XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Она угасала, подобно падающей звезде,
Оставляя мерцающий след в тёмных закоулках
Человеческих душ.
Монотонный стук колёс, словно колыбель усыпляла разум пассажиров двенадцатого вагон, поезд которого направлялся в сторону морозной Сибири. В дымном, от сигар, проходе стоят двое грузных мужчин. Их голоса чуть слышно гудят, сливаясь с музыкой ночного рейса.
Сон своими чарами затягивал в волшебный омут, привыкших к шуму, пассажиров. Все окутаны тёплыми объятьями Морфея, за исключением этих самых мужчин в проходе и третьего купе по левую сторону. Приглушённые голоса эхом доносились из прикрытых охристыми шторками дверей.
В тусклом свете керосиновой лампы жёлтым оттенком сияли оживлённые беседой лица троих мужчин. На верхнем отсеке лежал и четвёртый, но он ни слова не проронил за всё время пути.
Атмосфера, царящая этой ночью, придавала некую фантасмагорическую дымку и истощённые темы о политике, работе и прочее быстро переменились на мифический лад. Худощавый парень, лет двадцати, на носу которого несуразно висели очки с толстыми линзами, говорил об, как он выразился, «институтском полтергейсте», который переставлял книги на полках в другом порядке, тем самым передавая на корочках леденящие душу сообщения. Другой же, старичок в помятом пальто с большой залысиной на крохотной голове и хитрым блеском в лисьих глазах взахлёб рассказывал о русалках, кикиморах и ещё Бог знает, какой водной «нечисти». На их фоне контрастировал мужчина лет сорока в чёрном приталенном костюме с белым накрахмаленным воротничком. На его спокойном лице чуть вздрагивали иссиня-чёрные, похожие на якорь, усы. На язык так и просятся слова Пушкина: «Как денди лондонский одет». Не смотря на весь его вид, фантазии у него хватило лишь на то, чтобы пересказать всем давно известные байки на свой манер.
— Слушаю я Вас, и в сердце моё подкрадывается сомнение. Признаться, эта тема тоже коснулась моего нутра и не только…
С койки на верхней полке едва уловимо послышался сдавленный голос, своими нотами напоминающий лирический баритон. Из углового мрака показалось осунувшееся лицо с серебристыми прядями волос на голове. Могло показаться, что этому человеку от силы лет тридцать пять, но в глазах ещё чувствовались юношеские искры, а кожа, несмотря на свою желтоватую бледность, была гладкой, как у молодого человека. Однако назвать его молодым было сложно, даже когда он приблизился к огню, и его лицо предстало перед всеми с необычайной точностью, на которую был способен единственный источник света в купе. Все затихли.
— Думаю время, когда я должен поделиться своей историей, настало. Итак, …
***
Последние дни мая 1941 года. Именно тогда я в последний раз видел девчушку шестнадцати лет с толстыми чёрными косами, обрамляющими круглое лицо. Во взгляде её чёрных глаз проглядывалась поволока. Айжан – мой лунный свет в непроглядной тьме. Память постепенно стирает её облик из пыльных закоулков чертог, но моё сердце отдано ей ещё в первую нашу встречу, когда её семья поселилась рядом с нами. Тогда наши встречи на лестничной клетке становились ежедневным обрядом. Мы влюбились друг в друга резко, безнадёжно, так, как только умеют любить друг друга семнадцатилетний подросток в одном шаге от взрослой жизни и младше его на год подруга сердца.
Казалось, этот мир не сможет потопить наши надежды, тем более, что Айжан «умеет плавать», так она отвечала на это, а после добавляла «и тебя научу», и звонкий смех её рассыпался по всей улице. Мечты, в которых она воспитатель в детском саду, а я отважный пожарник.
За неделю до моего отъезда к бабушке в деревню, на каникулы, мы сидели во дворике около подъезда, ведущего в наши небольшие квартирки. Её кожа будто мерцала в свете луны. Я украдкой смотрел на неё, а как только она ловила на себе мои взгляды, быстро отворачивался и щёки мои так пылали, что глаза слезились.
— Я знаю, что твой день рождения наступит в июле. Я приготовила ля тебя небольшой подарок, напоминание обо мне. Жаль, что увидимся теперь только ближе к сентябрю.
