XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Здравствуй, дорогой друг. Усаживайся поудобнее, я хочу рассказать тебе историю. Она о времени моего детства. Представь себе семилетнего мальчугана: рубашонка, шорты, кепка набекрень, сопливое лицо. Получилось? Да, правда, забавно. Однако внесу ясность, мы говорим о 1941-1945 годах. Времена были страшные. Голод, холод, смерть…. Ну, чего ты сник? Моя история с хорошим концом.

Это было обычное летнее утро, за окном гудели трамваи, лёгкий ветер игриво колыхал волосы, с кухни тянуло свежей выпечкой. Мне семь: ,, Скоро выросту, всё буду делать сам и не стану больше есть манную кашу’’. На тот момент я ещё не знал, насколько был прав….

Споры о каше прошли даром. Маму не переубедить. Она же не понимает, что меня от манки тошнит. Эх, была бы у меня собака. Она бы так мне помогла с этим делом.

Обиженный, я вышел из подъезда. Кажется, мой день испорчен. Мама же казалась радостной, конечно, ведь её живот не бурчал от пресловутой каши. Ну и ладно, как говорит папа: “Победителей не судят”. Осмотревшись, я заметил дядю Васю, – нашего дворника. Вещи в его руках удивили меня. Это были красная повязка и странное приспособление, похожее на маску со шлангом. “Мам, а что это? ” – спросил я. Настроение мамы изменилось, она выглядела встревоженной. “Маска, чтобы пугать хулиганов, если будут мусорить. У Василия Петровича новая стратегия”, Я не очень ей поверил, очень уж проста для дяди Васи идея, он бы заморочился получше, но решил не спорить. Мы отправились на прогулку. Шагая по бульвару, мне казалось, что все стражи порядка готовятся к театральному представлению. По всему городу ходили милиционеры и держали в руках те же предметы, что и дядя Вася. Это было только начало.

Прогулка выдалась отличная: мы бродили по парку, кормили птиц, играли в салочки. Вымотавшись, наша парочка обосновались на ближайшей лавочке. Это было не далеко от репродукторов, из них звучала приятная музыка, казалось, это лучший день в моей жизни. Однако мелодия внезапно прервалась, я услышал знакомый голос диктора. Ничего не предвещало беды. В этот момент закон подлости дал мне о себе знать. Речь из вещателя я запомнил на всю жизнь: “Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство…”. Это был первый раз, когда я услышал самое страшное слово – «война». Новости из репродукторов уходили куда – то вдаль, на задний план, всё моё внимание поглотили лица людей. У всех были разные чувства: в ком-то угрюмость, в ком-то подавленность, тревога, однако в каждом имелась какая-та общая черта. Позже я понял: это была решительность. Люди выражали готовность бороться за свою родину, что бы им это не стоило.

22 июня 1941 года, Ленинград.

Город значительно опустел. Народ спешно отправляется к военкоматам, все хотят вступить в схватку с ненавистным врагом. Наш дом стоит рядом с вокзалом. Я часто смотрю на него из окна. Сильные парни с улыбкой до ушей и большими чемоданами спешно садятся в поезда. Матери прощаются с сыновьями, жёны с мужьями. Женщины всегда-всегда плачут. Я не могу понять, почему. Ведь это ненадолго. Дамы, что с них взять? Наши приедут, победят и вернутся героями. Чего только стоит Сашка из нашего двора, нападающий в футболе. Куда фашистам до Сашки? Зачем людям так переживать?

29 июля 1941 года

На многих улицах теперь висят плакаты. С них с грозным взглядом на меня смотрят молодые ребята в военной форме. Я представляю, что они выходят из бумаги, берут винтовки и под крики: ”Молодёжь, в бой за родину! ” или “Не будут крылья чёрные над родиной летать” побеждают фрицев. Мой папа тоже будет таким, сегодня он пошёл в военкомат. Однако вечером почему-то родители отправили меня в свою комнату, а сами о чём-то долго разговаривали на кухне за закрытой дверью. Мне не был слышен разговор, но когда они закончили, мама вышла слезах. Я спросил, почему она так переживает, ведь добро всегда побеждает зло. Она странно улыбнулась, так что во рту стало горько, приобняла меня и ответила: “В жизни, к сожалению, не всегда всё происходит также как в сказках ”.

