XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Проснувшись, я лег обратно спать.

На полу в беззвучном трясся телефон. Может я бы и забил на это. Но выступавшая из корпуса камера трещала все сильнее, и я тянул голову посмотреть, кто звонит. Катя. Я приложил два пальца к губам. Затянулся.

— Мань, приди, пожалуйста, — заливаясь слезами, по телефону сказала Катя.

Хоть она и моя девушка, но звонки в час ночи, когда я сплю – слишком. Ладно я, но, в отличие от меня, родителям с утра на работу, и им надо выспаться.

На заднем фоне я слышал крики и треск стекла.

— Что случилось? – спросил я, одевая задом наперед штаны.

— Лена… — всхлипнула Катя, — она… я не знаю. Все было хорошо, а потом…

Крики стихли.

— Подожди, — видимо, Катя пошла выяснять, что случилось.

Прошло пару секунд.

— Манян, прошу, приходи скорее. Прошу. Прошу…

Через двадцать минут я уже был у дверей их дома, благо ехать на такси не долго. Дверь была открыта. Войдя внутрь, я увидел страшный погром. Хуже того, что обычно устраивает их мать. В частности, тот, когда я пришел с ней знакомиться. Сама она сидела на лестнице на второй этаж без бутылки рядом. Наверное, впервые она была по-настоящему в отчаянии. Ее бездумные глаза смотрели вниз. Она даже не заметила того, что я зашел. Произошло что-то очень плохое. К счастью, рядом с домом не было ни полиции – соседи уже привыкли не замечать того, что происходит в этой семье, – ни скорой. Значит, никто не умер.

Пройдя дальше, я увидел Катю, сидящую напротив двери сестры. Она сидела в точности как ее мать. То же чувство отчаяния. Незаметно для нее я подошел. Погладил по голове. Всхлипывая, она слабо помотала головой, уперевшись в колени. Наконец она посмотрела на меня. Вся зареванная. Тушь размазалась по пижаме и лицу. Она хотела что-то сказать, но, как ни старалось выдавить звук ее горло, получались лишь хрипы. Она снова заплакала. Ее лицо искривилось, но слезы уже не могли литься из опухших глаз. Она смотрела на дверь Лены. Мне нужно было туда. Постучав, я не услышал ответа.

— Я вхожу, — громко сказал я.

Когда дверь открывалась, Катя максимально спряталась в свои колени. Внутри было темно. Я быстро закрыл дверь, но успел заметить настольную лампу. Не с первой попытки, но включил ее. Обычная комната. Свежеубранная. На подоконнике стояло старое семейное фото. Но Лены я не видел.

— Что ищешь, сталкер? – вдруг услышал я.

В углу, спрятавшись за дверью, сидела Лена. С ножом, приставленным к руке. Белая блузка и черные штаны – все, что было на ней. Ее прическа оставалась нетронутой. Хоть сейчас отправляй на выпускной.

— Причину того, что заставило меня не спать этой ночью.

— Вон, — она указала головой на дверь, — сидит за дверью.

— Нет. Это повод. А причина, — я показал на нее, — сидит тут. Явно в истерике.

— В истерике, да? –- она убрала нож от руки, — Наверное. Лови, — и кинула его мне. Кое-как смог поймать, не поранившись.

Присев, я укоризненно посмотрел на нее. Она рассмеялась.

— Извини. Почему-то не задумалась о том, как будешь ловить.

— Да уж. Я, конечно, хотел снова с тобой встретиться. Но точно не при таких обстоятельствах.

— Я и сама не хотела, чтобы ты видел меня такой. Но мама решила выкинуть то фото, — она посмотрела на подоконник, — Ты дура, нет – ты. Еще. И еще. Вот я уже стою с ножом в руке, пытаясь вернуть воспоминания назад.

— Уж лучше б тогда спряталась в душе, если и правда хотела покончить с собой.

Лена посмотрела сквозь меня.

— Извини. Иногда мой юмор настолько черный, что втягивает в себя весь свет.

