XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Он сидел, сжавшись от холода и дрожа всем телом, на холодных камнях, весь в оборванном тряпье и лохмотьях. На ногах у него был один только ботинок, почти совсем развалившийся, который он поминутно снимал и надевал на другую, тоже босую, ногу, чтобы та не окоченела. Штанов у него почти не было, точнее то, что на нём было, нельзя назвать хоть чем-то: он смастерил штаны сам из старой грязной простыни.

Рубашка (или что-то в её роде) отсутствовала, но зато на нём была курточка, хоть без рукавов и без пуговиц: рукава он потратил на «носки», а пуговиц никогда и не было — до того он был нищ и беден.

Ещё на прошлой неделе он прыгал на центральной улице и просил милостыню. Но там никто не обращал на него внимания: для людей он либо не существовал, либо был тварью низшей и недостойной того.

Через несколько дней свора мальчишек, прослышав о маленьком бедняке, решила повеселиться и пришла на эту самую улицу. С криками, руганью и обзывательствами, под улюлюканье и хохот, он был изгнан отсюда, провожаемый летевшими вслед камнями.

Зима. Пищи никакой, хоть вой собакой. Мальчик уже не мог ходить и делать что-либо: силы его иссякли. Он сидел теперь в снегу, у дороги, изредка поглядывая на прохожих. У него не осталось никаких надежд на жизнь.

Мимо проходили благородные дамы в норковых шубах и с маленькими собачонками под мышкой. «Даже и тех, — подумал мальчик, — не выгоняют на улицу, а держат у себя в спальне на особой подушке».

Стоит рассказать, откуда этот бедный ребёнок знает о роскошной мебели и «обычаях» состоятельных людей. Ещё когда родители его были живы, их семья пользовалась достатком: у них был свой дом, даже своя прислуга. Некогда этот мальчик лежал на белой простыне, уткнув свою голову в огромную подушку и закутавшись полностью одеялом. Каждый вечер к нему приходила мать, затем отец, и рассказывали удивительные истории, но ничуть не перебивая друг друга, а, наоборот, дополняя слова другого.

Днём мальчик имел право пойти со своей нянькой в городской парк, где проводил всё время, затем возвращался домой, едва поспевая к ужину. У этой семьи даже был свой домашний питомец — белоснежная болонка, которая никогда не могла усидеть на месте, и бегала то взад, то вперёд, мешаясь под ногами, что нередко становилось причиною раздражительности взрослых. Но, в основном, в этой семье было всё тихо и мирно. Эта семья была счастлива, и ничто не могло остановить это счастье.

Однажды родители этого мальчика уехали в город, такой далёкий, что добираться до него пришлось бы не менее двух дней. Мальчика с собой не взяли, потому что «делать там ему совсем нечего» и ещё потому, что в коляске его укачивало, особенно на ухабах за городом. Впрочем, от того, что родители уехали, жизнь мальчика совсем не изменилась, точнее, не изменился порядок буднего дня, если не считать историй на ночь.

На другой день, где-то к полудню, когда мальчик с няней уже собирались идти в парк, к ним в дверь позвонили. За дверью стоял жандарм. Войдя, он достал из своей кожаной сумки газету, которых в этом доме совсем не читали, раскрыл её на нужной странице и, хмыкнув, прочёл:

«Сегодня утром жителями … города была найдена коляска, перевёрнутая набок, в которой нашли два мёртвых тела, личности которых определены следствием: это князь Н.. и княгиня Н…, также возле коляски найдено тело извозчика и две придавленные лошади. Следователями достоверно не установлено, что же именно произошло, но они полагают следующее: «ночью коляска с двумя вышеупомянутыми особами и управляемая вышеописанным извозчиком была подвергнута нападению волков. Две лошади испугались и погнали во весь опор, но, так как действие происходило ночью, не разобрали дороги и свалились с обрыва, что, естественно, не оставило надежды выживание.».