9 августа 1941

Померкли вывески магазинов, из кондитерской на нашем Невском проспекте не тянет больше сладким запахом выпечки. Оно и ясно: люди переходят на заводы по производству снарядов для нашей армии. Из таких зданий всегда идёт большой чёрный дым, он оседает над городом, так, будто что-то тёмное и страшно поглощает Ленинград. Детей и пенсионеров эвакуируют из города. Уехали многие мои друзья, во дворе стало тихо. Я уже очень соскучился по ним. Смотрел в окно на платформу, когда поезд умчал их, мне не хватило места. Остриженные печальные головы быстро удалялись в эшелоне с большим красным крестом. Но ничего, придёт новый поезд, и мы встретимся с ними снова в другом городе, а пока я буду жить здесь. Жаль, что я не смогу учиться с ними в школе. Как они теперь увидят, что я стал взрослым? Ведь это был наш план, вырасти и сплавить всю кашу малышам. Пока придётся бороться своими силами с этим недугом. Над планом подумаю попозже, сейчас не до того. Жизнь изменилась. Мама теперь редко печёт что-то дома, она работает в госпитале, очень устает, да и продуктов сейчас не так много. Я стараюсь помогать родителям: мою посуду, убираю вещи и сам борюсь с монстрами из шкафа ночью. С последним мне иногда помогает папа, читая сказки перед сном или рассказывая весёлые истории. Он, кстати, устроился на завод по помощи солдатам, на войну его не взяли по состоянию здоровья. Он бы показал этим фашистам!

27 сентября 1941 года

Случилось то, чего я не ожидал. Поезд, с красным крестом подорвали фашисты. Никто не выжил. Мне сказали, что всё мгновенно взорвалось, и никто не успел почувствовать боль, но я всё ровно очень горько рыдал. Там были дети, младше и старше меня. Как родители будут теперь без них? Были старички: бабушки и дедушки. Как теперь будут без них их внуки и дети? Были мои друзья. Лёша, Федька, Соня…. Как теперь буду без них я?

15 октября, всё ещё 41

Каждый день я просыпаюсь от громыхания бомб на улице. Папа говорит, что вокзал — важный стратегический объект, и бомбы будут часто пролетать рядом с нами. Мне очень страшно, во время взрывов я прячусь под столом и крепко обнимаю своего игрушечного медвежонка. Недавно от волны бомбы выбило стёкла, оттого в квартирах сейчас очень холодно. Теперь вечером мы собираемся все вместе и прижимаемся друг к другу, чтобы было теплее … и спокойнее.

18 ноября, 1941

Над городом нависла гробовая тишина. На улицах больше не слышно ни смеха, ни слез, только метроном. Я представляю, что это сердце нашего города, и я очень рад, что оно бьётся. Троллейбусы больше не ходят. Папе с каждым днём всё сложнее и сложнее работать, он еле ходит, но продолжает оставаться человеком, похожим на моего медвежонка, такой же добрый и мягкий. Если у меня получается его рассмешить, то, кажется, его усталость пропадает, и ему снова становиться хорошо, также как до войны. Рядом с папой намного легче пережить бомбардировки. Я ещё не повзрослел, но уже скучаю по манной каше. Хожу в школу в первый класс, слышно плохо, часто бывают обстрелы прямо во время уроков, хорошо, что родители научили меня читать и писать до неё. Во время взрывов мы строимся и быстро спускаемся в бомбоубежище, учитель старается держать себя в руках и рассказывает нам много нового об окружающем мире, а мы пытаемся понять каждое его слово.