— Эх. Да не. Был уже у нас в семье такой пример. Я его дневник потом долго просушивала… Бросил меня одну с этой сумасшедшей. Повторять за ним – не лучшая идея.

Мое тело сжалось.

— Знаешь, в прошлый раз я тебе этого не говорил, но мы сильно похожи.

Моя гадкая улыбка.

— У меня тоже был такой пример. Устроил скандал. Выкинул все мои детские вещи через окно. А потом вскрылся. Остаток ночи бабушка оттирала с пола кровь…

Мы молчали. Минута тянулась за минутой. Лена периодически смотрела на нож. Даже было потянулась за ним.

— Ты правда хочешь умереть? – спросил. Кого?

— Да. Но страшно… Слушай, а может быть ты со мной? Совершим двойной суицид. Словно тот чел из аниме, как его звали?

— Дазай. Если уж вспомнила про аниме, то давай умрем голыми. В другом аниме говорили, что если тебе есть дело до того, как ты будешь выглядеть после смерти, то тебе еще рано умирать.

Она слегка покраснела.

— Наглеешь, — сказала Лена.

— Ну, все же стоило попытаться.

Я встал и подошел к ней.

— Пошли покурим?

— Ты же не куришь.

Я сложил большой и указательный, будто держу дешевую сигарету (на другую денег не было). Приложил к приоткрытым губам. Закрыл глаза. Затянулся. Выдох.

— На, попробуй.

Она приняла мое успокоительное.

— Неплохой косяк, — наигранный кашель, — Куда пойдем его раскуривать?

— Туда, где нас никто не найдет. Да и вряд ли кто-то вообще там был, хотя посылают туда частенько.

— То есть мы идем *****?

— Именно.

Мы влетели на крышу шестнадцатиэтажного дома, почти выбив хлипкую деревянную дверь, и спугнули несколько птиц, нырнувших вниз. У ног клубилось небольшое облако пыли, которую никто не убирал. Кое-где оставались небольшие лужицы от недавнего дождя. Пахло мокрым бетоном. В углу стояло старое кресло с небольшим кофейным столиком – кто-то изредка наслаждался здесь закатами.

Сейчас же была ночь. Облака стянули небо и закрыли собой луну. Виднелись редкие звезды. Самые яркие, что были на небосводе, могли прорваться сквозь облака и свет города. Хотя мы были так высоко, что казалось – города и вовсе нет. Нам не было видно зашторенных окон квартир, чтобы никто не смог увидеть того, что происходит в твоем мире. Не было полупустых желтых улиц, освещенных уродливыми от следов дешевой рекламы бетонными столбами.

Мы с Леной стояли на холме, под которым вовсю горел лес. Ярко и беспощадно. С тихим гулом проезжающих мимо машин, воем пьяных голосов и изредка прорывающимся из четвертого окна соседнего дома смехом ребенка догорал очередной день жизни людей.

Мои ноги болезненно сводило. Еще бы. Почти никогда не бегал, а тут разом пробежал вверх шестнадцать этажей, притом таща за собой девочку. Неимоверно сводило голени. Теркой прошлись по стопам. Тяжелое дыхание пыталось прерваться жалкими попытками заговорить. Однако стук сердца в ритме phonk’а и пульсирующая в шее артерия заставляли меня дышать, согнувшись и уперевшись руками в колени.

Лене было немногим лучше. Она, казалось, чувствовала то же самое, но не обращала на это внимания. Она была заворожена атмосферой крыши, резонировавшей с ее душой. Больше Лену ничего не интересовало. Щеки были покрыты красным усталым румянцем. Рука, крепко сжимавшая мою, неизменно оставалась холодной. Ее извечная бабетта немного распалась, так что наконец-то можно было увидеть, как ее длинные волосы качаются на ветру. Грудь трепетала, словно вот-вот и вырвется за блузку, разорвав ту в клочья. Мне даже было немного жалко пуговицы. От проступившего пота ее одежда стала прозрачней. Стали видны ребра, руки, ключицы. Я подумал, что еще немного – и она станет прозрачной настолько, что я смогу увидеть ее насквозь.

