё было слегка иначе. Теперь я больше не плакала. Я, наконец, посетила ванную комнату, привела в порядок свои спутанные волосы, надела нормальную одежду вместо пижамы, которая уже успела порваться в двух местах.
На меня возложена важная миссия, и мне нужно быть готовой исполнить её сегодня.
Папа проводил меня одобрительным взглядом, когда я спустилась позавтракать. Мама надела серое платье (значит, времени прошло уже порядочно) и была сама доброжелательность. Мне была предложена тарелка с каким-то пирожным. Раньше я бы с превеликим удовольствием расправилась с ним, но сейчас я даже не чувствовала вкуса десерта. Нет, это не главное.
Весь день я провела в маминой мастерской, мысленно оценивая её зарождающийся шедевр. Это было совершенно отдельные предметы, соединённые вместе на одном холсте. Я поочерёдно узнавала их, всё больше удивляясь маминому мастерству. Вот мишка, подаренный братом, вот его любимые комиксы, вот там — наша общая фотография в беззаботной рамочке, а это — маленький расплывчатый портрет его первой любви, Клары. Я даже позволила себе хихикнуть. Сквозь слёзы, естественно. Мама собрала всё самое ценное, что только у нас было. В эту секунду она была не просто художником, она была самой судьбой, в кой-то веки проявившей благосклонность.
На какую-то секунду мой замысел показался мне чем-то странным, не таким разумеющимся, как я думала утром. Внутри появилось неприятное ощущение, какое бывает тогда, когда намереваешься совершить что-то нехорошее. Я просто вздохнула и отправилась в свою комнату. Меня терзало сомнение, и страх пробирался прямо сквозь черепную коробку. Это должно пройти, потому что у меня есть серьёзное основание претворить свой план в жизнь.
Маленькие пыльные часики на стене показывали три часа ночи. Отлично, теперь самое время. Я так и не раздевалась, не накрывалась одеялом, даже ради иллюзии сна. Всё было очень хлипко продуманно, но я положилась на авось. Я надеялась на что-то хорошее, потому что не могла и предположить чем именно по моему плану это должно закончиться. Конечно, теперь я была уже не так уверенна в успехе этого предприятия, и впервые за всё время почувствовала подозрительное недомогание. Схоже с тем случаем, когда выпьешь чересчур много снотворного, и на следующий день держится ощущение нахождения в прострации. Проще говоря, моё состояние напоминает неприятную плёнку на глазах, которая мешает смотреть. Ну, ладно. Сейчас не лучшее время капризничать.
Я осторожно прошла во двор. Лопата…лопата.…Вот она. Я уверенно взяла её в руки, как будто это не распространённый рабочий инструмент, а, по меньшей мере, королевский скипетр. Мои ноги понесли меня по длинной дороге. Я, как могла, старалась ни о чем не думать, не поддерживать ни одно крадущееся сомнение. Кладбище было не далеко.
Я распахнула калитку, и весь мой дух захватила зловещая тьма. Теперь я не могу растеряться или повернуть назад. В висках застучало. Ну же, осталось совсем немного.
Я посмотрела на его могилу, затем тщательно осмотрелась. В памяти всплыл мамин шедевр, который она мягко, без всякой гордости, продемонстрировала мне в своей мастерской. Ну почему эти мысли постоянно мешают мне?!
Копать было не слишком сложно, но чем больше я захватывала земли, тем сильнее на меня накатывало отчаяние, тем больше подозрительная пелена смещалась с глаз.
Я хотела раскопать его, вынуть из прожорливой земли, спасти от могильного одиночества, на которое он обречён. Кругом была только земля. Я вдруг прекратила копать и прижалась к лопате в бессилии и отчаянии. Если ты там, среди червей и бесконечной пустоты, значит ты уже не мой брат. Они жрут тебя, эти противные твари из земли, да и сама она не прочь. Я напрасно тебя ищу, напрасно пытаюсь освободить тебя. Ты не там.
Он не придёт. Не восстанет из мёртвых. Не вернётся обратно.
Чтож, мёртвые не возвращаются. Они просто уходят, не оставляя после себя ничего. Никакая вещь не сможет противиться этому выводу, она только раскроет рану, чтобы получить свою долю скорби.
Память – вот главное богатство человека. Нет на свете вещи, наиболее точно сохраняющей облик прошлого. Неважно, что у меня остался плюшевый медведь, а у мамы бессчетное количество фотографий. Теперь это неважно, ведь мой брат жив. Он бессмертен, потому что всегда будет жить в моей памяти. А разрывать могилы – бесполезно, потому что внутри всего лишь скелет.
