XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Чтобы начать — возьму конец, а закончу началом, боясь, что точка снова окажется запятой. Помнишь, ты обещала привезти мне тысячу запятых из бумаги? Я бы раздавал их всем, кто знаки препинания расставляет неправильно или не расставляет вовсе. Ну да, не раздавал бы. Ведь они от тебя. Это был последний разговор по телефону. В последний раз я слышал тебя, тем ужасным декабрьским или февральским вечером. Твой голос всегда ласкал мой слух, как арфа, под звуки которой засыпаешь, сидя на заднем ряду партера где-нибудь в филармонии. Дорога овеяна пылью, пропитана запахом чая и одиночества. На остановке подошёл трамвай, и я зашел внутрь, сев на последнее место. Слышен стук колёс и тиканье металлической стрелки на наручных часах. Жизнь проносится куда-то мимо. Эта поездка сравнима с жизнью. Ты едешь и едешь, оглядываясь назад на этот печальный город дождей и тумана. Город угрюмых лиц и искусства. Город белых ночей и разводных мостов. Наглый культурный город. На станциях заходят и выходят люди: мимолётные попутчики или же те, кто доедет с тобой до конечной. Начиная писать странный рассказ о девушке с твоим, но не твоим именем, я не знал, что познакомлюсь с тобой. Говорила о том, что судьба темнит, а я твердил, что не верю в судьбу. Фатализм, черт возьми. Ты хотела быть крабом, ведь они так свободны, и бегать у моря, собирая камни. За свободу умирают, — говорила в ответ на городские вывески, что оставались в моей фотопленке после долгих прогулок. Наше знакомство сплошная сатира, не правда ли? Девушка с фотографии, жиганка с московских улиц, чей образ навсегда запечатался в моём подсознательном и сознательном. Через дороги и незаконченные очерки я останусь в том мае, когда в первый раз на перроне сел на поезд, идущий к тебе. Это было бы лучшим подарком на мой день рождения. Но в поезде попался несчастливый билет. Лежа на кушетке в плацкарте, я смотрел сквозь стекла, и мне казалось, будто это событие изменит мою жизнь навсегда, и я не буду прежним, когда вернусь обратно домой. Мы одновременно так далеко и так близко. Так бы хотел делить этот город с тобой. Вопреки обстоятельствам. Вопреки всему. После целого дня экскурсий, которые я так не люблю, лежа в отеле, я засыпал со счастливыми мыслями о тебе. Ты считала минуты до моего дня рождения, что казалось неимоверно милым. Говорила, что хотела бы жить со мной и, что следующую встречу ни за что не пропустишь. Город сиял, будто бы радуясь приходу ночи, этот вид завораживал и манил к себе. Миниатюрный город с его маленькими жителями и большими надеждами. Я искренне полюбил этот город и его обитателей. Слухи о надменности москвичей не больше, чем выдумка. Твои фотографии впечатляли настолько, что я сам начал смотреть на мир через объектив. Июль. Первый раз набираю десять заветных цифр. Пульс участился, дрожь пробежала по телу, руки вспотели, пошли гудки, и через мгновение я в первый раз услышал твой нежный голос, я не мог не улыбаться. Я был так навязчив, в ответной реакции — молчание, я долго ждал, чтоб сказать хоть тысячу слов. Часто был один и в фильмах. Казался таким взволнованным и работал весь последний месяц лета. Снова ожидания, надежда на встречу. Ты молчала так часто, что сквозь города доносился холод, я торопился на вокзал и, пробежав по перрону, случайно сел не в тот поезд. Почти опоздал, двери закрылись. Чувствовал неопределенность, не зная, встретимся ли мы или нет. Узнал об этом в Москве. Не подал виду, будто расстроен. Тогда я в первый раз придал значение фразе: «Москва — кладбище желаний». Они становятся похороненными заживо в каменных джунглях где-то под землей в метро на перепутье рельс или ящиках, запечатанных за витринами. Я стал ненавидеть двадцать третьи числа. Так яростно и так искренне. Осенью все становится серым, будто что-то умирает. Но меня согревала ты. Никто не мог заставить