XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Сегодня весь день шёл снег. Он кружился и падал большими хлопьями, застилая пушистым одеялом промерзлую январским холодом землю. Одеяло становилось всё толще и толще, будто стремясь превратить поля, леса и дорогу в одну большую мягкую перину. Где-то постоянно вздыхал ветер, обращая свои вздохи в лёгкую метель. Она же, танцуя среди деревьев, домов и случайных прохожих, выходила в безлюдную степь, с азартом превращая себя в напористую вьюгу. Мороз обжигал, кололся, и, казалось, мог охладить даже самый жаркий и неуступчивый пыл. Он замораживал всё живое, что посмело остаться после осени и не успело продрогнуть в декабре, будто скульптор, превращая, даже, не сорвавшиеся вниз, листочки в маленькие ледяные скульптуры.

Каждый оказавшийся на улице, будь то человек или маленькая птичка, отказавшая себе в возможности улететь на юг, ёжился, прятал нос, прижимался к стенам, стараясь найти в них защиту, но ни в коем случае не собирался возвращаться домой. Дети, схватив салазки, даже не думали слушать наставления взрослых, их ждали большие сугробы, скользкие дороги и мечты, что обещали сбыться. Магазины, театры, рынки, бульвары были полны самых разных людей. Кто-то грелся, кто-то торопился, кто-то разглядывал новёхонький товар, а кто-то гулял – один или в весёлой компании. Отовсюду слышался запах выпечки, такой приятный, такой родной и близкий, он создавал ощущение праздника. Никто сегодня не боялся холода, даже звери и птицы, казалось, чувствуют это волшебное время — приближалось Рождество.

По полю близ города одной из тропинок, протоптанных среди снежных кучугур, шёл человек нищий и бездомный. На плечах фуфайка, на ногах валенки, а за душой ни гроша. Продрог совсем, ноги окоченели, нос опух, а руки покрылись цыпками. Не стар был ещё, но кое-где пробивалась седина, напоминая о не вечности человека. Была у него хижина на окраине, да такая, что и домом назвать нельзя было — просела, покосилась, ни окон, ни дверей, как в старом стихе. Вроде дом есть, а вроде его и нет, нельзя бедняка было не назвать бездомным.

Шёл он не просто так, тропинка, которую он выбрал, вела в город. Под гнётом пустой тишины, что накрыло поле, он стремился выйти в более шумное, людное место, чтобы хоть немного не чувствовать одиночества. В руке у него был небольшой джутовый мешок, (побитый жизнью, но за то какой прочный), наверняка его хозяин хотел извлечь из своей прогулки определённую выгоду.

Всего пару минут, и город принял нищего в свои объятья. Шум, веселье, суета, всё так одурманивает и влечёт своей непривычностью. Улицы превратились в одну большую ярмарку, просто невозможно было остаться равнодушным и не потратиться на какую-то безделушку. Может, когда люди необдуманно готовы тратить нажитое они расщедрятся и на милостыню несчастному бедняку?

Нищий пошёл вдоль ларьков и шалашей, останавливаясь рядом с теми, товар из которых хотел получить. Так рядом с булочницами и кондитерскими ему щедро отдавали свежую горячую выпечку, рядом с мясными и овощными лавками ему доставались кусочки окорочков и непригодные к продаже паслёновые или бахчевые, а на барахолке ему от души отдали почти новое верблюжье одеяло. Денег никто не давал, но бедняк и не просил, всякому известно, что с вещями люди расстаются проще, чем с кровными. Мешок наполнился, но до вечера можно было бы успеть насобирать ещё.

Человек изрядно проголодался, ещё вчера ему не удалось поужинать, а сегодняшнее время перевалило за обед. Он присел на обочину рядом с небольшим шалашом, по всей видимости, в нём продавали разные виды тканей и совсем не дешёвые. Продавцом был крупный мужчина в меховой шубе и лисьей шапке, он пристально смотрел на того, кто осмелился приблизиться к его товару, не имея в кармане ни гроша. Возможно, хозяин опасался воровства, что встречалось в это время очень часто.

Нищий взял свой мешок и начал доставать добытое. Окорочок и булочка остались дожидаться завтра, всё таки праздник как никак, а остальное сдобное или пригодное к еде, разместилось на его коленях. Человек принялся обедать.