Немного отдышавшись, я решил осмотреть крышу. Кроме кресла в другом углу, я нашел старую телевизионную антенну. Нужно было закрыть дверь. Та должна была закрываться на навесной замок, для которого были установлены кольца. Просунув антенну в них, я согнул ее несколько раз, приложив немало усилий. Я закрыл единственный путь отхода, чтобы мы навсегда остались одни. Лена уже вышла из того гипнотического состояния и, сжавшись в себя, стояла у двери, оперевшись на стену и стыдливо смотря в пол. Уставший румянец преобразился в тот, с которым скромные девочки читают стихи перед большой публикой. Я подошел к ней. Близко-близко. Еще немного, и мы бы с ней совершили бы комплиментацию человечества. Я смотрел на нее, пытаясь отыскать ее спрятанные глаза. Но не смог. Тогда я расцепил ее руки.

Холодные.

Немного сжав ее ладонь, потянул Лену за собой. Нехотя, она согласилась.

Мы стояли у пропасти. Казалось, бесконечной, но все же – шестнадцатиэтажной. Взобравшись на стенку, которая была сделана, чтобы люди, которые зашли сюда, случайно не упали, мы смотрели вокруг. Тут, чуть выше, чем обычная крыша, открывался меланхоличный мир. Большой. Тянущийся из бесконечного оттуда бесконечно туда. И все было залито электрическим светом фонарей. Искусственно. Будто читаешь текст, который писали абсолютно разные люди. Все это никак не сочетается. Примерно так и начинаешь ненавидеть людей, уродующих природу в угоду себе.

Опустив взгляд чуть ниже, мы увидели много девятиэтажных «панелек». Пятиэтажных «хрущевок». Убого. Их внешний вид, который уже изначально был плох, но с течением времени и отсутствием ухода – он стал еще хуже. Они были либо в девять этажей, потому что выше девятого нельзя вести газ, либо в пять, и тогда можно не ставить лифт. Это делало их убогими в самой идее их существования.

Было уже за полночь. В редких окнах, хаотично разбросанных по фасадам домов, продолжал гореть свет.

Мы молчали. Наши руки были сжаты. Ветер понемногу усиливался, покачивая ослабевшие тела. Там мы стояли, будто две тринадцатилетние девочки, которые были влюблены друг в друга. Нет. Те были влюблены в объединявшее их желание покончить с собой в кратком полете вниз, когда ветер завывает в уши. А окончится полет приземлением в море сладкой ваты со сладким малиновым сиропом. Тогда я действительно эмоционально чувствовал себя девочкой, которая подчиняется общему чувству, не отдавая отчета себе.

Опустив взгляд совсем вниз, мы прочувствовали глубину. То крошечное расстояние, отделявшее нас от другого мира. Там – внизу – все уснуло. Холодные машины. Немного мокрые улицы. Здесь – наверху – наши чувства пылали. Они бегали по нам, принимая различные формы. Кажется, я мог тогда их видеть. Они появлялись прямо перед моими глазами в виде разноцветных китайских дракончиков, почти сплетавшихся друг с другом в узел. Затем летели ниже к моему сердцу, становясь ярче. И двигались дальше, поднимаясь к моей правой руке. Спускались к ее руке, где перелетали на нее. Ко мне с ее стороны шли косолапые мишки в крапинку с большим пятнышком на животе, иногда забавно падая от сильных порывов ветра.

Я не мог отвести глаз от наших рук. Вдруг впервые по руке полетел белый дракон. Я начал следить за ним. Он поднимался по ее руке. И дальше уходил к ее глазам… Впервые вижу ее волосы распущенными. Они прекрасны. Будто волосы ведьмы из «Bayonetta», игры, которую я проходил прошлым летом; там они обтягивали ее телом шелковым черным нарядом. Ветер, дувший нам со спины, волновал ее волосы так, что я не мог разглядеть ее лица. Не мог найти ее глаз. Глубокий черный цвет игриво переливался с медным сиянием, струившимся снизу. Ее волосы, только немного освободившись от оков, начинали гореть. Я смотрел на нее. Так, будто я хоть немного ее понимал.