улыбаться ярче. Город будто сжимался и казался чужим, вытесняя своей серой массой отсюда. Для родителей Москва была культурной исторической столицей с большим количеством достопримечательностей, и они больше не хотели туда. Для меня же Москва — это ты. Так много, так мало, так далеко, иногда казалось, словно я тебя выдумал. Рисовал портреты твои по фото. Ты твердила, что так, похоже, что отношение слишком хорошее. Меня разрывала хандра, как и тебя. Я так много просил прощения ни за что, беспричинно. Ты снова замкнулась. Ошиблась номером, а мне что-то кололо в сердце, будто из дополнительной хорды выросли иглы. Ты твердила, что не способна на чувства и злилась часто, когда все вокруг не относились как к другу. Твердила, что это не стоит того. Что ты аморальна, что ты плоха, сурова и никогда не грустишь. Сейчас я понял, что мы одной крови. Тебе хотелось забыться, напиться, а я тогда и не пил вовсе. Мне снился сон, где после встречи с тобой — ты умерла, когда я вернулся к себе обратно домой. Ты не любила сниться кому-то. Говорила, что отнюдь не романтик, реалист чистой воды, но заботливый и без нотки фальши. Я читал книги, ища в них ответы как быть с тем, что у меня внутри. Я купил билет, ты была рада, обещая отложить все дела. Ты твердила, что я ангел, что мне не стать таким монстром как ты. А я не считал тебя таковой. Ты доверяла мне что-то важное, личное. Ты любила подраться. И не любила письма. Ты стала открытой и начала волноваться, когда я ходил без шапки в том декабре. Ты начала говорить мне приятные вещи, скрывая слова под грубоватой манерою текста. И одним декабрьским утром ты призналась мне в чувствах. Оставалось 20 календарных до встречи. Ревновал тебя к призракам, квантовой физике. Ты носила ножи с собой, как защиту, забаву, и готова была приставить к горлу любому, кто подойдет ко мне. Тебе хотелось ко мне, и мысли твои были о нашей встрече. Хотела со мной сидеть на набережной, любоваться высотками. Ты не любила телефонные разговоры, а я так любил тебя слушать. Обожал твой цвет глаз, темно-карий, горящий на солнце. Ты хотела скрывать меня, а я как собственник лютый пытался так же скрыть тебя ото всех. Хотел сводить тебя в ресторан, ты смущалась, но была бы не против, ведь я знаю, как ты любишь суши и остальную японскую кухню. Мне хотелось больше внимания. А потом пошло что-то не так. Но ты не сказала. А после через время, что никто не способен заставить твое сердце трепетать или сжаться. Ты стала грубой. Но ты волновалась, как раньше. Твердила, что мы с тобой разные, будто из параллельных миров. Боялась, что спугнешь меня ненароком. Я казался тебе робким и тихим. Твой пикап казался таким уместным, что аж дрожь шла по телу от слов. Волновалась, когда долго не спал. Оставалось два дня до встречи. Ты начинала говорить о панк-роке. Мне казалось это чем-то чужим. Оставался еще один день. Я позвонил тебе вечером, напомнил о времени встречи. Будильник прозвенел в четыре утра. Я быстро собрался. И весь дрожал в предвкушении. Я притворился, что сплю, когда ко мне зашли в комнату. Я взял вещи, накинул куртку и быстро ушел из дома. На улице было темно. Время на безлюдных улицах идет совсем по-другому. Я чувствовал себя совершенно свободным, пройдя пять километров пешком по морозу. Вокзал. Предвкушение. Все еще можно развернуться и уйти. Но я ждал, пока откроются двери. Стоя на перроне, я знал, что назад нет пути. По прибытии в город сердце сжимается. Набираю десять цифр. Спрашиваю где ты. Слышу твой сонный голос, смеешься. Я расстроен, но знаю, что подожду. Поезд останавливается. Все выходят. Врываюсь в безумный поток серой массы. Голоса в моём сознании замолкают, направляюсь к выходу. Поднимая глаза в небо, замечаю верхушки громадных высоток, что мог взорвать Тайлер Дарден. Добро пожаловать в Москву. Сквозь большие окна на пол падал солнечный свет, образовывая под разными углами спектры. Я ходил