XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Молчат ли старые фотографии или можно услышать их голос? Можно ли найти возможность соединить себя и этих людей, для которых ты – их будущее? Это они о тебе размышляли, в тебе продолжают жить и продолжат в твоих детях и внуках.

Мир со старых фотографий совсем рядом, соприкоснитесь с ним, и тогда ваш собственный станет богаче и яснее. Не узнав, какими они были, твои предки, ты рискуешь каждый раз начинать историю заново, топчась на одном месте.

Старые фотографии живут своей затаённой жизнью, и ждут тех, кто захочет их разгадать. В них тепло нагретого дерева, сухого цветка из гербария, часов с боем, венских стульев, и неповторимой юности наших родных. В них есть немного рассказов бабушки и маминого детства. А ещё они умеют «разговаривать», как со мной, поэтому я и люблю их рассматривать…

Эта старая, выцветшая фотография единственное, что осталось нам на память о Николае Васильевиче Рязанове, молодом, добром, светлом юноше – родном брате моей прабабушки.

Забыть тот горький год неблизкий

Мы никогда бы не смогли.

По всей России обелиски,

Как души, рвутся из земли.

…Они прикрыли жизнь собою,-

Жить начинавшие едва,

Чтоб было небо голубое,

Была зеленая трава. (1)

Николаю было всего двадцать в том далеком сорок четвёртом, когда разорвавшийся снаряд навсегда разделил его жизнь на «до» и «после».

После. Ничего после не было. Был холмик земли на братской могиле…Слёзы матери, боль сестры и единственная пожелтевшая фронтовая фотография. На ней он с друзьями однополчанами, о них мы совсем ничего не знаем: ни имён, ни званий, ни что с ними стало после войны.

Да и о Коле мы тоже знаем совсем мало…

Вот он на старом, нечётком снимке зимой сорок четвёртого. Жаль нельзя узнать, о чём он думал тогда, в его последнюю зиму? Или можно? Стоит только немного вглядеться и прислушаться: вокруг него друзья, весельчаки и балагуры. В центре сидит наш Коля, немного потерянный и встревоженный от того, что тоскует по дому, и не знает, как там родные люди без него, единственного кормильца в семье. Видишь его большие натруженные руки, привыкшие к работе, а теперь неумело спрятанные в обшлага шинели, грустные карие глаза, выдают нечеловеческую усталость и безысходность происходящего. На лице тень воспоминаний…

«Отца не стало задолго до войны в тридцать пятом, и он как- то сразу повзрослел в свои четырнадцать, учился и работал. «Кормилец »- ласково называла его мама и гладила по жестким темным, как у всех Рязановых волосам…

Она как-то сразу постарела его красавица мать, статная и высокая с русским именем – Мария. Молодая вдова, с двумя детьми. «Красавица»,- как говорили соседи, — так и не устроившая своего счастья…

Размышлял о том, что и не хотела она ничего менять в своей жизни. Всё изменила ВОЙНА. Ему никогда не забыть, как она провожала его на фронт, как долго бежала вдоль поезда с вокзала почти до самого их дома, построенного отцом, и всё плакала и махала платком…

А ещё вспоминал сестрёнку, Катюшу — хохотушку и певунью. Как она там, ест ли досыта, учится ли на «хорошо и отлично», как обещала?

Думал он о том, что очень плохо видит и потому туго придётся в бою…»

Чтобы МЫ жили на этой земле – погиб мой двоюродный прадед и многие миллионы людей. Нашему Коле было всего двадцать лет. Он многое не успел, не увидел, не сделал… Воспоминания о нём навсегда останутся острой занозой, бередящей сердце.

P. S.

Этой весной случилась горькая радость в нашей семье, мы нашли братскую могилу, в которой захоронен Николай Васильевич Рязанов. Долгое, очень долгое время мы не могли разыскать её. Теперь, над его могилой голубое небо, у подножья зелёная трава и горсть земли из Саратова.

(1) В тексте использован отрывок из стихотворения «На фотографии в газете» Риммы Казаковой «Советская Россия», 1974 г.