Не всем дана та жизнь, о которой они мечтают, но иногда реальность даже красочнее, чем мечта…
Пластичные движения, сочетание льющейся музыки и ритма кружились, смешиваясь в одну историю вокруг танцующей девушки, проживающей танец. Кажется, ее мир цвёл и пах, как майская сирень. Или, как голландские тюльпаны. Или даже, как ромашки, стоящие в стакане на белоснежном столе!
Вокруг нее царила своя жизнь. Своя красочная, наполненная искусством танца, музыки и красок.
Я смотрела на её красочный мир, для меня это был единственный глоток воздуха и минуты детского счастья.
Это был мой мир мечты, отдаться танцам с головой, чувствовать музыку, создавать истории своим искусством…
Я подняла голову, отрываясь от яркого мира. Все потускнело. Все вернулось в обыденный мир.
Передо мной все также сидела соседка. Белые стены давили, не давая свободы желаемым краскам. Ромашки на столе почти высохли, но выкидывать жалко, хоть они и такие же белые, как всё вокруг.
Железная кровать скрипела от движений и вместо мягких, разноцветных одеял и пледов (такие обычно кладут заботливые родители в детские постели), окутывала стерильно белым покрывалом.
Руки не двигались в танце, чувствуя музыку и раскрашивая серый мир, как хотелось всю жизнь.
Я легла на кровать, откидывая телефон и тяжело вздыхая. Моя рука прикована к капельнице с препаратом, где уж тут раскрасить свой мир танцем.
Послышался хриплый, больной голос соседки:
–Опять свои танцы смотришь?
Я отвернулась к стенке, с потрескавшейся штукатуркой, не отвечая соседке Марине.
Марина тяжело вздохнула. Я чувствовала ее сочувствующий взгляд на своей худощавой спине.
Чему тут сочувствовать? Это жизнь. Не красочные мечты, которых не достичь.
Это больничные стены, приевшиеся лица ребят из других палат, врачей и персонала, которые снуют каждый день по одному и тому же маршруту.
Мы все здесь мечтаем о другой жизни. У всех свои не озвученные никому мечты.
Нас привыкли называть сильными, но мы такие же дети, которые хотят полноценную жизнь, а не быть прикованными к врачам и лечению. В душе мы очень слабы, и сожалеем, что нам достался такой недуг.
Дверь в палату открылась, пропуская холодок по ногам.
–Кира, на терапию.
Я подняла голову, видя знакомое лицо лечащего врача.
Встав с койки, я потянулась к своим костылям, опираясь на них.
Красочный мир? Мне бы для начала вернуться к здоровой ходьбе без холодных железных помощников.
И так каждый день. Все по расписанию с утра до вечера. Даже разбудив меня глубокой ночью и спросив о том, что я делаю в определённое время, я бы ответила не задумываясь.
Поэтому мир потерял краски за последние полгода в белых больничных стенах.
Приехав сюда, я не понимала почему все такие хмурые, ведь они дети! Нам положено веселиться и быть счастливыми!
Я помню, как бегала по школе с одноклассниками, стараясь успеть за последней булочкой, смеялась, не думая ни о чем! А еще как мы боялись контрольных и проверочных.
Сейчас это уже кажется такой мелочью… Страхи. Страхи преследуют каждый день. Поэтому все здесь становятся серой массой без единой краски.
Ей стала и я. Примерила на себя новый унылый цвет. Теперь уже мне смешно смотреть на счастливых, вновь прибывших на этот угрюмый корабль, детей-пассажиров.
Я зашла в кабинет, всё было привычно: на стенах радостно занимались своими делами сказочные герои, над ними, почти у самого потолка, недосягаемо высоко раскинулась яркая радуга.
Первое время это лечило. Сейчас уже не лечит.
Я села в твердое кресло, которое по ощущениям, не давало жизнь, а только забирало ее. Меня подключили к препарату, даже не знаю, имеет ли это уже смысл, если радуга перестала быть семицветной.
–Как жизнь, тучка? – я нехотя повернула голову на исходник звука. На соседнем кресле я увидела мальчика. Кажется, того, одного из вновь прибывших на этот корабль. Он улыбался и выглядел вполне здоровым, так и не поймешь, что он забыл в нашем трюме больных и мрачных детей без детства.
Я саркастично фыркнула, поправляя бандану на голове.
–Тут все тучки, один ты светишься. Сразу видно новенький.
Я услышала, как парень рассмеялся. Ох, как меня такие раздражают! Ничего не знают, а уже лезут со своими краскам!
Боковым зрением я увидела протянутую руку парня и с недовольством протянула свою в ответ
–Макар. Лейкоз, третья стадия, – он улыбчиво пожал руку.