туда-сюда, не зная, как тебя встретить, как говорить, о чем, набирал номер, весь трясся, мой голос дрожал, когда я читал цифры на часах, ежеминутно проверяя время. Мне названивали родители, думая, что я гуляю по городу, да-да, я скоро вернусь. Прошел час. Прошел другой совсем незаметно. В мой мир проникают новые краски. Новый цвет в моей палитре художника. Нечто среднее между умброй жжёной и коричневым. Полностью противоположный тёмно-оливковому. Но даже у них есть похожие оттенки. Я смотрю на выход. Вижу тебя и вырубаю телефон. Я отключен от этого мира. Ты замечаешь меня. Спешно подходишь ко мне. От радости замираю. Обнимаю. Но ты в ответ не обнимаешь. Но мне ни капли не обидно. Ты говорила, что для тебя кидаться в объятья неправильно. А я не мог оторвать от тебя взгляд, не мог поверить в то, что вижу тебя перед собой. Ты хотела на набережную, но уже и забыла об этом. Ты рассказывала, почему опоздала. Но это было не важно. Я сказал, что родители не знают, что я Москве. Ты оторопела. Я тебя заговорил. Мы пошли не в ту сторону. А все так же не отрывал от тебя взгляд. Был ошарашен, прикован, убит. Мы заходили в огромнейший лабиринт железных дорог под землёй. Я споткнулся на лестнице, так неуклюже, от нервов. Ты сказала быть осторожнее. Проходящей мимо парочке отвесила шутку. Я залился улыбкой. Всё тело покрылось мурашками. Знаю, что именно здесь могу обрести то самое счастье, необходимое мне. Нигде больше я его не найду. Подходим к кассам. Хотел купить жетон, а ты рассмеялась, я вспомнил, что в Москве. Купил карточку, и мы спустились в подземный город. Я слушал тебя внимательно, прикованный к месту. Ты пошутила про гигантскую крысу, посмотрел в сторону на другой эскалатор, ты засмеялась, мне было смешно, но не обидно. Ты посчитала меня наивным. Улавливаю тихий шепот больших городов. Чувствую этот город. Его ритм, его жителей, его улицы, его переменчивую погоду, холод, окутавший его этой зимой, шум, музыку. Так странно, будто люди исчезли, когда мы вышли на улицу, проходя мимо елок, я пошутил твоей шуткой, она стала нашей, не правда ли? На улице было светло, лежал снег и на нашей подошве остался. Мы спустились к реке, это было одно из твоих любимых местечек, мы пинали бутылку, спускаясь все вниз, ты читала мои мысли. Я дал тебе кекс и отдал подвеску в коробке. Ты сказала, что откроешь потом, ты твердила, что я очень добр. Шла по льду, я боялся. Направлялись к метро, ты говорила, что ты хреновая. Ты просила прикрыть тебя от магазина, который вы обнесли с подругой. Мы сели на паребрик и наблюдали в окна. Город как на ладони. Он кажется таким маленьким, ты протягиваешь руку и, кажется, что мир, который существует вокруг тебя — ты создал сам. Ты запечатлела красоту вида на одной фотографии, возмущаясь, почему нельзя передать всю красоту. Ты хотела плюнуть в прохожего, что идет где-то внизу, но окно закрыто. Вдалеке дом из стекол. Я не увидел, ты прижала меня к себе, я почувствовал тепло по телу. Ты говорила, что хотелось бы пробраться туда, как потеплеет, только самоубийца пойдет туда зимой. В любую минуту на тебя может рухнуть стекло. Ты смеялась, а я улыбался. Ты развернулась, я тоже. Ты спросила про запах от сигарет, я приблизился, чтобы понюхать, ты подумала, что я хотел поцеловать, хотел, но, только если бы ты была не против. Ты отодвинулась на метр, я оторопел, мне стало неловко. Ты хотела украсть ту елку, что стояла напротив. Я поспорил, ты пыталась поднять, а я засмеялся. Мы пошли вниз. Ты села на эскалатор, а я пешком. Было пусто, казалось, что в мире лишь мы. Помнишь, как мы заплутали в метро, блуждали по тоннелям подземного города? В коробке лежали котята, ты не смогла пройти мимо, хотела забрать одного. Я восхищался тобою. Смотрели расписание поездов, ты говорила о бывших. Шутила про левую сторону и говорила мне о метро. Мы проезжали мимо открытой станции. Меня ошеломляла та красота, ты