XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

1

Из клетки, висевшей за дверью, где жил желто-зеленый попугай, вновь и вновь доносилась ругань на испанском языке:

— Убирайтесь! Убирайтесь! Черт возьми! Все хорошо!

Попугай говорил не только по-испански, он иногда о чем-то на только им понятном языке переговаривался с птицей-пересмешником, которая жила за дверью и все время насвистывала свои певучие мелодии.

Мистер Понтельер сидел у пансионата, но из-за этого бесконечного шума он не мог насладиться чтением газеты. С недовольным выражением лица он поднялся с места и направился по узкому мостику между домами.

Попугай и птица-пересмешник жили у мадам Лебрен и поэтому могли шуметь, когда хотят. Мистеру Понтельеру надоело их общество, и он направился в сторону своего дома, который находился неподалеку. Мужчина остановился у четвертого по счету дома и предпоследнего по этой улице. Мужчина уселся в свое удобное плетеное кресло-качалку и продолжил чтение. Свежую воскресную газету в Гранд-Айл еще не доставили, поэтому ему приходилось довольствоваться вчерашней прессой. Он уже ознакомился с биржевыми сводками и теперь нетерпеливо пробегал глазами по новостным заметкам и авторским колонкам, которые накануне, перед отъездом из Нового Орлеана, не успел прочитать.

Мистер Понтелье был мужчина в очках, лет сорока, среднего роста и довольно худощавого телосложения, с прямыми каштановыми волосами, разделенными на пробор. Он немного сутулился и носил аккуратно подстриженную бороду.

Время от времени Мистер Понтелье поднимал взгляд от газеты и оглядывался по сторонам. Вдруг он услышал сильный шум, который доносился со стороны пансионата. Этот дом отличался от остальных коттеджей. Помимо щебетания птиц, отчетливо раздавались звуки пианино. Это две девочки-близняшки из семьи Фариваль репетировали дуэт из оперы «Цампа». Сама Миссис Лебрен ходила туда-сюда: то визгливым голосом давала указания садовнику из дома, то с улицы громко диктовала список дел прислуге, находившейся в столовой. Это была миловидная и энергичная женщина, которая носила белое платье с рукавами три четверти. При этом ее сильно накрахмаленные юбки слегка шуршали при ходьбе.

Перед соседним домом медленно прогуливалась дама в черном, которая еле слышно шептала молитвы, перебирая в руках четки. Многие постояльцы пансиона отправились на лодке Бодле в Шеньер Каминада на мессу. Под черными дубами играла в крокет детвора. Среди них были двое детей самого Мистера Понтелье — это были крепкие мальчуганы четырех и пяти лет. За ними с задумчивым видом повсюду следовала гувернантка.

Мистер Понтелье, отложив газету, с наслаждением закурил сигару. Его взгляд был устремлен на белый зонт, который со скоростью улитки приближался со стороны пляжа. Он отчетливо видел его между стройными стволами черных дубов и полянкой, усеянной желтыми ромашками. Залив туманно растворялся в синеве горизонта и казался очень далеким. В то же время белый зонт продолжал медленно приближаться. Под розовой шляпой зонта шли его супруга Миссис Понтелье и молодой Роберт Лебрен. Когда они дошли до коттеджа, то поднялись на верхнюю ступеньку крыльца и, прислонившись к перилам, с утомленным видом сели напротив друг друга.

« Что за безумие! Купаться в самую жару!», — воскликнул Мистер Понтелье. Сам он уже успел поплавать на рассвете, поэтому утро казалось ему столь долгим.

«Тебя совершенно не узнать: ты так загорела», — добавил он, окидывая жену взглядом собственника, внимательно отмечая самые незначительные перемены. Миссис Понтелье закатала выше запястий рукава из светло-коричневой ткани, обнажив по локоть свои гибкие изящные руки, и критически принялась их рассматривать. Разглядывая их, она вспомнила о кольцах, которые дала мужу, перед тем как отправиться на пляж. Она протянула ему руку, и Мистер Понтелье, без слов понял ее, достал кольца из нагрудного кармана жилета и медленно положил их в ее раскрытую ладонь. Она грациозно надела их на пальцы, затем обхватила руками колени, звонко рассмеялась, лукаво бросив взор на Роберта. На ее пальцах сверкали кольца. Лебрен послал ей ответную улыбку.