I’m falling for you…

Она посмотрела на меня своими изумрудными глазами. Наконец-то ясными. Ничто не скрывало их. Небольшие слезинки в уголках глаз и одна горячая, стекавшая по ее правой щеке. Она впервые по-настоящему улыбалась. Лена была свободна. Своеобразно свободна. Свобода от семьи. Свобода от мыслей. Свобода от себя. Она была счастлива, ведь я привел ее туда, куда она не решалась прийти сама уже много месяцев.

А я не мог насладиться той красотой, что я наконец-то увидел своими глазами. Не в воображении, а в реальности.

— Спасибо, — прошептала она так тихо, что ветер унес ее слова вместе с надеждой, что все кончится хорошо. Я не услышал того, что она сказала, и поэтому только смотря на ее приобретшие малиновый цвет губы понял, что она благодарила меня.

А себя я ненавидел. Был ведь другой способ оживить ее. Освободить ее из подземелья мыслей, в котором она была заточена своей семьей. Поздно. Наши руки расходились по миллиметру, приближая конец этому трипу. Через пару мгновений они расцепились. Ветер стих. Она убрала руки за спину и по привычке стыдливо сцепила их. А моя оставалась на том же месте. Она смотрела вверх. В почти чистое небо. Волосы спадали на плечи, подчеркивая грудь. Она встала на носки, потянувшись к небу. Легкий ветерок подул сзади и подтолкнул ее вперед. Лена падала.

Трепещущие волосы. Полупрозрачная блузка. Вытянутые ножки. Немного мокрые реснички на закрытых глазах. И небольшая улыбка. Красиво. Она была похожа на русалку, пытавшуюся вырваться из холодного и темного океана на воздух. Она набирала скорость для прыжка на поверхность. На свободу, которой ей так не хватало.

И вот она подняла голову выше уровня воды. Глоток свежего воздуха, свободного от мыслей, от чувств, от семьи. От всех, кто бесил. Кто любил. Первое мгновение вдоха, казалось, было лучшим моментом в ее жизни. Но все изменилось. Острейшее жжение в горле. Вместо воздуха она вдохнула «жидкий страх». Нечто вроде нефти или мазута. По крайней мере он был настолько же противен. Он быстро наполнил ее легкие. Лена начала задыхаться. Ей стало страшно от того, что казавшийся чистым и легким воздух оказался так мерзок. Достав руки из-за спины, она попыталась оттолкнуться от воздуха и вернуться обратно. Но было уже поздно. Натяжение на шее. На груди. Она уже летела. Только обратно. На крышу.

В последний момент я схватил ее за воротник блузки. Я не хотел ее отпускать. Потянув изо всей силы, я смог стянуть ее назад, порвав несколько пуговиц. Жалко их. Она упала на крышу, немного ободрав ноги и порвав на бедрах колготки. Маленький ребенок, который разбил мамину любимую чашку и теперь пытался осознать свою ошибку и свои чувства. Растерянно она смотрела на меня, все еще стоявшего там, откуда она только что сбежала. Сознание помутнело.

Страх.

Чувство надвигающегося одиночества. Единения со смертью вместе с другим человеком. Чувство свободы. Все это открыло во мне так старательно зализанные раны. Я повернулся к ней. Ветер подул мне в лицо. Волосы улетели назад, освободив лицо. Я чувствовал себя птицей. Вспомнил тех птиц, что мы спугнули, прибежав сюда. Раскинув руки, я натянул на лицо гадкую улыбку, которую я надевал всякий раз, когда преодолевал тонкую и слабо осознаваемую грань страха. Взгляд в небосвод. Закрытые глаза. Откинулся назад. Теперь же падал я. Спиной вперед. Чтобы страх не проник сквозь глаза, и я не пытался спастись.

Свобода .

Теплые руки. Сжали, будто тисками. Лена изо всех сил тянула меня обратно, схватив потеплевшими руками охладевшие мои. На ее лице проявилось сильное напряжение. По щекам маленьким ручейком лились слезы. Теперь она не хотела отпускать меня. Вытянула обратно на крышу.