знала, что мне понравится, я придержал тебе дверь, но ты пошла в другую, ударившись. Ты вела мне экскурсию, а я говорил, что знаю, ты хотела в шутку развернуться, было холодно. Издалека доносилась музыка, мы шли вдоль набережной. Ты остановила экскаватор, просила довести до подъемника. Тут я понял, что москвичи очень добрые. Темнело. Снег сыпался сверху. Мы скользили по льду, поднимаясь наверх. Ты поспорила с какими-то парнями на сотку. Рассмеялась, когда один скатился вниз. Я торопился, хотел успеть к смотровой площадке. Сказала стоять с рюкзаком, взяв в руки фотоаппарат. Один снимок. Одно нажатие. Тебе стало холодно, руки немели, ты попросила купить тебе чай без всего. Грела руки, опуская в тепло, хотел дать тебе свои перчатки. Ты отказалась. Мы спускались вниз с горки. Ты взяла меня за руку. Говорила, что часто болеешь, а я, что почти никогда. Ты отпустила руку мою. Но я никогда бы не отпустил тебя. Мы добрели до метро. Ты грела руки. Купил карточки для проезда. Мы поднялись по ступеням и сели на скамью. Ты дула мне в волосы, я улыбался. Твердила, что я солнышко. Ты положила свою голову мне на плечо. Так тепло, так уютно, не хотелось уходить и вовсе. Был вечер, а казалось, что уже будто бы ночь. В преддверии и позднем угаре мы поехали на твой любимый Арбат. Проникался чудесному чувству, оно окутывало с ног до головы. Мы шли, выбирая ресторан. Ты шутила про день рождения и шаверму. Ты пробивала мне за Анархию, но я не видел ничего кроме тебя. Мы сели почти прямо напротив входа. Напротив друг друга, глядя в глаза. Мы заказали по тарелке риса и суши. И вкуснейший имбирный чай. Мне казалось все это сном. Ты просила достать лист бумаги и ручку. Просила написать письмо, что я думаю и о нас и обо всем, что было сегодня и будет. Я дрожал, почти не мог думать, сжимая в кулак ладони и глядя на твое лицо. Ты прекрасна и очаровательна и я не жалел ни о чем, этот день стоил того. Я писал, что хотел бы быть вместе с тобой. Я свернул лист, положил в рюкзак, ты начала писать на другом, я смотрел на тебя, закончив, ты протянула мне этот миниатюрный конвертик и сказала пообещать, что прочту лишь утром. Я шел рядом с тобой до вокзала, мы спускались в метро. Через мгновения мы уже стояли у его подножия, остановились в центре, я знал, что пора прощаться. Я обнял тебя так крепко, ты обняла меня в ответ, я обнял еще сильною хваткой. Дрожь пошла по телу, я чувствовал, как тепло пронизывает нас обоих. Я улыбаюсь. Не хочу отпускать. Еще 9 минут. Ты согласилась. Помню твои веснушки, твой неповторимый и особенный взгляд где-то на уровне моих ключиц. Я не отпускал. Ты сказала мне: «Посмотри налево, там парень в джинсах, хочу такие же». Я повернул голову, не увидел его, а ты поцеловала в щеку, а я целовал тебя в лоб так мило и так трепетно. Ты чуть отошла, сказала закрыть глаза. Закрыв, я понял, что ты расстегнула мне куртку. Сняла с себя подвеску и повесила мне на шею. Шептала: Никогда не теряй. Слегка улыбаюсь. Не сдержавшись, прижимаю тебя сильнее. Нет. Не хочу. Не сейчас. Шепчу твоё имя. Ты отозвалась. Промолчал, в голове «я люблю тебя». Но не могу выговорить ни слова. Знаю, если не скажу сейчас, всю жизнь буду жалеть об этом. Только обнял сильнее, вдыхая твой запах. 21:50. Пора. Ты отпустила меня из объятий. Сказала пока. Пока. Мне хотелось заплакать. Я пошел вперед, а потом развернулся. «Черт возьми, посмотри на меня в последний раз», – проносится мысль в моей голове. Моментально хочется сорваться с места, обнять тебя еще раз. Не могу идти спокойно. Слезы вот-вот хлынут из глаз. Сдерживаюсь. Иду по перрону. Сажусь в поезд. Включаю телефон. Уйма пропущенных. Звонки. Меня ненавидят. А в голове ничего кроме тебя. Слезы льются из глаз. Меня разрывает. На шее половинка – Ян. У тебя другая. Две противоположные неделимые силы. Закрываю глаза. Не могу дышать. Финал. Утро было болезненным. Встречали на вокзале взгляды