XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Мне кажется, лето – лучшее время года. Хоть ненадолго можно забыть обо всем, расстаться со строго распланированным хаосом городской жизни, не думать о том, что завтра, послезавтра, да и ближайший месяц тебя ждут однообразные до ужаса дни. Не придется больше каждый вечер, перед тем, как тебя окутает хоть какая-то часть жизни, которую тебе хотелось бы жить не только ночью, но и днем, ощущать это гнетущее чувство, когда ты хочешь чего-то нового, яркого, безграничного, но прекрасно осознаешь невозможность этого, а любые попытки разукрасить сплошную серость лишь окончательно лишают сил. Все это уходит, будто бы тень, вечно тебя преследующая, тает под лучами теплого июльского солнца. 

Обычно в это время мы с семьей уезжаем в деревню к дедушке и бабушке. Они живут довольно далеко от нас, поэтому нет возможности приезжать и уезжать, когда захочется. Три дня в пути, и вот они, три месяца долгожданной свободы! Каждый год мы с родителями собираем чемоданы, сгребаем в сумку все «долгоиграющие» продукты, что есть в холодильнике, папа берет с собой палатку, раскладной столик, полевую кухню, набор складывающихся стульев, в общем, все, что хоть с малейшей вероятностью может нам пригодиться в дороге. И каждый раз ему кажется, что вещей берем мало, чего явно не сказала бы наша машина, умей она хоть немного выражать свои мысли.

Так случилось и в этот раз. Загрузили под завязку машину и тронулись от дома. Три дня пролетели незаметно – мы подъезжаем к деревне! Еще вчера я заметил, насколько поменялась картина за окном. Вместо распаханных полей, засеянных какой-нибудь очень ценной, но совершенно некультурно портящей весь пейзаж, «культурой», стали виднеться вдалеке укутанные туманом вершины гор. Все чаще открывались взору невероятные, совершенно голубые (не то, что зеленовато-коричневые, покрытые водорослями там, откуда мы ехали) зеркала озер. Поля уже не грубо выделялись своей неправдоподобной геометрической правильностью и однородностью, а пестрели клочками разноцветных трав, словно какой-то одинокий художник, отчаявшись в никем непонятых шедеврах, выбросил все свои краски в чистое поле, а кисти воткнул в землю, не подозревая, что они вдруг нальются соками земли и через пару лет станут необыкновенной дубовой рощей неподалеку.

Засмотревшись в окно, я сам того не понимая, умудрился уснуть – бег машины по неровной проселочной дороге, проносящиеся мимо разноцветные пятна, распаляющие воображение и уносящие его далеко-далеко, как видно, действуют на меня лучше детской маминой колыбельной. Мне снилось что-то непонятное – отрывки детских воспоминаний. Вижу проулок, который наводит на меня и страх, и, почему-то, желание пройти его — мне кажется, что это портал в другой мир, что если я его пройду, то попаду в мир, где есть большая река, да и вообще много всего интересного. Я иду по проулку, а меня держит за руку кто-то, кого я знаю уже очень давно – всю свою жизнь…

Я проснулся. Машина, похоже, уже давно остановилась, внутри никого не было. Может, мы уже приехали? Да! Вот она ничуть не изменившаяся за год потрепанная зеленая калитка! Я резко вскочил, открыл дверь, выбежал к старенькому облезлому деревянному забору, нащупал в неширокой щели между досками хитро спрятанную веревку, дернул за нее, и калитка, с лязганьем и скрипом, настолько мне знакомым и родным, что кажется, будто это неведомый смычок играет по струнам моей души, отворилась. Я побежал к дому, открыл тяжелую дубовую дверь, снова скрип (другая, но столь же родная мелодия) раздался в узеньком коридоре. Забежав в зал, я увидел там только обшарпанный резной шкаф в дальнем углу, рядом, на того же вида тумбочке, стоял новый телевизор, все-таки на дворе двадцать первый век, да и дедушка очень любит старые советские фильмы, постоянно транслируемые по телеканалу «Союз». Напротив, в другом углу, стояла широкая кровать, стол меж двух больших задернутых двойными тяжелыми шторами окон у стены. Комната разделена самодельной квадратной аркой на две половины – в одной обычно проводил время дедушка, а в другой, выходящей к кухне и комнате бабушки, располагался диван для гостей, застеленный сейчас свежим, чистым бельем, и совсем маленькая столовая. В доме никого не было. Я снова побежал на улицу, обошел дом, пролез через вишневую рощу и спустился на нижнюю часть сада, расположенную в осушенном болоте. Там я нашел родителей с братом. Бабушка показывала им свои успехи в огородничестве. Она так проворно бегала по грядками, с воодушевлением рассказывая про новый сорт моркови, который ей посоветовала соседка, что почти незаметными стали годы, давно дававшие о себе знать, не столько ее состоянием, напротив, бабушка каждое утро вставала спозаранку, ковыляла будить соседок и все вместе они приходили друг к другу домой и делали зарядку, кряхтя и улыбаясь так широко, что сразу становилось ясно – они там только потому, что не могли допустить ни малейшей ухмылки на лице ни одной из своих подруг; сколько уже не уходящими из-под глаз мешками, опущенными бровями, глубокими морщинами по всему лицу. Я подбежал к ней, обнял изо всех сил. Она несказанно обрадовалась, увидев меня, исцеловала щеки, нос, лоб, в общем, минут пять не отпускала, пока уже я не спросил у нее, где сейчас дедушка. Она, чмокнув меня напоследок, ответила, что он сидит у себя в мастерской. Я сказал, что вернусь, как только найду дедушку, и побежал снова по кривой лестнице из старых поддонов наверх.