«Что произошло?», – спросил Мистер Понтелье, переводя с одного на другого неспешный и одновременно озадаченный взгляд. Речь шла о какой-то нелепости, которая произошла с ними в воде, и они наперебой стали рассказывать о своих приключениях. Рассказ оказался не столь увлекательным, как первоначально представлялось им обоим. Все поняли это, включая мистера Понтелье. Он потянулся, лениво зевнув, приподнялся и сказал, что направляется в отель Клейна, чтобы сыграть партию в бильярд.

«Присоединяйтесь, Лебрен», — предложил он Роберту. Но тот откровенно признал, что предпочел бы остаться здесь и продолжить беседу с Миссис Понтелье.

«Отправь его по своим делам, когда он тебя утомит, Эдна», — посоветовал ей муж перед уходом.

«Вот, возьми зонтик», — воскликнула она, протягивая ему зонт. Он взял, раскрыл его над головой, спустился по ступенькам и зашагал прочь.

«Тебя ждать к обеду», — крикнула ему вслед жена. Мистер Понтелье на мгновение остановился, пожав плечами. Проверил нагрудный карман — там находилась десятидолларовая купюра. Не от него зависело, во сколько он вернется. Он не знал, какая компания соберется у Клейна и масштаб предстоящей игры. Мужчина не произнес этого вслух, но его жена поняла и, кивнув на прощание, улыбнулась.

Дети, увидев, что он уходит, побежали вслед за отцом. Он поцеловал их и пообещал принести конфет и арахиса.

2

Глаза Миссис Понтелье были живые и выразительные, с янтарным отливом, почти такого же цвета как ее волосы. У нее была привычка быстро фокусировать взгляд на предмете и удерживать там, словно блуждая в своем внутреннем мире грез и желаний. Ее густые брови правильной формы были чуть темнее волос и подчеркивали всю глубину глаз. Она была скорее миловидна, чем красива. Ее открытое благородное лицо и аристократические черты приковывали взор. Манеры ее были безупречны.

Роберт свернул сигарету. Он частенько сетовал на то, что не в состоянии позволить себе сигары, поэтому курил сигареты. Однако сейчас в кармане у него лежала сигара — подарок Мистера Понтелье, он берег ее, чтобы степенно выкурить после ужина.

Это казалось ему вполне естественным. Роберт на лицо был очень похож на свою спутницу. Его гладко выбритое лицо лишь подчеркивало их удивительное сходство. Ни тени озабоченности ни мелькнуло в глазах Роберта, в этот летний день они светились от счастья. Открытое лицо мужчины было безмятежным и спокойным, лишь радостно в его глазах отражались лучи уходящего солнца.

Миссис Понтелье потянулась за веером из пальмовых листьев, лежавшим на крыльце, и принялась изящно им обмахиваться, а Роберт пускал кольцами дым сигары. Они непринужденно болтали обо всем, что их окружало, им снова показалось забавным и увлекательным их приключение на воде, о ветре, деревьях, людях, отправившихся на Шеньер, о детях, играющих в крокет под дубами, и о сестричках Фариваль, исполнявших увертюру к «Поэту и Крестьянину».

Роберт много рассказывал о себе. Он был довольно молод и не умел вести беседу. Миссис Понтелье говорила о себе мало по той же причине. Каждого интересовало то, что говорит другой. Роберт намеревался отправиться осенью в Мексику, где как он предполагал его, несомненно, ожидало несметное богатство. Он давно собирался поехать в Мексику, но всегда находились причины, по которым поездка откладывалась. В настоящее время его должность в торговом доме в Новом Орлеане была довольно скромной, но хорошее знание английского, французского и испанского языков предоставляло ему — клерку, ведущему международную переписку, ощутимое преимущество.