Всех присутствовавших повергло в ужас. Мальчик, сначала ничего не сообразив, почувствовал, что произошло что-то из ряда вон исходящее. Он не плакал, нет, это не было естественно ему, его счастье никогда не прерывалось горечью судьб других людей, беззаботная жизнь отбросила печаль, как чувство ненужное, и теперь он был в смятении, в смятении находились его душа и разум, они противоречили друг другу, отвергали каждое, боролись внутри мальчика; душа хотела плакать, но разум не позволял этого , и, будучи настолько приученным к счастью, он доходил до безумства, до такого вида безумного счастья, который отверг бы даже монах и праведник.

Дела пошли вкривь и вкось. Оказалось, что дом принадлежал не семье, а дальним родственникам, которых не было в живых. В наследство, несомненно, молодые родители ничего не оставили, куда уж там дом.

Всех слуг распустили, дом выставили на продажу, ну а мальчик остался на улице в том, в чём он недавно был так счастлив. Никто не вспомнил о нём. С ним осталось только несколько монеток, которые он раньше использовал для игры.

Вернёмся к нашему сироте. Тот сидел на краю улицы весь день до ночи. Впрочем, как и всегда. Раньше он дожидался сумерек, чтобы пойти погреться у дверей какого-нибудь дома, когда никто не может согнать его. Теперь он не мог даже встать. У мальчика были отморожены все конечности.

Вдруг полусонного бедняка кто-то разбудил, потрепав его по плечу: «Мальчик, ты что здесь сидишь? Ты, наверное, замёрз? Пошли ко мне». Ребёнок, встрепенувшись, поднял голову, как будто долго ждал чего-то, и вот оно наступило, и увидел высокого зрелого мужчину с добрыми, усталыми глазами, который, вероятно, шёл сейчас со своей службы к себе домой, как обыкновенно идут домой люди, не принимающие светские мероприятия, люди, которые не ходят на балы, вечера или в театр, они проводят остаток дня у себя дома в тёплой семейной обстановке, отдыхая от дневных забот. В глазах этого доброго человека можно было увидеть жалость, которая изливалась на всё, что было вокруг. Это был тот тип жалости, имея который, люди понимали несчастных, оскорблённых и отверженных, им «было дело» до чужих печалей, и они помогали другим всем, чем могли и не могли. Таковы были люди высшей доброты.

Мальчик ничего не ответил на вопрос — он не мог разжать губы. Мужчина сразу понял, в чём дело, поднял ребёнка на руки и понёс к себе домой. Дома добрый человек уложил сироту на диван возле камина, напоил его крепким горячим чаем, закутал в несколько одеял и уложил спать прямо в комнате. Мальчик лежал, слушал треск дров в камине и представлял, что вот там, напротив, в кресле, сидит и рассматривает его отец, и тихо и неторопливо рассказывает историю. Вскоре мальчик уснул, блаженствуя.

Добрый человек любовался безмятежным сном этого несчастного ребёнка. У него было столько жалости и сострадания к этому маленькому существу, что он умилялся просто тому, что он есть, для него ничего не нужно, только бесконечно смотреть на сироту, который свернулся калачиком на диване, как пушистый котёнок на коврике. Этот человек был одинок, одинок по природе своей и по своим чувствам. Он был однажды на вечере одного из своих знакомых, разговаривал с почтенными и известными во всём городе людьми, и ему стало их так жалко, что они не понимают жизни, разговаривают об искусстве, не понимая его смысла, беседуют о литературе, не думая о глубоком смысле произведений, который нужно самим найти, толкуют о красоте душевной и нравственной, обвиняя в пороках общество, а не сначала самого себя, ему стало так их жалко, что он не мог смотреть больше на них, поэтому больше на вечерах не появлялся.

Потому же он и не женился. Он начинал оценивать себя и свои поступки, и доходил до того, что жалел любящую его женщину, поэтому никак не соглашался обременить её. Из-за того, что он не женился, у него не было детей, он никогда не был отцом, никогда не ухаживал за своим маленьким питомцем, которого взрастил, вскормил и выходил, поэтому никогда не знал, что такое отцовство — привязанность отца к своему чаду.

Теперь же он смотрел на это чудесное создание, и считал, что они нашли друг друга. «Возможно, это и есть то самое чувство, — думал он. — Добрый человек стал отцом, а сирота стал сыном…»