Теперь она спасла меня.

Мы вместе упали.

Падение было не совсем удачным. Я ударился головой о ее челюсть. Ободрал ладони, пытаясь не упасть на нее всем телом. Я оказался над ней. Лена разбилась. Она стала прекрасной – настоящей. Черные волосы подчеркивали ее белое лицо, светившееся от лунного сияния. Да и сами волосы покрылись серебряным блеском. Только от пыли они стали немного грязными. Губа была разбита. Кровь немного стекала по ее лицу.

Вампир.

Я смотрел на ее тело. Вспомнил о ее трепетавшей в начале груди. Теперь она была открыта. Именно там оборвались пуговицы. Она покраснела. Маленькой. Так что я мог смотреть на нее бесконечно, не пытаясь раздеть. Она дотронулась левой прохладной рукой до моего лица. Я прильнул к ее руке и понял, что мое лицо горело. От радости. Возбуждения. От стыда. Печали.

С молчаливого разрешения я опустил голову к ее животу, туда, где пуговицы еще не совсем порвались. Ведя голову вверх от того места, я легонько касался носом ее кожи, попутно отдавая ей нежные поцелуи. Так я медленно подошел к шее. Ее тело пахло свежесобранной черешней. Кислой. Сладкой. Я хотел сделать кусь.

Боялся.

Ее кожа казалась очень тонкой. Сквозь нее было видно, как течет кровь. Я боялся прокусить ее. Сделать ей больно. Даже ключиц казались слабыми хрусталиками, на которые было боязно даже подуть. Ее взгляд был полон нежности. Словно вампир я легонько прикусил ее кожу. Немного отодвинулся. Место укуса немного покраснело, но кожа не порвалась. Лена не лопнула как шарик, не исчезла. Я поцеловал ее в губы.

Печально.

Нежно.

Сладко.

И горько от крови, запекшийся на ее губе. Когда я коснулся ее, она немного вздрогнула и коснулась моего лица своей рукой, пытаясь ослабить эту небольшую боль.

Луна светила над нами.

Под нами догорал последний лес.

Пыль щекотала нос.

Мы были одни в этом засыпающем мире.

Нет

Я поднял голову. Лена и правда это сказала.

Не правда.

Она вновь коснулась рукой моей щеки. Я все так же продолжал гореть. Потеплела. Она говорила честно.

Правда.

[Режет сердце. Сводит скулы. Так и хочется что-то пожевать. Глаза горят. Хочешь закрыть, но сразу же попадаешь в мир, где все хорошо; режет еще сильнее. Мышцы ослабевают как от четырнадцатичасового сна. А мысли… Они ускоряются настолько, что сложно уловить хотя бы одну из них. Словно вода в шланге под сильным напором они пробегают в извилинах. Хочу кричать]

Я замер. аааа… Делать было нечего. Подняв левую ногу, я перелез через нее и лег левее. Город умер. Ветер умер. Лишь ее дыхание было живым. Мы долго молча лежали, постепенно остывая. Сверху светила луна. Большая. Напоминала мне о светящейся русалке, что я недавно успел выловить. Я поднял руку наверх, направил ее на луну и, сложив пистолет, выстрелил в нее.

Бдухх.

— Что это значит? – спросила Лена.

— Представь, что я взорвал луну.

— Тогда у нас будут места в первом ряду на невиданный метеоритный дождь.

— Вряд ли у нас.

— Вряд ли…

Тишина.

— Почему? – спросил я.

Лена повернулась ко мне, подложив руки под щеку. Она смотрела прямо в глаза. В ее взгляде не было ни печали, ни игривости, ни… ах, да.

— Потому что ты меня никогда не любила, — сам себе ответил я.

— Как и ты меня.

— Что же тогда между нами было?

Грусть.

[nicebeatzprod. — «громче любых истерик».

XXXtentacion – «Dead inside»,

«Save me»,

«The remedy for a broken heart (why am I so in love)»,

«Fuck love»]