XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Прямой луч солнца ударил в мое лицо. От яркого света в глазах начали играть красные огоньки. Тяжелая голова была неподъемна. Мысли, которые томились и кипели в ней уже с раннего утра, не оставляли возможности уснуть дальше. В воздухе пахло дождем и пылью. Сильный ветер пригнал облака и укрыл за ними солнце. В доме стояла тишина.
Вещи были заранее собраны и уже находились у порога. Сегодня я уезжала в деревню. В детстве было традицией оставаться в посёлке на все лето, однако с возрастом ты с трудом находишь хотя бы неделю на поездку. В большинстве своём мешают даже не дела, а желание, которого к определенному моменту становится мало. Утро было мрачным и серым, несмотря на то, что проснулась я от яркого солнечного света. Тепло ушло вместе с солнцем.
Дорога показалась незаметной, уже в полдень я была у ворот родного деревенского дома. Дождь прошёлся по поселку, мокрая трава щекотала ноги и холодила каплями щиколотки. Не услышав гавканья за воротами, я вспомнила, что этой весной не стало нашего пса Батыя. Его громкий лай всегда ошеломлял, но прекрасно создавал атмосферу гостеприимства, ведь вместе с шумом, который поднимался, пес прыгал и вилял хвостом в знак приветствия. Вся хмурость и усталость моментально проходила благодаря такому дружелюбию и любви, исходящей, казалось бы, от животного. Никакой человек не мог встречать так, как делал это наш Батый. Двор опустел, оглушая меня не гавканьем верного друга, а тишиной. Я подошла к двери дома и дернула за ручку, она была закрыта. Усталость и тоска упали на меня тяжким грузом и заставили сесть на мокрое крыльцо. Мои мысли настолько были заняты разглядыванием старой будки и воспоминаниями о детстве, что я не заметила, как подошла бабуля.
-Ты что тут сидишь? Все себе отморозишь, тебе же ещё детей рожать! Ну-ка вставай.
Я сразу обернулась и соскочила с места, где сидела. Уныние тут же покинуло меня. Спустя почти три года я увидела бабушку. Из ее пучка волос выбились темные волоски, которые она старательно приглаживала к голове. Ее лицо было морщинистое, но так пахло жизнью, что я могла лишь позавидовать такой силе энергии, которая била в ней. Ее черненькие глазки блестели, на щеках был легкий румянец. Все это выглядело таким милым и родным, что заставило мое сердце сжаться и крепко-крепко обнять мягкое, тёплое тело. Мы зашли в дом, и только в нем я поняла, как продрогла на улице.
Передняя комнатка ни капельки не изменилась за время моего отсутствия. Лишь тёмный комодик, стоявший в углу комнаты, был заменён его голубой альтернативой. Пока бабуля в суматохе наливала мне чай и варила пельмени, я прошла в комнату, которую называли «задней». Это была небольшая спальня с двумя кроватями и раскладным диваном. Старые половицы сопровождали меня скрипучим звуком, когда я шла к перине около окна. Мое любимое спальное место. Оно веяло детством, летним утром, пробуждая самые тёплые воспоминания…
Во сколько бы я не просыпалась, бабуля всегда меня опережала. Тёплый чай и мёд были привычным началом дня, но никогда не становились рутинными. Это было как приятное дополнение к нахождению здесь. После полудня, работы в огороде и кормления куриц, мы любили поиграть в «дурака» и в другие карточные игры. Не хватит никаких тетрадей и ручек, чтобы описать каждую деталь нашего времяпрепровождения: долгие разговоры, игры в карты, задорные частушки и воспоминания о прошлом. Все это наполняло мою душу чем-то чистым, искренним, заставляло ее отпустить тягости и немного потрепетать. Как в детстве. Но всему, как и детству, свойственно заканчиваться.
Близился поздний вечер, небо потихоньку обсыпало звёздами, которые в деревне наиболее заметны, нежели в городе. Приятная усталость томилась в теле, политые нами огурцы прели в запотевших теплицах. Бабуля вышла из дома, накинув на себя старую телогрейку. Шарканье калош провожало каждый ее шаг. Она села рядом, и мы вместе наслаждались ласковой погодой. На улице помрачнело, и звезды стали наиболее видны. Мысли заполняли голову. Неразборчивый поток идей, который было очень сложно остановить, проносился с большой скоростью, от чего я почувствовала головокружение. И лишь один вопрос я смогла произнести вслух:
-Бабуля, а ты смерти боишься?
Вдруг все вокруг остановилось, замолчало, затихло. Вопрос показался жестоким, пугающим, чем казался в голове. Карие глазки захлопали, посмотрели на меня немного с интересом и с опаской, будто я попала в точку. Опаска тут же пропала, как бабушка начала говорить.