сердитые. Тишина. Условный арест на каникулы. Я один в комнате, в руках твой конверт. Открываю, сжатие легких на долю секунды, слезы из глаз, я будто спустился с небес. Я показал тебе две вещи. Ты назвала меня добрейшим человеком на свете, что таких, как я — очень мало. Мой поступок тебе запомнится надолго, ты поняла, что ради человека, который мне не безразличен — я способен на многое. Вторая вещь несправедливость, ты знала, что я люблю тебя. Писала, что проблема в тебе, и ты не готова ответить на чувства, не готова к моей доброте. Просила прощения. Ты не хотела делать мне больно. Но еще больше давать надежду. Чувствовала ужасно себя следующим утром, сердце болело жутко, ты говорила, что плакала, когда мы разошлись по разные стороны на площади трех вокзалов. Ты твердила, что подарок прекрасен, говорила, что, когда обнимал – тебе было тепло и уютно. Ты благодарила за встречу. Я звонил тебе в январе, ты просила с меня рисунок. Ты мне снова сниться стала. Стала снова закрытой. Почти не говоря ничего. Все реже и реже ответы. Стала грубить. А я волновался. Засорял свою фотопленку снимками, добиваясь твоим молчанием часто. Не отвечаешь уже несколько дней. Говорила, что видишь людей насквозь, что чувствуешь. Ты лидер моих знакомых по росту. Ты говорила о том, что пока я симпатизирую бесчувственной особе из города эн, что не верит слезам, в моем городе страдают люди по мне. Начала чаще болеть голова, я мерзко скучал. Все стало грубым. Ты твердила, чтоб я делал добро тем, кто это оценит. Говорила о тех встречных, что дают тебе свои номера, у тебя уже собралась коллекция. Собираешь и письма, записки, наверное, в том альбоме есть и моя. Голова стала болеть по часам, почти всегда, таблетки не помогали. Ты посещала католические церкви, а я набирал килограммы. Я стал чаще рисовать твоих панков любименьких. Подсознание, наверное. Обследования, врачи, таблетки, казалось, что я умираю. Я пытался покончить с депрессией. А кто-то сейчас хотел покончить с собой, наверное, бросаясь с высоты в бездну. Ты шутила о том, что увидимся, может быть где-нибудь через год или два. Ты хотела напиться со мною, где-то в будущем, которого нет, и не будет уже никогда. Ты злилась на плагиат идей своих, которые я нечаянно стаскивал с полок с уймой конфет, прости — клептомания чертова. Голова не прекращала болеть, тебя правда тогда это тронуло? Твердила, что не сможешь принять мои чувства. «Это пройдет когда-нибудь. Я уверенна в этом». Так смешно, я, похоже стал Хатико. Ты твердила, что людям нужно понять, что ты грубая, а мне нравятся только такие, кстати-ка. Твердила, что шопоголик. Твердила, что все закончится, что ты точно знаешь это, и моя симпатия, и моя заинтересованность, что найду себе девушку в миллионы раз краше. Твердила, что ты просто баба с хамоватой натурою и зелеными глазами, но они не зеленые, ты просто была бухая. Твердила, что есть десятки тысяч похожих людей на тебя. Твердила, что никогда не поверишь ни в мои, ни в чьи-либо слова, что ты особенная, или, что таких больше нет. У меня снова щемило от этого где-то под ребрами. Ты была зла, я рисовал портреты, не спал по ночам. Все золото подаренное свозила в ломбард. Мне хотелось сбежать. Говорила, что могу опять, что вообще могу, что угодно. Тебе по ошибке звонила мать, было смешно и неловко. Скучал, был угрюмым, а ты переживала за мои встречи не встречные. Отказала в звонках и твердила не быть навязчивым. Извинялась, а я ненавидел, когда просишь прощения. Говорила, что тебе плохо, что много можешь сказать нехорошего, не хотела срываться, не хотела говорить что-либо и вовсе. А я говорил, что ты единственный человек, который заставляет меня так искренне улыбаться, но ты тут тоже сказала мне нет. Спасибо, красавица. Твердила, что я слаб в последнее время, что чувствуешь это сквозь города. А я придавал миру цветов оттенков таблетками пачками. Тебе было плевать на многое, но