Летний отпуск Роберт по обыкновению проводил с матерью на Гранд Айл. В былые времена, о которых Роберт уже толком не помнил, там находился роскошный летний дом семейства Лебрен. Теперь окруженный дюжиной или более коттеджей, которые всегда были заполнены эксклюзивными посетителями из «Французского квартала», он позволял мадам Лебрен поддерживать легкое и комфортное существование, которое, было дано ей по праву.

Миссис Понтелье неоднократно рассказывала о плантации на Миссисипи, принадлежащей ее отцу, и ранчо в Кентукки, где она провела все свое детство. В ней текла американская кровь с небольшой долей французской, доставшейся ей от далеких предков. Молодая женщина зачитала Роберту письмо от сестры, которая жила на Востоке и готовилась к свадьбе. Роберту было действительно интересно, и он хотел побольше узнать о детстве и юности сестер, каким был их отец и как давно умерла мать.

Когда миссис Понтелье свернула письмо, настало время готовиться к ужину.

«Я предполагаю, Леонс не вернется», — сказала она, бросив взгляд в ту сторону, куда направился ее муж. Роберт согласился, что это вполне вероятно, поскольку в клубе Клейна собралось много любителей бильярда из Нового Орлеана.

Когда миссис Понтелье отлучилась в свою комнату, молодой человек спустился по ступенькам и направился к игрокам в крокет. Около получаса, пока не настало время ужина, Роберт веселился с детишками, которые его просто обожали.

3

Мистер Понтелье вернулся от Клейна около 11 часов вечера. Он находился в отличном настроении, поэтому был весьма разговорчив. Миссис Понтелье к его приходу уже крепко спала. Он разговаривал, одновременно раздеваясь и рассказывая анекдоты, различные сплетни и новости, которые ему запомнились. Он достал из брючных карманов целую горсть помятых купюр вперемешку с серебряными монетами. Все содержимое своих карманов, включая связку ключей, складной нож, платок, и много чего еще, он выложил на бюро. Его жену клонило ко сну, поэтому из ее уст доносилось в ответ лишь неразборчивое бормотание.

Мистер Понтелье был обескуражен и разочарован тем, что его жена, в которой он видел смысл своей жизни, не интересовалась важными для него вещами и не поддерживала разговор.

Мистер Понтелье совсем забыл о гостинцах для мальчиков. Он пошел в соседнюю комнату проверить, как спят его милые дети, полюбоваться на них спящих и убедиться, что у них все хорошо. Однако результат его расстроил. Он бережно поправил подушки и сбившиеся одеяла. Один из них начал бредить и говорить во сне о корзине с крабами.

Мистер Понтелье сообщил своей жене о том, что у Рауля поднялась высокая температура, и он нуждается в уходе, затем он вышел из комнаты и сел у открытой двери, закурив сигару.

Миссис Понтелье была абсолютно уверена, что у Рауля не было лихорадки. Он лег спать совершенно здоровым, да и весь день его ничего не беспокоило, отметила она. Мистер Понтелье был слишком хорошо знаком с симптомами лихорадки и не мог ошибаться. Ребенок и сейчас мучается от жара в соседней комнате, заверил муж.

Он обвинил жену в невнимательности и безразличии к детям. Ведь кто кроме родной матери может дать своим детям душевное тепло и заботу? Сам он был занят ведением дел в брокерской компании, а человек не может быть в двух местах одновременно: работать в компании на благо своей семьи и заботиться и оберегать своих близких, которые находятся дома. Его голос звучал монотонно, однако в нем улавливались требовательные и настойчивые ноты.

Миссис Понтелье встала с кровати и направилась в соседнюю комнату. Вскоре она вернулась и прилегла на край кровати, уткнувшись головой в подушку. Она молча отказалась отвечать на вопросы мужа, когда он принялся расспрашивать о сыне. Докурив сигару, мистер Понтелье лег в кровать и почти сразу крепко заснул.

В то же время, миссис Понтелье, окончательно проснувшись, горько плакала, утирая рукавом пеньюара глаза. Она сунула босые ноги в шлепанцы, стоявшие у изголовья кровати, задула свечу, которую оставил зажженной ее муж, и вышла на крыльцо, там она села в соломенное кресло-качалку и принялась тихонько покачиваться.