— И не стыдно тебе у честных людей еду выпрашивать? – прогремел продавец из-за стойки с товарами.

— А что же стыдного в том чтобы помощи просить, коли в ней нуждаешься? – ответил нищий и без зазрения совести откусил большой кусок овсяного печенья.

— Помощи просят, когда сами ничего сделать не могут. А что же помощи просить у таких же как ты?

— А чем же они такие же как я? У них есть вода, еда, кров. Они могут пожертвовать ими ради кого-то, а у меня даже на себя не хватает.

— И что же они виноваты, что тебе не хватает? Вон, у тебя две руки, две ноги, голова вроде есть — всё как у людей, а милостыню просишь, словно немощный или больной.

— А чем я не немощен? Сила людей в том, что им досталось наследство, работа хорошая, или образование, а у меня ничего этого отродясь не было.

— А шёл бы ты работать. Будь работа, будет тебе и образование, и еда, и кров. Не один ты ничего не имел, но сейчас эти люди подают тебе на жизнь, пока ты на дороге калачи ешь!

Бедняк собрал всё, что осталось, в мешок и поднялся.

— Никто на работу меня не берет, – ответил он и горько усмехнулся. – И вы не взяли бы, только говорите и говорите.

— Я б взял бы, да обворуешь ты меня, дармоед, – стукнул продавец по столу, – знаю я таких!

— Вот видите, взяли бы да не возьмёте, одни слова. Дал бы Бог работу я б пошел, да вокруг только такие как вы.

Бедняк развернулся, собираясь уйти, и кинул на прощание:

— С сочельником вас! Говорят, в Рождество творятся чудеса, может случиться чудо, да вы станете немного добрее, – но вместо ответа всё, что он услышал вдогонку, были проклятья.

За весь оставшийся день нищий особо ничего не добыл. Пару конфет, яблок, апельсин, вот и весь улов. Попрошаек было много, потому их стали сгонять и пристально следить за каждым. Люди уже не были так радушны, им надоел нескончаемый поток несчастных и голодных, которые хотели прожить за их счёт.

Наступал вечер, улицы начали пустеть, магазины закрываться. Зажглись фонари, освещая путь тем, кто собирался встретить святую ночь дома. Вечер был тёмным, непроглядным, складывалось ощущение, что стоит вступить в темноту, как она поглотит тебя, не дав шанса выбраться. Снег кружил, ласково и тихо, обещая не прекращаться всю ночь. Прохожих было всё меньше и меньше, но свежие следы не пропадали, казалось, что вместо людей теперь по городу ходят ангелы, воспевая песнь Богу.

Нищий не собирался возвращаться домой. Он знал, что за то время когда его не было, тропинка стала не заметна под толщей нового снега, а может и хижину завалило так, что и не признать. Всё, что ему оставалось это идти куда надумается, в надежде найти маленький костер или шалаш, в котором его готовы будут принять.

Но чем дальше бедняк шёл, тем меньше ему встречалось людей. Больше фигуры прохожих не останавливали ветер, теперь он мчался по пустым улицам, пронизывая каждого несчастного своим острым, как шпага, холодом. Ноги подкашивались, не слушались, плели куда вздумается, но только не туда куда нужно. Было холодно дышать, двигаться и даже думать, хотелось просто упасть и никогда не вставать, чтобы не чувствовать этого страха, не слышать этого воя. Тело стало пронизывать ещё одно зло сводящее в могилу даже самых бравых — голод. Оно не давало идти, кружило голову, обостряло чувства, заставляя ещё больше дрожать от холода.

Нищий остановился и упал в сугроб, сейчас он казался ему теплой мягкой периной. На плечах всё это время у путника было верблюжье одеяло, подаренное добрым человеком, пожалуй, только оно не давало окончательно окоченеть. Человек укутался одеялом, зарылся в снег и накрылся с головой. Теперь он вспомнил, что в мешке он припрятал свой рождественский обед. Рождество ли уже или ещё нет, но, пожалуй, уже можно было позволить себе утолить голод. Дрожащими руками нищий раскрыл мешочек и принялся за свой скромный ужин.

Еда лучшее лекарство от холода – будь она холодной или покрытой инеем, когда съешь её, она согреет тебя изнутри. Человеку стало уютней, у него появились силы, чтоб согреть одеяло, а одеяло стало греть его в ответ. Сугробы укрывали от ветра, который стал понемногу стихать. Метели не было, лишь снег продолжал падать также тихо и безмятежно.