-А чего ее бояться то? Это она живых бояться должна, потому что пока мы живые, мы не в ее власти.
Сказав это, диалог прервался на несколько минут, потом продолжился уже в более непринужденной форме. Но философское настроение не покидало нас.
Другой день начался совсем не так, как начинались предыдущие дни. Пока мы кормили куриц, бабуля сообщила, что ее тревожит давящая боль в груди. Я предложила вызвать скорую помощь, но, увидев ужас в глазах, сразу отбросила эту идею. Конечно, когда уже все действия совершены и решения приняты, начинаешь перекручивать события и думать, как надо было сделать, с чем стоило повременить. Однако, я до сих пор не уверена в том, как стоило поступить тогда и что могло бы помочь. Так и прошёл весь день — с болью в груди у бабули и с тревожным чувством неизбежности у меня. Вечером, чтобы убрать боль хотя бы на время, я дала настойку, которая даже помогла ей и зажгла огонёк облегчения в моих глазах. Боясь за состояние бабушки, я вызвала скорую наутро следующего дня, не сказав ей об этом, чтобы лишний раз не взволновать. Дежурный врач осмотрел ее, снял кардиограмму, дав оптимистичные прогнозы и сказав о стабильности состояния. Но тревога не отпускала меня. Оставшийся день я провела рядом с бабулей: носила еду, воду, помогала передвигаться, если это было необходимо…
Мой сон был прерван приездом скорой помощи ранним утром. Выйдя в переднюю комнату, я увидела шокированных врачей и бабулю, которая только поменяла скатерть на своём обеденном столе.
«Вы что, еще ходите?! Вам лежать только надо! Посмотри-ка, ходит! Мы забираем вас с собой, на скорой поедете.» — с возмущением произнёс главный врач. В его руках были вчерашние результаты кардиограммы. Данная новость ошеломила бабулю, ее толстые пальцы держались за скатерть, которую только что постелили. Она молча повелась за врачами. На ее лице виднелся холод. Мёртвый, страшный мороз. Все вокруг суетились, я искала одежду и документы, а бабуля будто была не с нами. Словно это и не для неё все делается: для врачей, для меня, но не для неё, ей это не нужно. Живым нужно, ей нет. Когда скорая помощь покинула двор вместе с бабулей, все внутри меня сжалось, затряслось и рухнуло. Мне не разрешили ехать с ней, сказали, что я ничем не смогу помочь. Я сидела на крыльце и ждала. Не знала, чего именно, но ждала. Через неопределенный промежуток времени мой телефон зазвонил. Мне сказали подойти к местной больнице, чтобы оповестить меня о важном. Я еле встала с крыльца и побрела в сторону учреждения. Паршивое чувство гнёта давило мою душу. Приближаясь к месту назначения, все больше хотелось уйти, исчезнуть. Увидев кучку знакомых врачей, которые явно никуда не торопились, мне стало тошно. Давление подкатывало к горлу, к голове и к глазам. Заметив меня, у некоторых из них мелькнула растерянность, но они быстро спрятали ее за сдержанностью. Это их работа — быть сдержанными и сообщать все ужасное с каменным лицом. Чем ужаснее новость, тем хладнокровнее выражение лица.
-Ваша бабушка умерла, — громом ударили эти слова по моей голове — хотите посмотреть?
Не осознавая всего кошмара, я отречённо кивнула. Увидев родную свисающую руку с носилок в карете скорой помощи, я упала. Упала на землю, и тихо кричала в мягкую траву. Но сколько бы я не лежала там, на этой мягкой траве, боль нарастала, набирая бешенный темп.
Похороны прошли в тени моего горя. Весь ритуал прошел без моего внимания, соболезнования не воспринимались моим слухом. Ничего не могло помочь. Лицо стягивало от высохших слез. Боль оставалась внутри, не прорываясь наружу из-за окружающих меня людей.
Проснувшись ближе к обеду, я не сразу почувствовала всю коварность недавней потери. Ее я ощутила, только когда вышла в переднюю комнату и не обнаружила на столе чая с блюдцем мёда. Тогда-то я и поняла всю необходимость именно такого начала утра, но после больше никогда не смогла пить чай в слаженном дуэте с мёдом. Солнце знойными лучами прогревало землю. Для меня же этот свет был темнее ночного неба, холоднее вьюги. Я торопилась покинуть родной двор, сохранивший в себе запах той самой звездной ночи, которая так усердно пыталась меня предупредить о горе, скрывавшемся за моими плечами и уже гладившему меня по голове.