Было уже за полночь. Во всех коттеджах было темно. Единственный слабый свет пробивался из прихожей дома. Не было слышно ни звука, кроме уханья старой совы на верхушке водяного дуба и вечного гула моря, который был еле слышен в столь поздний час и напоминал грустную колыбельную в ночи.

Из глаз Миссис Понтелье градом полились слезы, рукав ее пеньюара намок и больше не мог их вытереть. Одной рукой она держалась за спинку кресла, а другой закрывала заплаканное лицо, рукав пеньюара соскользнул почти до плеча поднятой руки. Женщина уткнулась мокрым лицом в согнутую руку и продолжала плакать, слезы катились по щекам, и она больше не пыталась их вытирать. Она не могла объяснить причину своих слез. Переживания подобные сегодняшним не были редкостью в ее супружеской жизни. Однако прежде они не имели для нее большого значения, их затмевала безграничная доброта и преданность ее мужа. Она раньше воспринимала эти качества в нем как должное.

Необъяснимое угнетенное состояние, которое, казалось, возникло в какой-то неизведанной части ее сознания, наполнило ее душу чувством тоски, словно густой туман, неожиданно окутал безмятежный летний день, странная и непривычная смена настроения. Она не упрекала мысленно мужа, не жаловалась на судьбу, которая направила их на этот жизненный путь. Она просто хорошенько выплакалась. Комары кружили над ней, кусая ее упругие изящные руки и голые лодыжки.

Маленьким жалящим, надоедливым насекомым удалось развеять настроение, державшее ее на улице в столь поздний час.

На следующее утро мистер Понтелье проснулся рано, потому что собирался сесть в свой экипаж и отправиться на пристань к пароходу. Он уезжал в город по своим делам, и планировал пробыть там до следующей субботы. К нему вернулось самообладание, которое, казалось, несколько пошатнулось прошлой ночью. Он был в предвкушении оживленной недели на Каронделет-стрит, поэтому ему не терпелось поскорее уехать.

Мистер Понтелье отдал своей жене половину денег, заработанных в отеле Клейн прошлым вечером. Как и большинство женщин, она любила деньги и принимала их с большим удовольствием.

«На них можно купить красивый свадебный подарок для сестры Джанет!», — воскликнула она, расправляя смятые купюры и одновременно пересчитывая их.

«Что ты! Сестра Джанет заслуживает лучшего, моя дорогая», — засмеялся он, целуя жену на прощание.

Мальчики баловались и цеплялись за ноги, уговаривая привезти им разные гостинцы. Мистер Понтелье был всеобщим любимцем, поэтому дамы, мужчины, дети, и даже няни вышли, чтобы попрощаться с ним. Его жена стояла, улыбаясь и махая рукой, а мальчики кричали ему вслед, когда он удалялся по песчаной дороге в своем старом экипаже.

Через несколько дней пришла посылка из Нового Орлеана для Миссис Понтелье. Она была от ее мужа. В коробке нашлось множество сладостей, аппетитных спелых фруктов, несколько банок паштета, одна или две бутылки изысканного вина, вкусные сиропы и огромное количество конфет.

Миссис Понтелье щедро делились с содержимым посылок. Она часто получала их от мужа, когда они были далеко друг от друга. Банки с паштетами и фрукты она относила в столовую, а конфеты раздавала. С жадностью перебирая угощения, все дамы утверждали, что Мистер Понтелье — самый замечательный муж на свете. Миссис Понтелье была вынуждена согласиться, что никого лучше него она не встречала.

I

A green and yellow parrot, which hung in a cage outside the door, kept repeating over and over:

“Allez vous-en! Allez vous-en! Sapristi! That’s all right!”

He could speak a little Spanish, and also a language which nobody understood, unless it was the mocking-bird that hung on the other side of the door, whistling his fluty notes out upon the breeze with maddening persistence.

Mr. Pontellier, unable to read his newspaper with any degree of comfort, arose with an expression and an exclamation of disgust.

He walked down the gallery and across the narrow “bridges” which connected the Lebrun cottages one with the other. He had been seated before the door of the main house. The parrot and the mockingbird were the property of Madame Lebrun, and they had the right to make all the noise they wished.

