XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Нагретый асфальт щедро делится теплом, ноги судорожно перебирают педали велосипеда, разогнанные настолько, что более человек не имеет власти над транспортом, да и над собственной жизнью тоже. Город остался позади, и напоминало о нем только шоссе, заполняющее собой чуть ли не треть наблюдаемого пространства. Я приметил место у обочины, с которого решился начать свое пешее путешествие. Здесь же бросил свой транспорт. К черту.

Я подошел к лесу. Так как колеса крутились быстрее мыслей, в настоящем я осматривал живую изгородь из стволов лишь с мыслью о том, что еще немного и я все пойму. Резко захотелось протянуть руки и, чуть задевая лес, раздвинуть деревья, словно занавес, легко и непринужденно, но гордость, присущая высоким зеленым и иногда лысым растениям, для которых краснота лишь краткий миг, всегда ускользающий от меня, не позволила пресмыкаться перед незваным гостем и мне пришлось протиснуться сквозь узкую щель между ними без чьей-либо помощи.

Я бы сказал, лес встретил меня холодно — ни одна веточка не вздумала шевельнуться в знак приветствия. Но с чего бы редкие гости должны быть долгожданными? Особенно если учесть то, что они почти всегда представляют из себя расхитителей природного богатства, возвращаясь домой с полными корзинками ягод и грибов.

Нигде вокруг примятая трава не послужила началом тропинки. Эта новость дала небольшой, но приятный прилив сил, заставив меня чувствовать себя первопроходцем. И даже чуть ли не, прости Господи, искателем приключений.

Я зашагал вперед. Процессия из одного человека двигалась несмело, но зато по неизменной траектории — прямо, без возможности повернуть назад. Я решил пройти этот лес насквозь. Как оказалось, краткий миг раздумий не помог мне и это путешествие не обрело смысл, оно просто было мне нужно.

И тут я увидел нечто странное впереди себя. Деревья неожиданно расступились, показав мне небольшую открытую площадку с неким каменным изваянием посередине. Приглядевшись, я понял, что то был фонтан. Поглощенный каким-то лесным зеленым подобием мха фонтан обрамляли остатки кирпичной дорожки. Я ступил на нее, ступил на изолированный высоченными деревьями островок прошлого. Зачатки моих мыслей здесь будто бы заглушались сотнями других, более старых и развитых, в давке они имели явное преимущество, тем самым они оборачивали естественный отбор в свою пользу. От них кружилась голова, а взгляд наверх дал ощущение того, что еще немного и я упаду. Что-то вспышкой пронеслось над головой. Первой идеей оказалась мысль о солнечном ударе, но повернув голову я вновь увидел это. Я застыл, напрочь забыв о возможности двигаться. Тело будто сжалось вдвое от напряжения в мышцах. Передо мной летало нечто прозрачное и сияющее, похожее на моль-переростка, смотрящее огромными, словно игрушечными, глазами куда-то в мою сторону. В голове не осталось места после рассуждений о том, какая же моя картина мира шаткая и как же бессмысленны исследования ученых после этого. Затем в итак забитую под завязку черепную коробку попали мысли о галлюцинациях. Боже, неужели я спятил?

За эти секунды, предоставленные умозаключениям полоумного, моль успела завершить обход фонтана, после чего остановилась на расстоянии вытянутой руки от меня. Я коснулся ее не раздумывая, мне больше нечего терять. И вдруг по моему телу разлился поток тепла и…и что-то еще, заметное нутром, но неподходящее для описания. Я бы никогда не понял, что только что ощутил, если бы не запах. Это был ее запах. Запах моей давней любви. Не приятный или раздражающий нос, но до боли знакомый, настолько, что щеки прорезали слезы. Моль выскользнула из протянутых рук и упорхнула в чащу вместе со всеми ощущениями. Я последовал за ней.

Моль быстро затерялась среди деревьев, но ее сияние прекрасно просматривалось даже днем, так что потерять ее я не мог. Я буквально вцепился взглядом в это удивительное видение, и даже спотыкания о громоздкие корни деревьев не изменили моего решения следовать за ней. Отныне я не слышал ни птичьих трелей, ни шумящей листвы над головой. Прошло совсем немного времени и мы подошли к новой лесной залысине, намного крупнее предыдущей. Кажется, это была площадь. Кладка уцелела лишь частично, но место все равно выглядело прилично.