Шестнадцать лет назад дедушка бросил пить. Это далось ему очень тяжело. Человеку, который зависит от чего-то большую часть своей жизни, почти невозможно вылезти из болота, в которое его по шею затянуло. Он не хотел бросать – ему это нравилось. Так он смог найти тот «сон наяву», который избавляет от однообразной жизни. Рюмку он считал единственным своим спасением, ведь монотонность его душила. Я понимаю, почему дед не хотел бросать. Но он не понимал, что этот «сон» забирает минуты, часы, дни, месяцы, годы его жизни с каждой рюмкой. Бутылки никогда не оставались пустыми – чем меньше в них было алкоголя, тем больше они заполнялись временем, которое он уже не сможет вернуть. Во «сне» дед не мог себя контролировать, поэтому бабушка и мама с тетей долго пытались уговорить его выкинуть бутылку, но он их не слушал. Не слушал до той ночи шестнадцать лет назад. Он тогда пришел домой, «заснув» еще с утра. Мама с папой только что привезли меня из роддома – еще один повод выпить рюмок пять крепкого «снотворного». Шатаясь из стороны в сторону, он хотел подержать меня в руках, посмотреть на маленький сверток, благодаря которому он стал дедом. Но мама не захотела. Она пыталась вывести его в другую комнату, вытащить на улицу – все, что угодно, лишь бы со мной ничего не случилось. Но, конечно же, у нее это не получилось – дед был сильнее, а папы рядом не было – он уехал за забытыми в роддоме вещами. Была лишь бабушка, но что она сама могла сделать? Он начал двигаться к моей кроватке, с любопытством всматриваясь в сверток на самом ее дне, но мама подбежала, взяла меня на руки и с дрожью в голосе тихо сказала: «Я не дам своего ребенка на руки пьяницы!». «Сон» как рукой сняло. Слова разрубили завесу, которой дедушка отгородился от мира. Он дал клятву не прикасаться больше к рюмке. И он ее выполнил. Для меня. И продолжает выполнять уже шестнадцать лет.

После произошедшего у него появилось много свободного времени, и он стал полностью уделять его семье. Дедушка пристроил к дому мастерскую, в которую собрал все свои инструменты, накопленные в разных углах за долгие годы. Он начал обрабатывать дерево и железо сначала только для бытовых нужд, а затем, натащив разных кусочков металла, начал собирать из них и всякие разные поделки и украшения – вырезать иконки, плавить металл в печке на декоративные ножички, украшенные совершенно разными, но удивительно подходящими друг другу бусинками, тесемкой, пуговицами.  Этому он учил и нас с братом. Мы с самого детства знали, чем пила отличается от ножовки, как правильно вкрутить саморезы шуруповертом, не перепутав его с дрелью, как отшлифовать кусочек дерева так, чтобы он был гладким, как стеклышко, обточенное песком на реке. Он смастерил нам маленькие удочки, брал с собой на речку, и мы с братом всю дорогу весело бегали вокруг него, пытаясь догнать друг друга. Но потом дедушка брал нас за руки, доводя по темному узкому проулку до берега. Мы вместе переделывали старый сарай, превратив его в хорошую, теплую баню, предбанник и небольшую комнатку, куда мы перетащили старые диван и телевизор и где мы могли проводить ночи напролет, играя в игры или смотря фильмы. В общем, с этой мастерской связано огромное количество моих детских воспоминаний.

Я его нашел именно там, куда мне и сказала идти бабушка – он сидел в мастерской на деревянной табуретке с тремя ножками за верстаком, поглощенный работой. Только успел он сточить с будущего резного медведя последние остатки коры, как дверь отворилась, и я показался на пороге. Он не знал еще о нашем приезде, видимо, потому, что родители увидели бабушку в огороде и сразу пошли к ней. Дедушка обрадовался, я подбежал к нему, обнял, и мы сразу стали спрашивать друг друга о том, о сем, про то, чем он занимается, что он уже успел сделать, про мои успехи в школе, про родителей, в общем, разговорились настолько, что не заметили, как нас нашли родители с бабушкой и братом. Началась возня – мы разбирали машину, чемоданы и раскладывали в доме, а бабушка разбирала холодильник, закрома и раскладывала по тарелкам.

При комнатном свете я увидел, насколько постарел дедушка за этот год. Он стоял, осунувшись, в сторонке, наблюдая за бабушкиными перемещениям по комнате, заложив тонкие руки за спину. С каждым годом его все сильнее мучали головные боли, ночами он не мог спать из-за постоянных судорог, делавших каждое движение невыносимым.