Mr. Pontellier had the privilege of quitting their society when they ceased to be entertaining.

He stopped before the door of his own cottage, which was the fourth one from the main building and next to the last. Seating himself in a wicker rocker which was there, he once more applied himself to the task of reading the newspaper. The day was Sunday; the paper was a day old. The Sunday papers had not yet reached Grand Isle. He was already acquainted with the market reports, and he glanced restlessly over the editorials and bits of news which he had not had time to read before quitting New Orleans the day before.

Mr. Pontellier wore eye-glasses. He was a man of forty, of medium height and rather slender build; he stooped a little. His hair was brown and straight, parted on one side. His beard was neatly and closely trimmed.

Once in a while he withdrew his glance from the newspaper and looked about him. There was more noise than ever over at the house. The main building was called “the house,” to distinguish it from the cottages. The chattering and whistling birds were still at it. Two young girls, the Farival twins, were playing a duet from “Zampa” upon the piano. Madame Lebrun was bustling in and out, giving orders in a high key to a yard-boy whenever she got inside the house, and directions in an equally high voice to a diningroom servant whenever she got outside. She was a fresh, pretty woman, clad always in white with elbow sleeves. Her starched skirts crinkled as she came and went. Farther down, before one of the cottages, a lady in black was walking demurely up and down, telling her beads. A good many persons of the pension had gone over to the Cheniere Caminada in Beaudelet’s lugger to hear mass. Some young people were out under the wateroaks playing croquet. Mr. Pontellier’s two children were there—sturdy little fellows of four and five. A quadroon nurse followed them about with a faraway, meditative air.

Mr. Pontellier finally lit a cigar and began to smoke, letting the paper drag idly from his hand. He fixed his gaze upon a white sunshade that was advancing at snail’s pace from the beach. He could see it plainly between the gaunt trunks of the water-oaks and across the stretch of yellow camomile. The gulf looked far away, melting hazily into the blue of the horizon. The sunshade continued to approach slowly. Beneath its pink-lined shelter were his wife, Mrs. Pontellier, and young Robert Lebrun. When they reached the cottage, the two seated themselves with some appearance of fatigue upon the upper step of the porch, facing each other, each leaning against a supporting post.

“What folly! to bathe at such an hour in such heat!” exclaimed Mr. Pontellier. He himself had taken a plunge at daylight. That was why the morning seemed long to him.

“You are burnt beyond recognition,” he added, looking at his wife as one looks at a valuable piece of personal property which has suffered some damage. She held up her hands, strong, shapely hands, and surveyed them critically, drawing up her fawn sleeves above the wrists. Looking at them reminded her of her rings, which she had given to her husband before leaving for the beach. She silently reached out to him, and he, understanding, took the rings from his vest pocket and dropped them into her open palm. She slipped them upon her fingers; then clasping her knees, she looked across at Robert and began to laugh. The rings sparkled upon her fingers. He sent back an answering smile.

“What is it?” asked Pontellier, looking lazily and amused from one to the other. It was some utter nonsense; some adventure out there in the water, and they both tried to relate it at once. It did not seem half so amusing when told. They realized this, and so did Mr. Pontellier. He yawned and stretched himself. Then he got up, saying he had half a mind to go over to Klein’s hotel and play a game of billiards.

“Come go along, Lebrun,” he proposed to Robert. But Robert admitted quite frankly that he preferred to stay where he was and talk to Mrs. Pontellier.

“Well, send him about his business when he bores you, Edna,” instructed her husband as he prepared to leave.

“Here, take the umbrella,” she exclaimed, holding it out to him. He accepted the sunshade, and lifting it over his head descended the steps and walked away.

“Coming back to dinner?” his wife called after him. He halted a moment and shrugged his shoulders. He felt in his vest pocket; there was a ten-dollar bill there. He did not know; perhaps he would return for the early dinner and perhaps he would not. It all depended upon the company which he found over at Klein’s and the size of “the game.” He did not say this, but she understood it, and laughed, nodding good-by to him.

Both children wanted to follow their father when they saw him starting out. He kissed them and promised to bring them back bonbons and peanuts.