Моргание. Мельтешение перед глазами. Еще моргание. Обычный пейзаж. Я резко закрыл глаза, не решаясь более осматривать окружающую действительность. И вдруг что-то коснулось моего плеча. Не просто аккуратно и почти незаметно, а даже нежно, заставив мурашки предательски побежать по предплечью. Я открыл глаза. Чуть склонив голову набок, на меня смотрела молодая особа в серо-жемчужном платье. Слегка прозрачная девушка-призрак. Это была не она, но ее улыбка и ярко-карие глаза не позволяли мне назвать ее кем-то другим. Сложно сказать, что заставило меня тогда сделать шаг к ней на встречу. Мои губы зашевелились и я, не способный разобрать собственных слов, что-то быстро зашептал, не переставая смотреть на очередную галлюцинацию. Кажется, такой ответ на немой вопрос вполне удовлетворил ее и вот уже наши руки и ноги затанцевали мазурку. Странно, но ее тело будто бы обрело вес и снова стало существовать, этого хватило, чтобы немного успокоить меня.

И вот вокруг нас зашевелился воздух и на площади начали то тут, то там возникать все новые пары танцующих, только мне стоило отвернуться, чтобы взглянуть на очередного офицера или даму, так сразу за мной появлялось все больше новых людей. В какой-то момент призрачный поток закончился и танец продолжился с уже неизменным составом. Я продолжал рассматривать мою спутницу, а она не отрывалась от меня, мы молчали. Она казалась совсем хрупкой и очень юной, похоже, даже не старше восемнадцати. И эта мысль от чего-то доконала меня. Я бросил все свои силы на то, чтобы сдержать подкатившие к ресницам слезы. А что, если все это реальность? Что если сейчас я танцую с девушкой, умершей уже как лет двести? Сейчас она, как и все эти люди, уже давно лежит в могиле. Случайно я сжал ее руку слишком сильно и девушка ойкнула, впервые с нашего знакомства издав хоть какой-то звук. Танец завершился реверансом, но я не видел ее изящных движений. Я побежал. Побежал и все вокруг снова стало нематериальными, не имеющим необходимость любезно пропускать меня.

Я несся вперед, пока под ногами не закончился камень. Только тогда я решился наконец оглядеться. Я сразу завидел чей-то памятник в десятке метров от меня. Подойдя ближе, я признал в нем античную статую. Муза или богиня, бронзовая девушка стояла на каменном изваянии, держа в руках уродливую кричащую на меня маску. На плече ее сидела уже знакомая мне моль. Я прыгнул. Напрасно, насекомое находилось слишком высоко и я только спугнул его. Вспорхнув, оно осуждающе помахало крыльями и опустилось обратно, внимательно наблюдая за мной своим жуткими фасеточными глазами. Спустя еще несколько попыток я сдался, отошел на пару шагов и вперился взглядом в глаза статуи. Кажется, на этот раз в гляделки проиграла она. Неодобрительный взмах бронзовой головой. Снисходительный взор. Я смирился, вздохнул.

— Я отпускаю тебя, — тихо прошептал я.

Моль закружила в воздухе и, пикируя, резко пролетела сквозь мою непутевую голову. Я коснулся своих губ. Так вот какой он, призрачный поцелуй. Легкий туман в голове позволил сделать шаг вперед. Шаг человека, который еще не осознал то, с чем только что навсегда расстался.

Лес потемнел. Не сказал бы, что приближался вечер, но краски вокруг будто бы загустели и похолодели. Я тряхнул головой. Площадь, статуя и дорожки — все бесследно исчезло. И все, что окружало меня, это затаившиеся в траве крупные и очень тяжелые на вид плиты. Даже будучи прижатыми к земле, они давили на меня, заставляя сутулиться и замедлять походку. Я присел и провел рукой по одной из них. Сквозь слой засохшей грязи на меня взглянула надпись “Лизетта”. Кладбище домашних животных, получается?

— Конское кладбище, на минуточку, — послышалось откуда-то из-за деревьев.

Я вскочил и стал напряженно в них всматриваться. И вдруг рядом со мной возник самый настоящий конь. Конь-призрак, с расшитым седлом, раздувающимися ноздрями и другими характерными составляющими. Я предпочел сесть обратно в траву.

— Что ж вам всем неймется-то, так и надо вам, молодым а, главное, живым, делиться своими важными проблемами с флорой, — конь попытался изобразить брезгливость.

