XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Когда у Машеньки спросили: «А ты кем хочешь быть, когда вырастешь?», она ничего не ответила. Посмотрела на тётю, дрогнула губами, но промолчала. Промолчала не из-за того, что была вредной девочкой, а потому что попросту не знала, кем ей быть. Машенька, конечно, в тот новогодний день могла хотеть стать космонавтом, как хотят все мальчики, летать в космос в воздушном скафандре на длинной ракете, похожей на карандаш, пожать руку инопланетянину и сделать шаг на Луне. Но она не веснушчатый Миша, и не громкий Серёжа, она не Лёша, который дружит с Алёшей, и не высокий Саша, у которого день рождение в Новый год. Хотя бы, поэтому она не хочет работать космонавтом. Однажды она с ребятами каталась на карусели быстро-быстро, так, чтобы всё кружилось, и Катя сказала, что космонавтов готовят в странных креслах со скоростью вращения больше этой карусели раз в сто. Нет, Космонавт — точно не Машина мечта. Ей вполне достаточно смотреть на звёзды поздно ночью из окон комнаты, или представлять свои приключения в огромном рассыпчатом пространстве во сне.
Девочке не нравилось, когда мама будила её рано утром. Тогда солнце только всходило, и холодок пробирал сквозь кофту и колготки. Мама постоянно подгоняла Машеньку, одновременно закручивая свои тёмные волосы в пучок или застёгивая пуговицы на рубашке. Женщина смотрела на римские часы напротив входной двери, выпускала Машу на выход, и пока девочка считала ступени, стоя на лестничной клетке, брала её за руку. Ручка у Машки была маленькой и нежной. Девочка чувствовала грубую кожу маминой ладони и оттого сжимала её сильнее. Ей очень хотелось прижаться к ней, но мама тянула её вперёд. В садик они приходили самыми первыми, свет в коридорах ещё не горел, с дальней двери выходила Елена Андреевна. Мама помогала Машеньке переобуть ботинки на босоножки, снять кофту и надеть белые чулки вместо колготок, а потом оставляла её. Девочка хотела побежать за мамой, но воспитательница гладила Машу по светлым волнистым волосам и говорила:
— Машенька, маме надо идти.
Хоть Елена Андреевна и была строгой, девочка её любила. Что удивительно, любила за строгость. Любила, когда та смотрела, спит ли Машка, когда наказывала за драку или недоеденный хлеб. Именно её улыбку или одобрительные движения так пыталась добиться Машенька. Она хотела быть воспитательницей. Она брала пример с Елены Андреевны. А когда в гости приезжали маленькие дети, пыталась вести себя с ними как Елена Андреевна. Вот, кого она представляла, когда мама говорила кому-то: «Моя Машенька хочет быть воспитательницей». Представляла вытянутое лицо, тёмные волосы, собранные в пучок, зелёные слегка узкие глаза, мягкие губы, которые так приятно нашёптывали слова колыбельной и добрый взгляд, такой Маша видела лишь у мамы, такую улыбку Маша видела только у мамы. А голос! Такой голос, похожий на журчание ручейка, девочка ни у кого не слышала. Так уж вышло, что Машка любила маму, папу, бабушку, дедушку, любила чёрно-белого кота Рыжика и лето, обожала кататься на велосипеде, не могла расстаться с плюшевым медведем Борей, души не чаяла в Елене Андреевне и вкусных свежих булочках из булочной.
Всегда когда мама забирала Машеньку из садика, они шли в булочную. Находилась она рядом с остановкой, в пятиэтажном зелёном доме. Над дверью было написано: «Булочная». Когда девочка научится читать, она обязательно прочтёт это название по слогам, и удивится волшебству. «Булочная» станет ей ближе к сердцу. Всего четыре слога, но Машины, но ароматные, пушистые и свежие.
Как только девочка заходила с мамой в это место, Маша, словно, оказывалась в сказке. В булочной всегда было тепло, и свет напоминал солнечный закат. Точно, девочка оказывалась в стране закатов, где каждый добрый поступок подносился вкусными и свежими булками, рогаликами, маковыми бубликами. Маша хотела работать в булочной, и есть творожные рогалики сколько душе угодно. Машенька их любила и всегда просила у мамы.
Иногда мама покупала хлеб. Она проверяла его необычной вилкой с двумя зубцами. Хлеб там тоже был вкусным, но девочке он особо не нравился. Только если с супом. Машенька бросала хлебные кусочки в тёплый борщ и собирала их вместе с бульоном в ложку. Хлеб придавал чуть кислый привкус, интересный для Машки, но взрослые почему-то называли это дурачеством. В такие моменты девочка мечтала скорее повзрослеть, чтобы ей не указывали, что правильно, а что не правильно. Подумаешь, грубо, главное — вкусно. А это вкусно. Очень! Так же, как и запеканки со сгущёнкой в садике, как макароны и манная каша, как «орешки» и сладкое пирожное «картошка», которые иногда делала бабушка. Ещё Машенька любила квас, который разливали на улице в «бочках».