Вот вокруг него мир цвёл, как вокруг того танцора. Он каждым своим словом, словно, танцем окрашивал стены вокруг, придавая жизнь даже бессовестно счастливой Спящей красавице, мирно почивавшей в своём хрустальном гробу.
В моей голове поднялась песчаная буря непонимания и сочувствия, казалось, как может такой человек красить мир! Мы ведь все один серый корабль, несущийся по волнам. Корабль, который стабильно выбрасывает кого-то за борт, не давая шанса на спасение.
–Кира, – я резко замолчала, не зная, что ответить, глядя на улыбку Макара. Вокруг него цвели яркие красные маки, наполняя больничный кабинет не отвратительным запахом медикаментов, а душистым ароматом. Сразу вспомнились школьные булочки с маком, которые пекли по средам.
–Вторая стадия саркомы ноги… – я пожала руку, чувствуя острые кости Макара. Услышав его диагноз, я заметила черноту около глаз, почти прозрачную белую кожу: было понятно, что он частый гость в таких кабинетах, с радугой.
Но его красочная улыбка и смех, цветы, расцветающие вокруг, когда звучит его голос, скрывают это, не пуская Макара на серый корабль с тонущими больными.
–Да у тебя всё впереди! Это еще я новичок? – Макар рассмеялся, откидываясь на кресло и глядя на потолок довольным лицом.
–Что ты там видишь? – я подняла голову на белый потолок и моргающие лампы. Выглядит жутко, мир опять тускнеет, не успев окраситься, даже лампам не хватает сил, чтобы светить.
–Небо. Видишь облака? Мягкие, как вата, знаешь! Как в парках продают! Вкусная и сладкая! Вот то облако похоже на щенка, смотри!
Макар поднял мою руку, показывая, где облако. Я прикрыла глаза, погружаясь в яркий мир. Я увидела розовые облака, и впрямь, как вата!
Они медленно плыли, но это были не облака, которые я вижу из трюма серого корабля в узкую щель. Это были облака, плывущие вольно и безмятежно по глубокому бирюзовому небу, как будто прогулка по парку с родителями, когда ты маленькая и ешь мороженое, которое капает на детскую ручку.
–Ух, ты! А там на дерево похоже, погляди! – я протянула его руку, показывая на развесистое облачное дерево, качающееся от ветра.
Казалось, мир стал окрашиваться краской, вытесняя все тусклые фигуры, голоса, события, заполняя всё яркими пятнами.
Корабль больше не тонул, выкидывая меня за борт, теперь я весело бегала по палубе вместе с Макаром, цепляясь за стойки, и веселила в каютах других ребят.
Море перестало биться в истеричном шторме. Оно приняло штиль, перестав качать корабль. Мы медленно двигались по волнам, но уже не боялись этой протяженности, а наоборот радовались каждому данному дню. Казалось, что берег совсем скоро, уже вон там виднеется остров с кокосами, с пиратами и сокровищами!
Они ждут нас, готовя сундуки и бананы, приручая обезьян и акул.
–Спасайся! Я украду твоё золото, йо-хо-хо ! – Макар вскинул руку вверх, держа импровизированную шпагу-костыль. Я рассмеялась, прижимая к себе коробку с общими игрушками. Я поправила на голове подушку, которую мы представляли шляпой пирата.
–Белый флаг, белый флаг! Золото пополам! – я начала кидать мягкие игрушки в Макара, отдавая ценное золото.
Рядом плескалось море, теплый морской ветер переворачивал волны. Чайки кричали, летая по коридору, разгоняя тигров в лице врачей и медсестёр.
–Макар. Результаты пришли, пошли со мной, – мы обернулись, уже не на тигра, а на нашу дежурную медсестру. Макар улыбнулся, снимая с головы шляпу-подушку. Я грустно посмотрела на него, снимая подушку и поправляя бандану, прикрывающую мою блестящую лысину на голове.
– Я скоро вернусь, пират! – он протянул мне мои костыли, помогая встать с детского коврика. Я слабо улыбнулась и Макара увели к доктору. Стены стали белыми и на них уже не росли пальмы, сочные кокосы, из которых мы добывали сладкое молоко, добавляя туда, как в коктейль, желтые бананы.
–Кира, отбой уже, пошли в палату.
Я подняла голову на вторую медсестру, осматривая ее. Уже вовсе не тигр и даже не пантера.
–Но…мы не доиграли, – медсестра улыбнулась, помогая мне дойти до палаты.
–Утром доиграете, милые!