Глубоко вздохнув, я позволил себе нагло уставится на призрака. Сложно было угадать цвет полупрозрачного жеребца, но зато я заметил темную полосу вдоль спины, начинающуюся от лба и идущую вплоть до пышного хвоста. Ничего в непарнокопытном не могло меня напугать, как бы я не старался напрячься и насторожиться.

— Чего уставился? Я не удивлюсь, если покажусь тебе чересчур болтливым. За сотни лет даже конь изголодался бы по общению.

Наконец-то мне хватило сил подать голос.

— А по человеческой плоти призраки не могут изголодался?

— Увы, как бы оно ни было, мои желания окажутся не материальны также, как и я сам.

— Но мысли ведь всегда не материальны.

— Я имею в виду возможность реализации, не придирайся к словам, — кажется, он фыркнул.

— Как вообще вышло, что непарнокопытные посмертно обрели голос?

— Я думал, мне об этом расскажет просвещенный юноша, любезно посетивший сие захолустье спустя годы мертвой, прости за каламбур, тишины. На что вообще человечество тратило все эти годы? — по-видимому, настроение коня постепенно портилось, оголяя затаившийся и зачерствевший в нем за сколько лет сарказм.

— Думаю, что на науку. Но видя тебя начинаю думать, что это было ошибкой. И либо надо было тратить воск и магические силы на общение с духами, либо на совершенствование медицины.

— Для вас, приматов, медицина — все еще не наука, а божья помощь? — морда его изобразило нечто неприятное.

— Нет, но мне хотелось пошутить.

— У меня тут горе, смерть, угнетающая атмосфера кладбища, а он вздумал шутить, негодяй, — драматично протянул призрак, — Жаль, что хуже ругательства мне недоступны, раньше люди были уважительны и не позволяли себе ругаться у конского трупа.

— И вот мы упираемся в то, что ты не помнишь ничего, что было с тобой при жизни. Тебя ничего не смущает, или ты считаешь, что люди и при живёхоньком коне не позволяют себе высказать и безобидного оскорбления?

— Была у меня теория одна, но развивать ее мне не слишком приятно, — конь почти по-человечески вздохнул, — Может, я ранее и был человеком, а мой дух обрёл форму коня, чтобы адаптироваться к земляным соседям, но я хоть убей не могу предположить, кому пришло в голову закапывать труп на конском кладбище, а на плите с нескрываемой издевкой написать «Одуванчик, служивший верой и правдой ни одному члену королевской семьи». Хоть убей не знаю.

— Одуванчик? Какое прелестное имя! — с наигранным восхищением громко воскликнул я, — Пускай и слишком прелестное для тебя.

— Я предпочту обижаться и молчать, — призрак демонстративно отвернулся, махнув хвостом.

— И на кого же ты так сильно двести лет обижался! — всплеснув руками, запричитал я, — Бедная лошадка!

— Не называй меня так!

— Ох, прости, меня, высокородный жеребец. Прости, что мешаю тебе на меня обижаться.

Возмущенный, призрак ударил копытом и исчез, резко смешавшись с воздухом. Я молча уставился на мгновенно рассеявшийся призрачный силуэт. Настроения надеяться на милость со стороны вредного собеседника не было, поэтому я демонстративно ткнул пальцем в случайном направлении и в меру бодро зашагал, быстро потеряв кладбище из виду.

Одиночество сопровождало меня, увы, не долго. С потоком легкого ветерка сюда принесло уже переставшего дуться коня.

— Ну и зачем судьба приводит мне сюда таких слепых попутчиков, вот скажи? У тебя буквально перед носом дорога, а ты, горе путешественник, траву топчешь.

И в самом деле. Всего в паре метров от меня находилась узкая тропинка, которую прежде мне замечать не приходилось. Вероятно, я был не прав, когда не поблагодарил Одуванчика, но уж больно несносным оказался этот теневой скакун.

— А я все думаю, где ж ты всадника своего умудрился обронить? — я решился нарушить напряженную тишину.

— То есть ты намекаешь, что я обязан горбатиться даже после смерти?! Как же нагл человек, все время считает, что ему все все должны! Кнутом призрака не напугаешь, увидь я потенциального всадника-призрака, не удержался бы, и пнул бы его копытом под ребро.

Надо отдать ему должное, роль обиженного на жизнь императорского скакуна Одуванчик отыгрывал хорошо. Мы оба осознавали, что до смерти он никогда не примерял конской шкуры, но при этом оба подыгрывали, вероятно даже не понимая зачем.