21 ноября, 1941

Вчера в окне я заметил рыдающую женщину. Это удивило меня, сейчас все стараются держаться. Немножко присмотревшись, я узнал её. Она была одной из тех, кого я видел на прощаниях с родными перед отправкой на фронт. В руках у женщины была бумажка. Немного подумав, я понял, похоронка. Это слово всегда пугало меня, оно как будто высасывало всю радость, оставляя только пустоту внутри. Кажется, теперь я понимаю, почему так плакала мама, когда папа собирался уйти на фронт. Она боялась прихода этого клочка бумаги.

3 декабря 1941 года

Сегодня я оказался на месте той женщины, я потерял папу. Вчера он ушёл на завод и не вернулся. Мама старалась меня успокоить, говорила, что их задерживают из-за нехватки снарядов на фронте, и папа делает всё возможное, чтобы закончить эту войну, однако у меня было нехорошее предчувствие. Не зря. Мы нашли его утром возле подъезда. От истощения он потерял сознание и замёрз насмерть. Мы осторожно занесли его в дом. Я пытался убедить маму, что папа очень устал и крепко спит, но скоро проснётся и снова будет с нами. Она встала на колени и прижала меня к себе. Я почувствовал на своём лице что-то мокрое и уже не мог сказать мои это слёзы или моей мамы. Вечером мы погрузили папу на санки и повезли его за город на кладбище. Я нёс лопату. До этого я никогда не выходил поздно вечером во время блокады: на улицах города лежали трупы. Их застывшие веки холодили мою душу. Меня начало трясти то ли от холода, то ли от страха, но скорее всего, и от того, и от другого. Я ждал, что мертвые встанут и набросятся на меня, но этого, к счастью, не произошло.

Мы долго искали место, кладбище было переполнено. В воздухе образовался запах разлагающейся плоти, к горлу подступила рвота. В эту секунду я понял, что последние минуты в моей жизни, когда я вижу папу. Крик рвался наружу, но на самом подходе к выходу превращался в жалкий писк, вскоре у меня не хватало сил даже на него. Мама отбросила лопату, я понял, это конец. Я лёг рядом с ним и взял его за руку, как совсем недавно лёжа на кровати, отличие было лишь в том, что я больше не чувствовал ни тепла, ни спокойствия.

10 декабря 1941

Смеркалось. Я шел домой из школы. Было тихо, ни обстрелов, ни разрыва мин, ни криков. Удивительно, ведь настолько малого нужно для счастья — тишины. Однако счастье продлилось недолго, послышалось странное журчание. Это был мой живот. Он решил устроить внутри меня симфонический оркестр, переливаясь всеми звуками, от жалостных до угрожающих. Мой сегодняшний паёк лежал за пазухой, ждал своего часа. Всю дорогу я представлял, как буду смаковать его. Ещё бы. Этот сухарик из хлопкового жмыха и сосновой коры был единственным укротителем разъяренного тигра внутри меня – моего желудка. К тому же, по невиданной щедрости судьбы в моём сегодняшнем брусочке были изюм и несколько каких-то семян. Я несколько раз ощупывал их рукой, чтобы убедиться, настоящие ли они и каждый раз приходил в восторг, понимая, что так и есть. Этот кирпичик согревал мою душу. О, а его аромат…! Понимаешь, он отдавал мукой! Настоящей! Той, что была до войны, из которой пекли булочки, бублики и ватрушки. Замечтался, чуть не пропустил поворот. Ой! Что это? Краем глаза я заметил сильно трясущийся комок шерсти. Только после нескольких секунд раздумий, я понял, что это котёнок. Он был страшно худой и облезлый. Найдёныш сжимался, пытаясь согреться, -30 всё-таки. Вот это удача. Я уже несколько месяцев не ел мяса, фортуна на моей стороне. В этот момент послышались шуршащие по снегу — шаги. На меня медленно надвигалась странная фигура. Она была тощей, как будто под рваной фуфайкой не было ничего, кроме костей. В ту минуту я подумал, что это идёт смерть. Всё моё тело тряслось, а страх был такой силы, что я не мог сдвинуться с места. Смерть же в то время всё ближе и ближе подбиралась ко мне, не торопясь, зная, что я никуда не денусь. Шаг, ещё шаг, теперь я уже в состоянии увидеть её лицо, она … оказалась пареньком из нашей школы. Оказалось, его целью был котёнок. Он приметил его раньше меня и попытался бежать навстречу ужину, но голод сильно сковал его тело и не давал быстро двигаться. Но вот он здесь. Мальчишка схватил бедное животное, его глаза горели от радости, ведь, еда сидит и ждёт его на дороге. В следующую секунду его взгляд пал на меня, сморщился, оценил ситуацию, пренебрежительно кивнул, кажется, он понял, что делится, не придётся. Я подвернул рукава, драться, так драться, вкусовые рецепторы возбудились от одной мысли о сочном, мягком, нежном… живом существе. Тут я посмотрел на котёнка. Этот взгляд меня поразил. Маленькие чёрные глазки, заставили моё сердце сжаться, а дирижера в брюшном оркестре чувство жалости закидало тухлыми яйцами. К горлу подступил ком, глаза налились слезами. “Не тронь его, давай меняться!”: мой голос звучал неуверенно, рука достала мой “золотой” кирпичик. “На что мне твой сопливый хлеб, когда есть мясо”. “Ты что, ослеп, что ли? Это изюм. Можешь себе представить?”. Паренёк был озадачен. Молчание, однако, его голодные глаза уже сделали выбор. Каждый из нас получил, то, что хотел, мальчишка — утешение желудка, я — утешение души, теперь у меня появился маленький друг.