II

Mrs. Pontellier’s eyes were quick and bright; they were a yellowish brown, about the color of her hair. She had a way of turning them swiftly upon an object and holding them there as if lost in some inward maze of contemplation or thought.

Her eyebrows were a shade darker than her hair. They were thick and almost horizontal, emphasizing the depth of her eyes. She was rather handsome than beautiful. Her face was captivating by reason of a certain frankness of expression and a contradictory subtle play of features. Her manner was engaging.

Robert rolled a cigarette. He smoked cigarettes because he could not afford cigars, he said. He had a cigar in his pocket which Mr. Pontellier had presented him with, and he was saving it for his after-dinner smoke.

This seemed quite proper and natural on his part. In coloring he was not unlike his companion. A clean-shaved face made the resemblance more pronounced than it would otherwise have been. There rested no shadow of care upon his open countenance. His eyes gathered in and reflected the light and languor of the summer day.

Mrs. Pontellier reached over for a palm-leaf fan that lay on the porch and began to fan herself, while Robert sent between his lips light puffs from his cigarette. They chatted incessantly: about the things around them; their amusing adventure out in the water—it had again assumed its entertaining aspect; about the wind, the trees, the people who had gone to the Cheniere; about the children playing croquet under the oaks, and the Farival twins, who were now performing the overture to “The Poet and the Peasant.”

Robert talked a good deal about himself. He was very young, and did not know any better. Mrs. Pontellier talked a little about herself for the same reason. Each was interested in what the other said. Robert spoke of his intention to go to Mexico in the autumn, where fortune awaited him. He was always intending to go to Mexico, but some way never got there. Meanwhile he held on to his modest position in a mercantile house in New Orleans, where an equal familiarity with English, French and Spanish gave him no small value as a clerk and correspondent.

He was spending his summer vacation, as he always did, with his mother at Grand Isle. In former times, before Robert could remember, “the house” had been a summer luxury of the Lebruns. Now, flanked by its dozen or more cottages, which were always filled with exclusive visitors from the “Quartier Francais,” it enabled Madame Lebrun to maintain the easy and comfortable existence which appeared to be her birthright.

Mrs. Pontellier talked about her father’s Mississippi plantation and her girlhood home in the old Kentucky bluegrass country. She was an American woman, with a small infusion of French which seemed to have been lost in dilution. She read a letter from her sister, who was away in the East, and who had engaged herself to be married. Robert was interested, and wanted to know what manner of girls the sisters were, what the father was like, and how long the mother had been dead.

When Mrs. Pontellier folded the letter it was time for her to dress for the early dinner.

“I see Leonce isn’t coming back,” she said, with a glance in the direction whence her husband had disappeared. Robert supposed he was not, as therewere a good many New Orleans club men over at Klein’s.

When Mrs. Pontellier left him to enter her room, the young man descendedthe steps and strolled over toward the croquet players, where, during the halfhour before dinner, he amused himself with the little Pontellier children, who were very fond of him.

III

It was eleven o’clock that night when Mr. Pontellier returned from Klein’s hotel. He was in an excellent humor, in high spirits, and very talkative. His entrance awoke his wife, who was in bed and fast asleep when he came in. He talked to her while he undressed, telling her anecdotes and bits of news and gossip that he had gathered during the day. From his trousers pockets he took a fistful of crumpled bank notes and a good deal of silver coin, which he piled on the bureau indiscriminately with keys, knife, handkerchief, and whatever else happened to be in his pockets. She was overcome with sleep, and answered him with little half utterances.

He thought it very discouraging that his wife, who was the sole object of his existence, evinced so little interest in things which concerned him, and valued so little his conversation.

Mr. Pontellier had forgotten the bonbons and peanuts for the boys. Notwithstanding he loved them very much, and went into the adjoining room where they slept to take a look at them and make sure that they were resting comfortably. The result of his investigation was far from satisfactory. He turned and shifted the youngsters about in bed. One of them began to kick and talk about a basket full of crabs.

Mr. Pontellier returned to his wife with the information that Raoul had a high fever and needed looking after. Then he lit a cigar and went and sat near the open door to smoke it.