Поразительно, но лес закончился, уступая пространство поляне, заключенной в цепких объятиях близ стоящих деревьев. Еще поразительней оказалось то, что здесь все еще царил день. Зеленый ковер был покрыт бесконечным числом цветастых точек незабудок, клевера и васильков, при этом победителем в этой битве красок оказался ярко-желтый одуванчик, отвоевавший себе львиную долю территории.

— О, твое тотемное растение! — воскликнул я, — Жаль, венки плести не умею.

Вместо того, чтобы по-человечески ответить, конь сорвался с места и пустился галопом по поляне. Солнечные лучики пронизывали призрака, причудливо преломляясь, заставляя почти ахнуть особо впечатлительного меня.

— Красиво ты на солнце переливаешься! — я предпочел быть искренним.

— Знаю, — ответ показался мне суховатым.

— Напуганный призраком народ бежал, выкрикивая комплименты? — и вновь я не удержался от саркастичное замечания.

— Нет, просто у меня здоровая самооценка.

— И где ты таких терминов понахватался?

— До того как стать пугливыми, люди очень любят громко поговорить о своих проблемах с деревьями.

— Значит, бывают тут всё-таки гости иногда?

— Да.

Одуванчик вздумал оббежать поляну в последний раз. Я сунул руку в карман и ожидаемо для себя нащупал там маленькое зеркальце с цветочным узором. А что будет, если запустить в сияющего призрака солнечным зайчиком? Я приподнял раскрытое зеркальце над головой, пытаясь поймать нужный угол и конское изображение одновременно. И тут я увидел то, что напрочь убило во мне настроение шутить. Вместо коня поляну в зеркале рассекала уже знакомая мне моль, столь же быстро и резво, просто находясь при этом в зазеркалье. Одним движением я защелкнул замочек и поместил аксессуар обратно в карман, полагая, что Одуванчик не успел заметить моего странного движения рукой. Я просто отправился дальше.

И вот мы прошли поляну насквозь. Настроение нашего дуэта явно пошло на лад, но мы вновь беспричинно хранили молчание. Все бы ничего, эта прогулка вообще могла сойти за одиночную, если бы не мое из ниоткуда возникшее желание потрогать истинного призрака рукой и конское желание прыгнуть или пробежаться сквозь простого смертного. Так мы и двигались дальше по довольно широкой для такого безлюдного леса тропе, перебегая через тела друг друга, материальные и не очень, как два идиота. И если коню, глядя со стороны, я такое поведение бы простил, то веселье прыгающего болвана прервал бы парой ударов по голове.

Спустя пару минут я выдохся, а мой попутчик, вероятно, заскучал скакать в одиночестве и пристроился рядом, зашагав в одном ритме со мной. Поразительно, как легко и непринужденно может повышаться человеческое настроение. Далее мы просто шли по очередной внезапно возникшей тропинке, разговаривая на мирные темы. Беседа настолько поглотила нас, что мы не заметили, как лес вновь подошел к концу. Теперь уже окончательно и бесповоротно. Я застыл в шаге от опушки, с немым вопросом смотря на конскую морду.

— Похоже, я довел тебя в целости и сохранности. Скажи же, ты от меня такого не ожидал? — я услышал в этой фразе невеселую улыбку.

— Ты остаешься здесь? — голос предательски дрогнул и мне стало стыдно за излишнюю чувствительность.

— Послушай, у меня нет дома и какой-то привязки к месту, я же всего лишь твоя безумная галлюцинация, но если тебе будет легче от правды — дальше я с тобой не пойду.

Я уверен, в моих глазах еще никогда не было столько же растерянности, сколько сейчас.

— Тогда, — я сглотнул, — тогда ты, как безумная галлюцинация, можешь сказать, что все будет хорошо?

— Все будет хорошо. Иногда я очень беспокоюсь за тебя.

И вот я один. Застал врасплох заходящее солнце и вечернее дуновение ветерка. Один. Тропку грибников и простирающееся невдалеке шоссе. Один. Ноги подкосились и лицо напоролось на протянутые навстречу травяные сабли, ломая их у основания. Я сделал то, что собирался. Я преодолел лес размышлений и отпустил ее, но нецензурная брань все равно сотрясала жадно заглатываемый воздух, тело вздумало согнуться в три погибели, ведь разум оставил попытки ответить на вопрос. Один, последний. Что делать дальше?