Рассказ «Где-то…»
Пролог
Там, где солнце пробуждается раньше всех и ласково греет спину земли, пышущую сонным паром, который, расплываясь тонкой ниточкой, сливается с чистым, тёплым, свежим воздухом; там, где в укромных местах еще лежат горсти белого — белого снега, которые вместе с утренним морозом хранят следы зверей, а днем подтаивают, — именно там синее небо сладко нежится в лучах теплого солнца, не желая подпускать к себе воздушные и задумчивые облака, несущие новые заботы. А вдалеке полощет озеро робкой волнующейся рябью берега. Дотронься до воды кончиками пальцев, и рябь тут же набежит, ударив тебя, и ощущение такое внутри вырастет, словно ток прошёл по всему телу, теребя сонную душу. И выплывают тогда в этой утренней дымке, как белые паруса, слабо дышащие воспоминания…
И в этих воспоминаниях вдали по краю песчаного берега разрослась тонкая лесополоса – щит, защищающий окрестность от игр неугомонного ветра. Порою, будучи еще совсем мальчишкой, вот так стоишь на берегу, ветер шумит, а деревья ему вслед ворчат, что вновь он их тревожит, что осмелился нарушить их хрупкое спокойствие.
И этот ветер, и это ворчание разбудили во мне былую память, и всплыл в ней рассказ, который мне поведал дедушка…
I
Одним весенним солнечным ранним утром ступила нога человека по первой робкой траве. Собой человек будто отлит из стали, сплав мощи и храбрости. Идёт он, не моргнёт и глазом, лишь только рука, как маятник, вперёд-назад ходит. А в руке человек письмо держит, да так крепко, что и не отнимет никто, видать, что-то важное в нем хранится.
Притомился он с дороги, подустал, прилег у дуба и задремал, а конверт с весточкой из рук так и не выпускает. Вдруг ветка затрещала, шаги будто чьи послышались. Всполошился человек, встал как страж, обернулся, головой по сторонам повел, вокруг дерева обошел…
— Нет никого, может, белка иль птица какая, — подумал он. На том и успокоился.
Так шел он три дня и три ночи. До дома родного теперь уж и рукой подать.
Ступил человек ногой тяжелой на родную землю и радости сдержать не смог: скупая мужская слеза из глаз на волю вырвалась…
— Эх, здравствуй, родимая! Скучал я по тебе, Землюшка. Вижу, заждалась ты рук крепких, сильных, работы в полях нынче много, да не беда, жизнь теперь будет длинная, справимся, — сказал человек, снял свою фуражку, обнажив седую голову, выпустил на волю думы тревожные, дал вольную своим тяжелым воспоминаниям.
Подошел к родной избе, приоткрыл калитку, она тихо скрипнула в ответ, словно приветствуя хозяина. Во дворе куры ему кланяются, квохчут приветственно, петухи голосят, весть благую по округе разносят. А по забору беззаботная синичка ходит, свищет, тепло зазывает.
— Радостно тебе, птичка милая? Радуйся, родная, коль на душе светло… Так, может, и я с тобой спою.
Вдохнул человек полной грудью свежего воздуха, вошел тихонько в избу, заскрипели половицы под его твердым, но робким шагом. Увидел он: сидит хозяйка его молодая, лицо залито блеском веснушек, кудри рыжие покорной змейкой свернулись в кольца, а перед ней стоят ведра полные воды. И в воду эту слезы соленые капают. Сколько горя людям принесла война эта проклятая… Сколько судеб разлучила, сколько счастья простого человеческого украла, сколько надежд сожгла, сколько веры убила! Неизвестность и отчаяние выворачивали душу молодой хозяйки наизнанку, но только любовь заставляла её вновь и вновь верить и ждать, заставляла её бороться за свое еще не потерянное счастье.
— Марья, родная ты моя!.. — тихо проговорил Ефим, простой русский солдат, герой без наград и звезд на погонах, вернувшийся с войны, переживший ад, но сохранивший в себе человека.