Рано утром я сидела на кровати, а солнце только начало заливать рассветом комнату. Я тихо срисовала в альбом этот рассвет, написанный художницей-природой за окном. Тишина и редкие вздохи соседки впервые успокаивали, а не раздражали.
Я вела кистью, наполняя белый лист цветом, рисунок был наполнен спокойствием, прямо, как это утро.
Дверь в палату тихо открылась, и я обернулась, увидев лечащего врач, нехотя улыбнулась, обмакивая кисть в черную краску.
–Доброе утро, идти давление мерить?
Я отвернулась, успевая подписать работу, и услышала голос из-за спины.
–Кир, ты себя хорошо чувствуешь? – врач легонько обхватила мое плечо.
–Виктория Александровна, намного лучше! Представляете, я познакомилась с Макаром из пятнадцатой палаты! Вы были правы: мне стоило подружиться с кем-то, и самочувствие стало лучше! – я улыбнулась, расцветая в улыбке, но заметила сочувствующее лицо нашего врача.
–Кира… Макар ушёл. Он не справился, его организм сдался перед тяжелой болезнью – кисть из моей руки упала, отпечатывая огромную черную кляксу на сегодняшнем красочном утре. Я даже не взглянула на лист: не отводила взгляд от врача. Казалось, что я слышу треск досок нашего корабля и медленно подхожу к борту, к бушующей воде.
Я тяжело вздохнула, сжимая руки. Не дала кораблю развалиться.
–Он говорил, что не сдастся. Значит не сдался, Виктория Александровна, – сказала я, поднимаясь из-за стола и взяв в руки костыли. Доктор вышла, плотно закрыв дверь. Перед глазами был остров, сокровища, пираты…
Дверь приоткрылась, и Макар зашел в палату. Я притихла за дверью, пытаясь не засмеяться.
Он сделал шаг вперед, и я направила шпагу-костыль к его спине.
–Сдавайся! – прокричала я и улыбнулась, глядя на него.
–Не сдамся, Кир… – он улыбнулся, сияя, как солнце, подхватывая меня под руку и помогая идти.
Корабль трескался под моими ногами, но я усердно старалась заколачивать доски…
Я сидела на кровати, смотрела на стену, где висели маленькие фотографии, распечатанные с детского фотоаппарата. Я улыбнулась, проводя пальцем по фото, где мы были с подушками на головах и смеялись.
–Не сдамся. Тоже не сдамся.
Я подняла голову, посмотрела на себя в зеркало. За моей спиной туда-сюда ходили, спешившие куда-то, люди. Я улыбнулась, поправляя свою водолазку, ко мне подошел лечащий врач.
–Кира, твой номер следующий, ты готова?
Я улыбнулась ей в ответ, кивая, и пошла за кулисы.
Музыка разливалась по сцене, окутывая зал и аплодирующих людей. Ярко горели софиты, отсвечивали от поверхности покрытия, и били бликами в глаза людей, ещё больше завораживая. Мой корабль уже давно причалил к берегу, преодолел штормы и бури, штили, и я крепко держалась за его борт, не давая себе упасть в воду. Теперь я стою здесь, открывая для себя новые краски. За кулисы забежала маленькая девочка, и ведущий сразу объявил меня.
–Виноградова Кира, двенадцать лет, два года из которых, она боролась с саркомой ноги и не сдалась. Она выступит со своим сольным танцевальным номером! Встречаем!
Я вышла на сцену, кланяясь и улыбаясь, готовая в очередной раз не сдаться.
–Макар мной точно гордится, – пронеслось в моих мыслях, и включилась музыка, открывая мою танцевальную шкатулку.
Я сидел в кресле, смотрел на сцену. Мои глаза выдавали интерес и восхищение. Я подъехал ближе, пытаясь впитать в себя энергию Киры. Раньше я видел только стены больницы, постоянное лечение, врачей, ставших похожими друг на друга, а теперь волны танца, захватывают меня в свое течение, несут своей силой к трапу другого корабля. Музыка окутывала, а ритм танца так и просил встать и начать танцевать тоже! Энергия плескалась, стучала в стены моего корабля, пробивая бреши.
Я опустил голову, посмотрел на свою обездвиженную ногу и улыбнулся, мысленно возвращаясь к выступлению. Ко мне подошла наша медсестра, хлопая по плечу.
–Егор, тебе нравится?
Я, не отрываясь от красок танца, кивнул, пробормотав:
– Хочу жить так же, как она.
Я смотрел на Киру, и душа моя становилась шире, ярче, я не заметил, как её заполняли красные, жёлтые, оранжевые и другие пятна красок, но я почувствовал, как не осталось внутри меня места и уголка серого, чёрного и неуютного.