26 декабря 1941 года.

Мама ничего не сказала мне насчёт кота, однако её лицо явно выражало недовольство по отношению к лишнему рту. Она лишь пояснила, что теперь я должен буду взять ответственность, за своего друга, и должен научиться, за ним ухаживать, ведь мой друг, как ни как. “Теперь ты стал совсем взрослым”- проговорила она. Слова мамы меня удивили. “Как же, мне же восемь ”. Лицо мамы наполнилось улыбкой, и она ответила :”Взросление, это не про возраст. Оно про дела, которые мы за это время совершаем”.

11 января, новый 42

Лишний рот оказался на самом деле, добытчиком. Вот уж действительно неожиданный поворот. Пуховый комок освоился и вскоре стал гордо шагать по квартире. А недавно, когда я проснулся, это чудо лежало у меня в ногах, а рядом пойманная им мышь, как я после понял для меня. Животные чувствую, когда о них заботятся, и стараются проявлять заботу в ответ.

19 февраля 1942.

Утром, сквозь сон, я услышал голос незнакомой мне женщины, она благодарила маму, говорила о том, что всё, о чём просила мама благополучно устроено. Мама сильно благодарила эту женщину, однако я чувствовал в её словах горечь, точно такую же, как при той странной улыбке.

20 февраля 1942

Я почувствовал, что меня взяли на руки, закутали в шаль и понесли. Открыв глаза, я очнулся на руках мужчины. Он не был мне знаком. Мама шла рядом. “Куда мы идём?”- мой голос дрожал. “Скоро узнаешь”- холодно. Мы остановились на пустыре. Наверное, это место назначения, стоит грузовая машина, на такой же привозили продукты. Неужели мы сегодня хорошо поедим. “Нужно немного подождать, машина ещё греется”. От этих слов я опешил. Мама заметила это и поняла, что медлить нельзя. Она поцеловала меня. Её глаза наполнились слезами, она старалась сдержать их, но у неё не очень получалось. Как я после понял, она делала это, чтобы не напугать меня, прежде чем я пойму, что вижу её в последний раз. ”Я люблю тебя больше всего на свете, не запоминай моих слёз, помни меня счастливой”. Сказав это, она попыталась улыбнуться. Мужчина начал сажать меня в фургон, я вырывался, кричал, звал её, но она уходила быстрым шагом, не оглядываясь на мои вопли, и вскоре стала мелкой точкой на горизонте. Машина завелась, и я покинул блокадный Ленинград…. Теперь у меня осталось только маленькое тёплое существо.