сказала мне поправляться. Я говорил, что поднимаешь настрой. А тебе хотелось меня прикончить. Хотелось взять и сложить меня пополам. Твердила, что меня слишком много. А я боялся тебя потерять. Ты говорила, что ничейная, что любишь общаться в живую. Мне переехать в твой город, может, тогда потолкуем? Все поменялось. Связался с курением. И по ночам задыхался до рвоты. Ты молчала где-то неделю. Я скучал и думал. Сказала, что совсем очерствела. Твердила, что не сможем продолжать общение. Ты не хотела держать меня рядом, не знала, кого гнать в шею, кого оставлять и для чего. Мне было плохо. Ты просила прощения после. А я твердил, что панк — не мое. А ты полностью ушла в культуру. А я вскоре думал, что позабыл имя твое. Все было даже очень прекрасно, улыбался почти каждый день. Но это лишь очередные люди, напрасно которые стараются вытеснить тебя в тень. Ты вооружена и ласкова с бабочкой, которую у тебя отобрали где-то в метро. В свой день я ждал лишь твоего поздравления, и был счастлив. Наплевал на твое опоздание, оно даже было уместным. Твердила о поездке в мой город. Пока я был тут — ты ездила в разных местах. Меня охватил творческий кризис. Как и тебя. Стал приветливым. Вспоминал часто тебя, и ты тоже вспоминала меня. А я не поверил. Желтая пресса? Ты хотела погулять когда-нибудь. Но, что случилось однажды, может не быть никогда. Ты в горах. Я встречаю прохожих, думал, что забываю тебя. Ты снова мне снилась. А я пропивал свое лето. Приглашал и тебя. Твердила, что не забудешь мой поступок никогда. Изменился. Будь собой — говорила ты. Твердила, что остаются только самые важные, хоть общение с ними бывает не просто. Назвала меня братом, а мне хотелось напиться. Частая в мыслях гостья, удивлялась почему, а я не знал, как сократить расстояние, забей и забудь. Я слушал твой панк в своем плеере, твердя, что может, его полюблю. Стал думать об этом часто. Не спал почти две недели. Сменил имя. Теперь я культовый ботинок английский. Мы говорили о тех вещах, что забирают другие, твой характер проявлялся во всем. Опять шутки про встречу, шутки с примесью боли. Ведь, ты – да, а я снова – нет. Видел в суровости твоей красоту. Ты стала вегетарианцем. А я не очень жаловал мясо. Рассказывал тебе о своих новых-очередных. Ты хотела, чтоб у меня все было прекрасно. Обещая со мной подраться. Ты говорила о домашнем еноте, что ест струны гитары и крадет вещи твои. Казалось, что я тебя слишком давно знаю. Ты снова стала посещать мои сны. Ты снова кажется пьяна. Твердила не привыкать ко мне. Смешно, когда я чуть не умер. Говорила о тех, кто мне вовсе не пара. Ну да, ведь всегда я хотел быть с тобой. У тебя хандра по осени снова. Рисовал тебя ко дню рождения. Думал, накопить на Москву. Тебе было все равно кто уйдет – кто останется. Мы стали в расчете за шутки. Я долго не спал. Снова снишься. Достала. Твердила, что может, приедешь в Питер. Мне хотелось верить в это. А ты слишком долго молчала. Одним днем я решил все оставить в прошлом. И начать жить сначала. Ты твердила, что я силен, что ценишь всю прямоту слов. Что могу уходить, а могу быть другом, оставшись. Ты не знала, что я так загонялся. Не знал, что чувствую. Мне было плохо, я плакал. Не знал, что на самом деле ты тоже. Ты твердила, что я должен быть свободным и уметь отпускать. Со следующего утра все поменялось. Думая, что отпускаю и пытаюсь нарочно забыть — больше думаю и все больше скучаю. А у нас год с первой и последней встречи. Иногда мне кажется, что я встречу тебя на площади. Это произойдет так внезапно, что я не смогу связать слов. Захочу убежать и, скорей всего, вряд ли обрадуюсь. Меня охватит паника, вся моя смелость исчезнет, оставив тревогу и множество вопросов. Я буду в непоколебимой дрожи стоять посередине улицы и смотреть на тебя. Ты меня не заметишь, не подойдешь, только, если стрельнуть сигарет. Может, даже узнаешь, спросив, не встречались мы