Я боялся. Каждую ночь после того, как родители уехали, обещая забрать нас в конце лета, я вслушивался в каждый шорох – боялся, что однажды перестану слышать мерное дыхание, звук которого доносился со стороны его кровати.

Пару дней назад, в той же мастерской, он завел разговор про инструменты – я забыл убрать на ночь шуруповерт, и его намочило дождем. Дедушка на меня рассердился: как можно так обращаться с инструментом?! Он долго отчитывал меня за это, но я не обратил особого внимания, я не умел ценить вещи просто за то, что они есть. Но затем дедушка сказал вещь, которая засела в моей памяти, как острый шип, вечно напоминающий ноющей, а порой и острой болью о своем существовании. Сначала он продолжил, сказав, что мы должны ценить инструменты, ведь они достались ему с большим трудом, и таких сейчас не найти ни в одном магазине. Но потом он добавил, что хочет завещать их мне, когда придет время. Наверное, он хотел этими самыми словами заставить меня гордиться, думать, что не просто так он оставляет мне самые ценные для него вещи. Он думал — после этих слов я стану относиться к ним с большей заботой. И я действительно стал, но не потому, что возгордился или начал думать, что это не просто так. В этот момент я действительно осознал непостоянство, конечность мира. Не вечны инструменты – когда-нибудь придет время, и они сломаются. Отработав всю свою жизнь, сделав огромное количество полезных, красивых, невероятных вещей, пережив многое, они в конце концов возьмут и сломаются. И точно так же когда-нибудь сломается и мой дедушка. Я не показал ему своих эмоций, но в моей душе поселился страх. Я боялся, что однажды не услышу его ворчания; он больше не сможет меня отчитывать за мои глупые, необдуманные выходки; не услышу я, как он зовет меня на рыбалку, а мне захочется посидеть за компьютером, играя в какую-нибудь бесполезную, дурацкую игрушку, которую я брошу уже завтра, но не смогу вернуть назад стрелки часов, каждую секунду выбивающие его из этой жизни. Каждый раз, когда я слышу его хриплый кашель, вырывающийся из груди как плата за пару затяжек в день, мне становится не по себе. Это очень страшно – осознавать, что в однажды, когда ты будешь сидеть за своим столом и делать нескончаемые домашние задания, позвонит бабушка и скажет эти пугающие слова. И ты уже не сможешь ничего сделать, даже ущипнув себя пару раз, дав себе глухую пощечину, ты не сможешь проснуться. И тогда на тебя навалится страшный груз правды – это не сон…

За это лето я о многом успел подумать – просто по-детски отдыхать, ни о чем не тревожась, не получилось.  Я старался помогать дедушке во всем, что только можно, удалил игры с компьютера, старался вообще к нему не подходить – лишь бы успеть провести побольше времени с дедушкой. Мы почти каждый день ходили на рыбалку, сидели в мастерской, занимались ремонтом в доме, косили траву на участке. Я решил, что последнее лето здесь я проведу именно так, ведь не за горами экзамены. Возможно, в следующий раз я приеду сюда еще не скоро. Скучные будни больше не пугали меня так сильно – если все хорошо, то зачем придумывать себе проблемы? Зачем жить, пропуская неделю за неделей мимо себя, ведь однажды может наступить такой день, который покажется концом. Я не хочу больше жить, как говорится, от звонка до звонка. Может, стоит попробовать чаще выходить гулять с друзьями, раньше вставать, встречать рассвет, чаще звонить дедушке и бабушке? Я думаю, у меня получится.

Как глупо я поступал все прошлые годы! Примерно лет с 10 учеба для меня всегда была важнее мгновений с дедушкой. Казалось, что времени еще много – сегодня я буду заниматься физикой и никуда не пойду, как бы дедушка ни старался меня уговорить. Я не думал, что таким своим поведением причиняю ему боль. Просто отказывался, порой даже грубо, полностью зациклившись на этих формулах и задачах. Мне нравится учиться – не нравится, когда приходится это делать в строгом порядке, согласно расписанию. Учеба – то же творчество, а летом у меня была полная свобода действий. У меня в голове всегда были какие-то грандиозные планы, которые помогут разнообразить будни, но эти планы всегда откладывались. И в итоге, я не мог толком организовать себе будущее, тратив на него все свое настоящее, тратив драгоценное время, которое я мог бы провести с дедушкой и бабушкой.

Как же жалко, что открыть глаза я сумел только в последнее свое лето здесь. Но, возможно, еще не все потеряно – впереди целый август. И вот, я уже слышу шаги дедушки под окнами – он собирает снасти и удочки, завязывает последние крючки и сматывает остатки лески. Сейчас он позовет нас с братом, а маленькая сестренка, которую родители впервые оставили на лето в деревне, побежит за нами, но уже через минуту вернется обратно в дом – она еще слишком мала, а речка глубокая и быстрая. Мы, наскоро одевая рыбацкую сетку, поспешим, поскользнувшись на коврике, обувать высокие резиновые сапоги. Возьмем пакет с наживкой, удочки, садок, скрипнет тихонько калитка, и вот мы уже идем по тому же темному, узкому переулку, как и много-много лет назад…