Каждым летом её отвозили к бабушке в деревню. Иногда та брала девочку в город, на рынок. Это обычно были солнечные дни с голубым небом. В жару пить хотелось сильно. И воды, и чего-нибудь послаще. Редко, но бабушка баловала внучку стаканчиком кваса из жёлтой «бочки». Разливала его тетя в белом халате, фартучке и платочке. Машенька старалась выпить как можно больше пенки. Однажды девочка вдруг сказала бабушке, что хочет быть продавщицей кваса, чтобы летом пить его сколько хочется. Однако та почему-то этого не одобрила:
— Много кваса такого будешь пить — черви заведутся.
Машенька боялась червей и оттого очень испугалась. Она вдруг расхотела работать продавщицей кваса, но пить его не отказалась, и бабушка не отказалась. Странная женщина. Однажды даже взяла бидончик из дома.
В тот день вечером на телевизоре показывали выступление какой-то певицы. Бабушка сидела на диване и смотрела в маленький экран. Машенька сидела рядом. Певица не только пела, но и выступала. На ней было красивое красное платье и туфли. Её голос, такой красивый даже через телевизор, подхватил девочку и бабушку в свои невидимые руки и кружил. Брал бусы со стенки и рассыпал их в вальсе движений. Певица словно находилась в их комнате. Встала в хоровод и пела. Высоко, словно, подпрыгивая. Ровно, словно, качаясь. А потом падала и разливалась в следующей строчке.
Допеть она не успела. Изображение на экране вдруг исказилось. Исказилось всё. Кроме шипения листьев деревьев под кустом, шёпота слив и мягкого постукивания лап Рыжика. Бабушка разозлилась, стукнула по телевизору и всё заработало. Тогда бабушка становилась в глазах девочки волшебницей, одним движением руки которой может включиться телевизор. Сама девочка тоже любила становиться волшебницей. Ей нравилось бить по телевизору, чтобы тот заработал.
Потом лето заканчивалось. Машка с мамой приезжали обратно домой. С самого пути их встречали запахи прощальных деньков августа. Солнце светило ярче перед тем, как побледнеть. Изредка поливали тёплые дожди, которые девочка любила. Девочка любила и сентябрьские ливни. После садика, когда на смену закату подходили томные серые тучи, Маша сидела с мамой на остановке. Вообще на остановке было много людей. Все прижимались друг к другу. По крыше барабанил ливень, словно много рук стучалось по ней. Силуэты людей с зонтами приближались из невиданных из-за погоды далей. Что за ними скрывается? Точно не обычная дорога, точно не расчески домов, точно не изредка проезжающие машины. За ними должен скрываться другой мир. Другой мир, но какой? Все профессии, которые она представляла, вдруг стали слишком маленькими. Они поплыли ручейками сквозь мысли. Поплыли в лужу. Где-то в ней, вместо воспитателей, космонавтов, тётенек из булочных и «бочек» появилось что-то другое. Что-то необычное. Девочка вдруг захотела побежать навстречу ливню, навстречу приключениям и новым мирам. Потом Маша увидела её. Та женщина мерно сидела за рулём. Взгляд её был просторным. В её лице проскальзывала эта строгость, а в позе заключался весь волшебный мир, который Машка увидела в ливне. Девочка не понимала, почему прохожие не видят его. Почему они так заняты обычными делами и своими разноцветными зонтами. В ливне они видели ливень, а в волшебстве — плохой телевизор.
Тётенька в троллейбусе, словно, ждала её одну. Маша быстро побежала к троллейбусу. Ничего для неё больше не существовало. Только ливень и троллейбусница, которая так полюбилась девочке. Полюбилась из-за её позы, из-за взгляда, из-за проскальзывающего в них характера. Ливень хлестал по уже мокрым светлым волосам Машки. Девочка вошла в троллейбус, двери уже закрывались, когда чьи-то руки вдруг потянули её назад. Сначала Машенька отбивалась, но потом вдруг почувствовала родное дыхание и тепло за спиной. Это была мама. Взгляд её был радостный. Маша тоже была радостной.
— Мама, я буду троллейбусницей! — улыбнулась она. Но вдруг поняла, что мама вовсе не рада. Её руки дрожали. Мамино лицо переполняли и злость, и радость, и любовь. Она сжимала Машкины запястья, а потом гладила её по спине. Маша не понимала, почему её ругают, и будут ругать дома. Но она знала, что когда-нибудь гордо скажет кому-то, что работает троллейбусницей.
Да, именно так оно и будет…