раньше, я сглотну и скажу, что нет, тебе показалось. Ты отойдешь, красочно улыбаясь и закуривая, у меня начнется истерика, и я начну задыхаться. Чувство неестественной неразрешенности. Это — и пепельные воспоминания с привкусом имбиря. И ничего больше. Стоять на площади, нервно осматривая прохожих, боясь, что тебя увижу, судорожно курить, дрожа, направляясь к метро, сквозь толпу, ежесекундно оглядываясь в диком страхе. Может, ты даже узнаешь, подойдешь обнять, в моей ответной – жестокость. Ты захочешь стать ближе, а я оттолкну, как еле знакомого. Но ты не придешь, и даже не станешь искать, и я никогда тебя не увижу. Лишь страх прошлого, бегущий мурашками по моей коже, ощутимыми вскриками выльется в сознание. И я убегу отсюда. Ощутимое чувство неощутимого присутствия тебя рядом. Сам прекрасно знаю, что это мыслеформы. Идущие за мной узкой дорожкой от дома до работы. Туда и обратно. Каждый вечер ложатся рядом со мной. А в голове: Не думай, не думай, не думай. Всюду. Везде. Только ты, ты и ты. Ехал на вокзал, чтоб встретить девушку. И увидел одну из тысячи девушек похожих на тебя. И снова реакции. Каждый раз обхожу и смотрю на них, лишь бы убедиться, что это не ты. Тебя нет. Ты не здесь. Тебя больше нет в моей жизни. Шел второй месяц, как я прекратил общение с тобой, второй месяц дикой параной, о которой и сказать некому. Уже третий похожий — третий прохожий. Они — идущие мимо поезда, что проходят сквозь километры проводов и цепь железных дорог. А у нас что-то было кроме этих километров? Встреча с тобой — это не начало или конец. Искомая точка, в которой разрывается время и пространство, в которой даже воздух становится лишним. Одним днем я понял, что не могу дышать без тебя. Не смогу жить, зная, что ты все еще ходишь по этой земле. Уверен, если бы не граница, которая разделяла нас, я бы никогда не смог оставаться свободным. Быть привязанным к кому-то — жутко. Твой образ всё ещё живёт в моей голове. Хотел отпустить, но ты не отпускала. Спустя три месяца я решил вернуться. Хотя сам всегда твердил, что если уходишь, то не смей возвращаться. Было скованно, даже казалось, будто все по-прежнему. Через время ты стала вновь злая. Твердила, что так нельзя. Говорила, что мне просто нечего делать. Что зря кидаюсь такими словами, что это вовсе не любовь. Я стал фикцией. А это фиксация. Ты была не в духе продолжать общение вовсе. Не хотела звать по имени. Твердила, что больше никого не подпустишь, что отношение портить не хочешь. А я готов был в любой день приехать, а ты вряд ли захочешь увидеться. Тебе всегда было тяжело восстанавливать общение. Твердила, что отталкиваю вечно. Говорила, что летом в Питер с группой. Сказал предупредить, а ты, что быть может не забудешь. Я готов был душу продать за твою улыбку. а ты снова была зла на это. Все стало странным, редким и едким. Но я по-прежнему улыбался благодаря тебе. Хотел и не хотел с тобой встречи. Но ты каждый день все меньше и меньше, опять мыслеформы со мной эти вечные. Ты в каждой части меня, в мире, в воздухе. И я уже не знаю, куда мне от тебя деться. Ты стала вечными татуировками. И я уже не так убиваюсь сильно. Все стало слишком уж сложным. Стал удивляться цикличности жизни, хотя всегда думал, что жизнь идет по прямой. Но на нашей дороге между нами в любом случае огромная пропасть. Я стою над обрывом, а ты уже далеко. Ее не перешагнуть и ничем не заполнить. Можно лишь обойти. Пускай долго. Оставив все поезда и города за спиной. Знай, что я все еще твой. «Есть вещи, которые однажды полюбив — ты продолжаешь любить вечно. И, если ты пытаешься их отпустить, они, просто сделав круг, возвращаются обратно к тебе. Они становятся частью тебя или разрушают тебя». Пускай ты — та часть, что разрушает, но я буду всегда помнить и любить тебя. Ты — самое прекрасное, что было в моей жизни. Спасибо тебе. Но, чтобы я снова так не влюбился, прошу, обещай остаться в Москве.