Обомлела хозяйка, прикрыв подолом фартука рот, слезы градом покатились из глаз. Бросился Ефим в тот же миг к своей Марье, упал перед ней на колени, за молитвы ее благодаря:
— Вернулся я, вот посмотри! Молитвами твоими жив остался, родная!- сквозь слёзы проговорил солдат.
Медленно поднявшись со скамьи, будто не веря своим глазам, Марья Дмитриевна ни жива ни мертва усталой рукой коснулась щетинистой щеки мужа и проговорила:
— Живой… Я уж думала и не увижу тебя, а ты здесь стоишь… живой! Видно, есть Бог на свете, коль мне тебя живым вернул…
Ефим крепко обнял Марью, и та, прильнув к его груди, еще пахнущей порохом, не сдерживая слез, разрыдалась. Так и стояли они, не размыкая двух истосковавшихся сердец.
II
В тёмный дом из открытого окна, робко пробрались лучики тёплого и доброго солнца, чтоб разделить с человеком его радость. Тонкая полоска солнечной пыли повисла в густом воздухе. И во всем этом маленьком мире сейчас царило долгожданное успокоение, ленивое, томное.
Вдруг послышался тоненький детский голосок. Маленькие ножки в вязаных носочках заскользили по деревянному полу. Бойкие веснушки, как горошинки, рассыпались по милому лицу, волосы, всклокоченные, как символ наивной детской жизни, топорщились спросонья.
— Варенька, поди к нам. Папка твой вернулся.
Варя, ничуть не смущаясь, обняла его и проговорила:
— Папка, а ты больше от нас не уйдешь?
— Нет, родная, с вами буду, — ответил Ефим, крепко сжимая Варю в отцовских объятиях.
Как маленькая козочка, Варя спрыгнула с рук, побежала в детскую, где из деревянного шкафа достала запылившуюся маленькую шкатулку. Сдувая с неё пыль, Варя тоненькими пальчиками потянула крышку, но в тот же миг она одёрнула любопытную ручку и бросилась к родителям. Вбежав в комнату, она присела на корточки и заветную шкатулку положила на колени матери.
-Вот, эта шкатулка полна нашим добром. Открой ее.
Пока отец воевал, защищал свою деревню, свою жену, своё дитя (ведь для Ефима они и были его Родиной), Варя, в ожидании отца, в шкатулку, оставленную ей Ефимом, складывала добрые знаки, которые были связаны с воспоминаниями о ее отце: это и камешки, которые они любили пускать по воде, опавшие листочки с деревьев в их лесу, перья птиц (отец любил рассказывать Вареньке забавные истории о птицах, и она никогда не знала, сам ли отец их придумывает или из книг черпает) и многое другое, что представляло особый интерес для шестилетней девочки. Все эти предметы для Вари имели свой таинственный смысл, свое особое значение. И этим добром ей захотелось поделиться. Варя слишком хорошо помнила, сколько слез пролито, сколько бессонных ночей прожито мамой. Мать устала за то время, что отец пробыл на войне. Душа у нее истосковалась, изболелась. Варя с детской наивностью верила, что собранные ею с любовью вещества счастливой жизни залатают душевные раны матери и отца.
Марья лишь с благодарностью улыбнулась Варе, нежно погладив взъерошенные волосы дочери, поцеловала, как умеет целовать только любящая мать, обняла, как никогда не обнимала.
Ефим присел рядом, крепко обняв жену и дочь. Он посмотрел нежным взглядом на Марью, а та устало улыбнулась ему в ответ. Отец взял Варю на руки. И в этот миг, казалось, весь мир ликовал вместе с Никоноровыми, празднуя победу этой маленькой семьи в страшной войне огромной страны.