Она протягивает мне вышитый крестиком платок. Я беру его в руки и чувствую, что-то твёрдое внутри, разворачиваю, а там открытка. Я видел их и раньше, Айжан покупала их в ларьке за копейки, а иногда и сама рисовала на обрезках пергамента. Сейчас я сжимал в пальцах её рисунок, на котором изображены двое. Они сидят на покосившейся от времени, деревянной скамейке под раскидистым деревом, и силуэты их тёмным контуром очерчивает мягкий, лунный свет. На обороте написаны лишь несколько строк:
«Луна, светящая во мраке ночи,
Напомнит обо мне во сне.
Я рядом буду до восхода солнца,
И возрожусь подобно тьме…»
Потом, как мы знаем из учебников по истории, началась война. Как и обещал, я писал ей каждую неделю. Она тоже старалась писать мне, но постепенно письма перестали доходить до адресата, а потом мой почтовый ящик вовсе опустел. Каждое её письмо было для меня огромным ударом по моей душе. Из последних писем стало ясно, что её младшая сестра скончалась от болезни, мать тоже стала хворать, а в доме не осталось ни крошки. Все, кто остался жив, перебрались в подвалы и сидели там не позволяя себе лишнего вздоха. Беззвучные, жгучие слёзы текли по их впалым щекам. Айжан по своей доброте и любви к детям приютила мальчишку, чья мать погибла от голода, а отец отдал свою жизнь, сражаясь на войне.
«Война отняла у меня всё, но не отняла надежды. Я ещё не утеряла золотого навыка «плавать».
Следующие строки я к сожалению не смог разобрать. На пожелтевшей бумаге остались лишь серые пятна карандаша.
«Самое ужасное, это не свинцовое небо над головой, которое изредка прорезают вражеские самолёты, а грустные глаза детей. Такие глубокие и большие на истощённом не по-детски взрослом лице. Я каждый день задаюсь вопросами и не понимаю при чём тут они? Как же так получилось, что дети должны страдать в этой войне? Если наступил конец детству, то наступит конец всему, что мы так тщетно создавали для них.»
Это было последнее письмо, которое я получил от неё.
Повестка не заставила себя ждать. Вскоре подошло время и мне отправляться на фронт. Перед глазами до сих пор стоит белое как снег лицо матери, по щекам которой стекают безмолвные слёзы.
Я боялся сказать, это на поле боя, но теперь, когда уже всё закончилось можно признать, что я родился в рубашке. Лишь раз меня задела фашистская пуля. Единственный врач, который был в округе, в шутку говорил, что на мне всё заживает, как на собаке, но я не смеялся. И он тоже.
Но самое страшное было впереди. Платок с рисунком, которые подарила мне Айжан, выпали из моего кармана и бесследно утерялись среди обломков прошлой жизни.
Май 1945 года. На полуразрушенных улицах, через радиовещатели передавали сообщения о победе красной армии над фашизмом. Покалеченные, но не сломленные бойцы разъезжаются по родным домам. От своей подруги я ничего не слышал и поэтому, не медля, я отправился в свой родной город, в надежде, что увижу или услышу хоть что-то о Айжан.
От дома остались лишь полуразрушенные руины. Дерево, под которым мы проводили самые лучшие и беззаботные вечера в моей не долгой счастливой жизни.
Слёз больше не было. Не было и боли. Была лишь обида за разрушенные, как этот дом, мечты юной воспитательницы Айжан и её хмурого, выглядевшего старше своих лет, мужа пожарника.
Всем телом облокачиваюсь на искорёженные пулями почтовые ящики, не в силах больше устоять на ногах. Дверца одного из ящичков с протяжным скрипом отломилась и глухо упала на потрескавшуюся почву. Смотрю вниз. На помятой дверце можно было различить синие цифры. «17». Квартира напротив, в которой жила девочка с тёмными косами и звенящим смехом. Заглядываю в пыльное отверстие и нахожу в дальнем углу помятый обрезок бумаги. Выуживаю его на свет и вижу до боли знакомую картинку, которую я так бережно берёг и выронил на войне. Перед глазами всё поплыло. В голове лишь отдалённо звучал голос Айжан.
Купе погрузилось в молчание. За окном вагона сгущалась непроглядная тьма. Первым нарушил тишину молодой человек в больших очках.
— Так Вы нашли её?
— Нет.
— Если не ошибаюсь, Вам сейчас должно быть 23 года? – скептически спросил мужчина в безупречном костюме.
— Именно так.
Все ещё раз посмотрели сначала на испещрённое морщинами лицо, а затем на седые пряди волос. Он заметил их вопросительные взгляды.
— Неподалёку от меня стояли люди, они быстро привели меня в чувства. Когда я пришёл в себя, волосы уже припорошило сединой, а в руке я сжимал эту открытку.
Из его ладони показался помятый рисунок.