Mrs. Pontellier was quite sure Raoul had no fever. He had gone to bed perfectly well, she said, and nothing had ailed him all day. Mr. Pontellier was too well acquainted with fever symptoms to be mistaken. He assured her the child was consuming at that moment in the next room.

He reproached his wife with her inattention, her habitual neglect of the children. If it was not a mother’s place to look after children, whose on earth was it? He himself had his hands full with his brokerage business. He could not be in two places at once; making a living for his family on the street, and staying at home to see that no harm befell them. He talked in a monotonous, insistent way.

Mrs. Pontellier sprang out of bed and went into the next room. She soon came back and sat on the edge of the bed, leaning her head down on the pillow. She said nothing, and refused to answer her husband when he questioned her. When his cigar was smoked out he went to bed, and in half a minute he was fast asleep.

Mrs. Pontellier was by that time thoroughly awake. She began to cry a little, and wiped her eyes on the sleeve of her peignoir. Blowing out the candle, which her husband had left burning, she slipped her bare feet into a pair of satin mules at the foot of the bed and went out on the porch, where she sat down in the wicker chair and began to rock gently to and fro.

It was then past midnight. The cottages were all dark. A single faint light gleamed out from the hallway of the house. There was no sound abroad except the hooting of an old owl in the top of a water-oak, and the everlasting voice of the sea, that was not uplifted at that soft hour. It broke like a mournful lullaby upon the night.

The tears came so fast to Mrs. Pontellier’s eyes that the damp sleeve of her peignoir no longer served to dry them. She was holding the back of her chair with one hand; her loose sleeve had slipped almost to the shoulder of her uplifted arm. Turning, she thrust her face, steaming and wet, into the bend of her arm, and she went on crying there, not caring any longer to dry her face, her eyes, her arms. She could not have told why she was crying. Such experiences as the foregoing were not uncommon in her married life. They seemed never before to have weighed much against the abundance of her husband’s kindness and a uniform devotion which had come to be tacit and self-understood.

An indescribable oppression, which seemed to generate in some unfa-miliar part of her consciousness, filled her whole being with a vague anguish. It was like a shadow, like a mist passing across her soul’s summer day. It was strange and unfamiliar; it was a mood. She did not sit there inwardly upbraiding her husband, lamenting at Fate, which had directed her footsteps to the path which they had taken. She was just having a good cry all to herself. The mosquitoes made merry over her, biting her firm, round arms and nipping at her bare insteps.

The little stinging, buzzing imps succeeded in dispelling a mood which might have held her there in the darkness half a night longer.

The following morning Mr. Pontellier was up in good time to take the rockaway which was to convey him to the steamer at the wharf. He was returning to the city to his business, and they would not see him again at the Island till the coming Saturday. He had regained his composure, which seemed to have been somewhat impaired the night before. He was eager to be gone, as he looked forward to a lively week in Carondelet Street.

Mr. Pontellier gave his wife half of the money which he had brought away from Klein’s hotel the evening before. She liked money as well as most women, and accepted it with no little satisfaction.

“It will buy a handsome wedding present for Sister Janet!” she exclaimed, smoothing out the bills as she counted them one by one.

“Oh! we’ll treat Sister Janet better than that, my dear,” he laughed, as he prepared to kiss her good-by.

The boys were tumbling about, clinging to his legs, imploring that numerous things be brought back to them. Mr. Pontellier was a great favorite, and ladies, men, children, even nurses, were always on hand to say goodby to him. His wife stood smiling and waving, the boys shouting, as he disappeared in the old rockaway down the sandy road.

A few days later a box arrived for Mrs. Pontellier from New Orleans. It was from her husband. It was filled with friandises, with luscious and toothsome bits—the finest of fruits, pates, a rare bottle or two, delicious syrups, and bonbons in abundance.

Mrs. Pontellier was always very generous with the contents of such a box; she was quite used to receiving them when away from home. The pates and fruit were brought to the dining-room; the bonbons were passed around. And the ladies, selecting with dainty and discriminating fingers and a little greedily, all declared that Mr. Pontellier was the best husband in the world. Mrs. Pontellier was forced to admit that she knew of none better.