XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

В тот день было невозможно прогуляться. Конечно, утром мы час бродили по аллее с безлиственными кустарниками, но после полудня (Миссис Рид обедала одна, когда ей было не с кем) пришедшие с севера холодные ветра принесли с собой такие хмурые облака, и такой проливной дождь, что про прогулки можно было забыть.

Но я была даже рада: Мне никогда не нравились длинные прогулки, особенно после в прохладное послеобеденное время: я чувствовала себя ужасно, когда сырая, с заледеневшими пальцами, приходила домой, когда сердце сжималось от издёвок Бэсси , медсестры и униженная ущербностью своего тела в сравнении с Элизой, Джоном и Джорджианой Рид.

Ранее упомянутые Элиза, Джон и Джорджиана сейчас прижались к своей мамочке в гостиной: она, полуразвалившись сидела на диванчике у камина со своими детками(которые, к удивлению, не ругались и не плакали) и выглядела совершенно счастливой. Меня она лишила возможности быть рядом с ними, впрочем, она сожалела, что была вынуждена держать меня на расстоянии, но это было только до тех пор, пока она не услышала от Бесси и не поняла сама, что я стремилась быть более общительной и обладать детским характером,старалась получить привлекательные и живые манеры — что-то, что было бы более легким, искренним, более естественным, чем я обладала на самом деле, значит, она точно лишит меня привилегий, которые достаются только спокойным, счастливым, маленьким детям.

There was no possibility of taking a walk that day. We had been wandering, indeed, in the leafless shrubbery an hour in the morning; but since dinner (Mrs. Reed, when there was no company, dined early) the cold winter wind had brought with it clouds so sombre, and a rain so penetrating, that further out-door exercise was now out of the question.

I was glad of it: I never liked long walks, especially on chilly afternoons: dreadful to me was the coming home in the raw twilight, with nipped fingers and toes, and a heart saddened by the chidings of Bessie, the nurse, and humbled by the consciousness of my physical inferiority to Eliza, John, and Georgiana Reed.

The said Eliza, John, and Georgiana were now clustered round their mama in the drawing-room: she lay reclined on a sofa by the fireside, and with her darlings about her (for the time neither quarrelling nor crying) looked perfectly happy. Me, she had dispensed from joining the group; saying, “She regretted to be under the necessity of keeping me at a distance; but that until she heard from Bessie, and could discover by her own observation, that I was endeavouring in good earnest to acquire a more sociable and childlike disposition, a more attractive and sprightly manner—something lighter, franker, more natural, as it were—she really must exclude me from privileges intended only for contented, happy, little children.”