21 февраля 1942

Отлипнув, наконец, от окна, заметил немца. Наверное, мой протяжный крик был слышен даже в городе, несмотря на то, что уже давно выехали из него. Немец показал жест тишины, с не угрожающим, но серьезным лицом. ”Не нужно так кричать, мы выбираемся из города по очень опасному пути, не стоит привлекать к себе внимание”. Увидев наручники на его руках, я понял, что он военнопленный, но мой страх от этого никуда не пропал. Оказалось, мужчина очень бегло говорил по — русский, наверное, он много времени провёл в одном из трудовых лагерей Ленинграда. Вдруг я почувствовал сильную неконтролируемую ярость, и набросился на солдата с кулаками. “Ты …, ты, из-за тебя умер мой отец, ты подорвал поезд с людьми…, столько людей умерло, и всё из-за тебя! ”. Немец глубоко вздохнул. “Мальчик, я очень сожалею, о том, что произошло, но поверь, эту войну придумали не мы ”. От этих слов мне захотелось ударить его ещё сильнее, но постоянное недоедание не дало мне сделать этого, меня покинули силы. “Ты лжёшь, я не верю тебе, вы напали на нашу страну, я сам слышал диктора, тогда, в июне”. “Да, действительно Германия напала на Россию, но был ли у нас выбор? “Они приходили в каждый дом, забирали людей на фронт, всех, кто не хотел, запугивали потерей близких, всех, кто бежал – ловили и расстреливали, мы такие же козлы отпущения, как и вы, наши люди умирали, дети теряли родителей, жёны мужей. ” После он достал маленький, сильно помятый комок жёлтой бумаги. Это была фотография маленькой девочки. Она озорно улыбалась. “Это моя дочь, она тоже вряд ли когда — нибудь снова увидит отца”. Я опешил. Во мне больше не было злобы, только какая – то глубокая грусть. Мы ещё долго и много разговаривали друг с другом, однако из всего, я запомнил лишь это — “Тогда, кому же нужна война? Зачем убивать друг друга?” “Мы остаёмся людьми, пока чувствуем чужую боль. Ни одному человеку в мире не нужна война. Когда начинаются сражения, власть над разумом человека берёт злоба, ненависть. Так появляется фашизм”.

С тех пор прошло много лет, сейчас я пересматриваю записи своего дневника, вспоминаю события тех дней, и детство под гнётом мачехи — войны. Дети, воспитанные войной, взрослели намного раньше, чем должны были, а некоторые не опробовали детской беззаботности вовсе. Они – фронтовики в детских телах, каждый день встречались лицом к лицу со смертью, ради нашего спасения.

Эта война была выиграна не только благодаря смелости и героизму людей, но и человечности. Если бы не она, мы бы освирепели от тяжёлых условий, ненависти друг к другу и повторили бы судьбу неандертальцев. Давайте помнить, что мы люди, пока чувствуем чужую боль. События военных лет — это большой урок для нас с тобой. Спасшие нас люди не только яростно защищали отечество, но и продолжали оставаться живыми и чувствующим. Между войсками бывали перемирия в честь праздников. Наши доктора спасали жизни немецких солдат и наоборот. Нельзя забывать и об этих событиях.

После всего, что произошло, я понял, что врач – единственная профессия, в которой вижу себя в будущем, и стал им. Решил, что хочу спасать чужие жизни, как и моя мама. Она погибла при очередной бомбардировке, сражаясь со смертью за человека. Позднее я узнал, что она вырезала часть папиных внутренних органов, чтобы спасти людей от голода, те, в благодарность, не остались равнодушными и помогли вывезти меня за пределы города. Именно человеческая доброта, невероятная стойкость помогли людям не просто пережить войну, но и освободить весь мир от гнёта фашистов. Я буду не просто помнить о событиях военных лет, но и рассказывать о её жертвах своим потомкам. Безусловно, все те люди, которые прошли через все ее тяжкие испытания, выстояли и победили, не просто имеют право, они должны зваться героями. Пройдёт и 100 и 200 лет после окончания войны, но забыть её никто не сможет.