«Вкусный был окорочок», – думал бедняк, стараясь уснуть, – «А ведь там его было много, вот можно было бы наесться…»

Он представил большой кусок мяса, висевший над прилавком утром, и вздохнул.

«И кто-то же купил его. Сидит сейчас, ног за пузом не видит, хорошо ему», – продолжал он, – «А ведь этот человек не оставил себе маленький кусок, а отдал мне – знал, что им наесться нельзя. Мог бы и больше дать ничего бы с ним не случилось».

Сон не приходил, за то в голове мелькали картинки самых разных блюд, который может сейчас есть человек, пожадничавший ему окорочка.

«Ах, а ведь на прилавке был ещё печёный гусь, но мне от него даже крылышка не осталось. Да и какое крылышко? Я даже запахом не насладился вдоволь, а кто-то его целиком съел», – всё жаловался и жаловался бедняк, – «Там были куропатки, индюки, утки, там была рыба! Какая же там была прелестная рыба! И это чудесную рыбу запечёт кому-то слуга, а он съест и не подавится. Ну, разве есть в этом мире справедливость?»

Человек почувствовал, как начали коченеть его стопы и руки, начиная с кончиков пальцев. Он сбросил с себя снег, успевший припорошить его ещё на сантиметра два, и сел. Голод возвращался, уже не такой острый и пронизывающий, но не менее изводящий. Он съел всё, что у него было – мешок был пуст.

В голове крутились разные мысли, но возникла одна, которая была ярче всех остальных:

«Сейчас Рождество, а в Рождество творятся чудеса и исполняются самые заветные желания».

Нищий встал и огляделся. Вокруг была тишина, и только ветер слегка завывал над домами, где ему никто не мешал. Ближайший свет исходил из фонаря находившегося достаточно далеко, чтобы он едва мог различить цвет своих окоченелых пальцев. По дороге блуждал снег, а возможно не снег, возможно, это всё-таки были ангелы, идущие исполнять по велению Бога, в эту ночь, чудеса.

От картины открывшейся бедняку у него стало на душе почему-то тепло. Так легко, так спокойно, так воодушевленно, он готов был бросить всё и просто полететь за снегом в полной уверенности, что летит за ангелами. Это не вой ветра это пение, это хвала, это музыка исходящая не из этого мира, не от этих несправедливых и грубых людей.

Человек упал на колени и закричал:

—Господи, помоги мне, бедному несчастному человеку, которого кинули собственные братья, которого бросили в холоде, голоде и темноте. Пошли мне спасенья, пошли мне счастья в мою жизнь, не дай замерзнуть одному!

Ветер завыл, поднимая вверх копны снега, закружил, завертел вокруг несчастного, вокруг кинутого, вокруг оставленного, ни щадя его красные руки, красные щёки и нос.

— Пошли мне богатства, Господи, – продолжал нищий, – пошли мне горы еды, горы питья и золота, иначе я умру этой ночью!

Снег западал быстрее, облепливая его лицо, волосы, одежду. Мороз жёг, впиваясь в тело острыми зубами. Казалось ничто не могло отобрать того воодушевления, с которым человек произносил эти слова.

— Я прошу тебя, Господи, накажи моих обидчиков, накажи моих гонителей и тех, кто ненавидит меня! Помоги этому миру стать справедливым!

Вдруг ветер исчез, снег успокоился и только мороз продолжал жечь сухую кожу. Также холодно, также голодно, также страшно и неизвестно. Ничего не случилось, никто не пришёл, никто не помог и не спас. Единственный, кто был на улице, был он – всё такой же нищий и бездомный.

—Тьфу, – махнул рукой человек, – вот тебе и рождественское чудо!

Собрав свои вещи, он покрепче укутался в одеяло, застегнул на все пуговицы фуфайку и опять побрёл искать счастья среди холодных сугробов.

Ещё некоторое время ветер гнал за ним лист бумаги, который человек так и не заметил. Он остался лежать на перекрестке двух улиц, освещенный фонарём. На нём отчетливо было написано такое важное, но не замеченное никем объявление: «ВСЕМ ЖЕЛАЮЩИМ ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ РАБОТА».