XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Я, рассказчик, совсем не имею совести и представляться не буду. Впрочем, обещаю изложить все небезынтересное, мной запечатленное, потому как являюсь ближайшим приятелем одного чудного человека, Альбеши Кацкеля (имя, фамилия изменены), и имею всякое право сказать милые слова о нем и об любопытнейших событиях с ним связанных; и ведь он (дорогой мой Кацкель), не побоюсь этого признать, очень мне симпатизирует. А теперь прерву наше почтенное собрание, опущу вступительную часть рассказа и перейду к сути.

***

Начнем, пожалуй, с того, что Кацкель человек нестарый, лет тридцати, темноволосый, по виду болезненный, сгорбленный, с мутными, покрасневшими, но с тем глазами немного плутовскими. Одежду носит скромную — серый пиджак и блекло-коричневую рубашку.

С этим Альбертушкой я познакомился в годы студенчества и даже чуть ранее, но разговоры были изначально посредственные. Связывала нас, вероятно, страсть к свободолюбию и главным образом страсть к наблюдению и отвлеченному мышлению, нежели вопросам жизни и сугубо практическим. Однако в различном вольном обществе часто имели бунтарский дух. С другой стороны у самого Кацкеля была привычка добиваться признания пред людьми в положении неприятном, когда о личности своей заботиться не приходилось.

Студенчество затем вливается в учебу, к четвертому-пятому курсу становится совсем ручным, а по выпуску из университета, глядишь, эти вчерашние бунтари обращаются в совершенно лояльных хирургов, преподавателей, семьянинов и проч., и проч.; трудно верится, что это те самые люди, которые всего несколько лет назад так горели жаждой решительных действий, были проникнуты всеми страданиями общества и побуждали к изменяемости. Стенать же сейчас на иные обстоятельства не более обоснованно, чем негодовать наличием ливня или сильного ветра, которые существуют как данность, а последствия всякого равнодушия, похоже, только у самого человека должны быть в интересах.

И всё к чему: до сих пор я был приглашен собственнолично Кацкелем в гости. По обыкновению, поначалу приятно поговорили, вспоминали о прошедшем времени. И услышаны были мной рассказы, наподобие: «оказался я свидетелем сцены возмутительной: бедную женщину обманывали в глаза, а я ничего не мог сделать.» После чего я уж несколько охладел и с моей же инициативы решили обсуждать темы злободневные. Однако Альберт в дальнейшем комментарий отпускал основываясь на соображениях аккурат не своих, по большей части закрываясь в каких-то безобразных канонах. Всё моё усердие понять и разобраться с его выводами были тщетно, а он решительно стоял на своем и объяснить «почему, зачем?», не мог, потому как «это в порядках заведено». Не пустословие это было, но будто язва, что точит из себя гной. И вспоминается, в юношестве допускал, что некоторую тупость умственных способностей можно увидеть, потому как это выражается абсолютной медленностью и неопределенностью ответов на очевидные вопросы. Но, заведомо, это тупость не всегда во многом: он, Альбеша, как и многие другие симпатичные индивидуумы, уже в готовой лжи чей-то находят большую любовь, уже когда каждое возражение этой лжи начинает восприниматься ими как пронзительный удар.

По существу, я и почувствовал тот бесжалостный, выворачивающий внутренности вид страха. Страха, по всей вероятности, полюбить эту предопределенность. Впоследствии всего времени, что его выслушивал, Кацкель тоскливо бродил по помещению, подходил к окну, в задумчивости вздыхал глубоко и под конец чуть не ревел, всё безотлагательно старался заставить меня чувствовать жалость к нему за то, что он ото многих имеет к себе подобное, как от меня, неуважительное отношение к его мировоззрению. (Позвольте злобно похихикать!) Ведь уже давно и без того было о чем грустить, господа. В частности, слишком долго сопоставлять с другими чей-то нелепый стиль бытия, чьи-то капризы, оправдывать собственную важность и стремиться превозмочь в этом иного изнуряет. Но, похоже, всё ещё имеем удовольствие в данном занятии преуспеть. Да, читатель, иначе всякая ложь для людей и невзрачная, и неубедительная выходит.