III
Выйдя на улицу, Никоноровы тихо побрели в сторону леса послушать пение птиц, насладиться свежестью лесной прохлады, наполнить сердца дыханием жизни. Варе было весело, оттого что отец рядом, что теперь ей, маленькой девочке, больше нечего бояться: ночная тьма не посмеет ее пугать, пусть теперь она сама боится грозного и сильного отца. Варя бежала по тропинке вперед, желая дотянуться руками до недоступного, уже красного вечернего солнца.
По прозрачному небу расплылся закат, накрыв его розовым куполом. Фиолетовые тени, подкравшись, упали на этот купол, который со временем медленно начал угасать. По молоденькой траве забродили тени от леса.
-Варя, нам пора домой, темнеет, — донеслось до дочери отцовское предостережение.
Варя бросилась к отцу, разрывая темноту весёлым смехом.
IV
Утро… И вновь поют петухи, мычат коровы в хлеву, бьют копытами лошади. Раннее солнце пробуждается и лениво выползает из-за горизонта. Оно немного сетует на то, что петухи раньше времени его разбудили, не дали досмотреть сладкий утренний сон.
В темной дубраве слышится оркестр птиц. Заливаются пением соловьи, на ветках ворчат серые и сердитые вороны, сороки вновь трещат, что-то обсуждают.
Поутру, убежав из дома в лес, шагая по росистой траве, окунаясь в дивный мир блестящего нового дня, Варя подошла к могучему и высокому дубу, она вдохнула сырой запах коры, провела тонкими пальчиками по зеленоватому мху и, присев на травку, внимательно стала следить за резвыми играми солнечных лучей в молодеющем лесу. Варя не заметила, как заснула в тени могучего дуба, легкий ветерок убаюкивающе спел ей песенку. Лес словно замер, затих, боясь нарушить сладкий сон Вари.
V
И снится Варе сон, будто проснулась она от грубой незнакомой речи, слова, как камни, сыпались на землю. Неподалеку от нее стояли солдаты в форме, но не в той, что у отца. Тогда Варя, не теряя ни секунды, бросилась к зарослям лопуха и притаилась в них. Присмотревшись из укрытия, она увидела, что на поле, которое граничит с лесом, стоит свирепый танк, а рядом с танком – солдаты. Развернув карту, они вычерчивают по ней пальцами линию, осматриваясь вокруг. Варя не понимала их речи, но все прекрасно чувствовала: её родителям грозит опасность… А солдаты – это те самые враги, о которых девочке по вечерам рассказывала мать.
Она бросилась бежать прямиком в деревню, задыхаясь и спотыкаясь о сучья. Слезы сдавливали ей горло, боли в груди не было места, и она готова была вырваться наружу в любой момент. Споткнувшись о торчащую из-под земли корягу, Варя упала на землю, стиснув зубы от боли. Встать она боялась. Осмотреть рану тоже не хватало мужества.
Прошло немного времени и Варя начала приходить в себя. Посмотрев наверх, она заметила, что лес, обычно такой прозрачный, стал густым, зловещим. Она понимала, что сбилась с пути, заблудилась… Вместо того чтобы бежать из лесу, Варя перепутала направление и двинулась в его глубь. Но больше всего ее терзала мысль, что она так и не сможет ничем помочь своим родителям. Горькими слезами тогда залилась Варя.
VI
Очнувшись ото сна, Варя повела головой по сторонам. Она поняла, что это был лишь страшный сон, что мать с отцом дома и, наверняка, уже ищут ее. Со всех ног Варя бросилась к дому, не желая, чтобы ее родители беспокоились о ней. Раскрасневшаяся от внезапно нахлынувших переживаний, Варя влетела в избу, бросилась к отцу, прижалась к нему и прошептала:
— Папочка, я страшный сон видела.
— Ничего, Варенька, все пройдет, я тебя в обиду никому не дам, — поглаживая волосы дочери, проговорил отец.
— Папка, какой же ты у меня смелый! Нам с тобой ничего не страшно! – с любовью прошептала Варя. И в этих ее словах была заключена вся сила, вся мощь детского любящего сердца.
