Удрученно ждал всё песни, ответа.
Без песен и звуков мир наш так тесен,
Что ты снова вовремя не одета….
Лихачит лето, ей поддакивает стужа.
Отныне никто погоде не нужен:
Хвалебные оды, ленты, парады —
Могила поэту с живыми губами
(Горячка и озноб его не напугали).
И каждую ночь, забываясь в зное
Всё возвращается вечное, злое.
Печальная песня о Блоковской даме —
Не истина, а сон у подъезда, в подвале.
Язык ни при чём, тут другие проблемы —
Не к чему говорить на лиричные темы.
Перейдя это поле, он издохнет от боли
Только силой страсти выйти за грани
Может он, на настигшее смотря, пугаясь,
И в смертном бреду шепча её имя.
Мир обернулся в нём точкой — возвратился
В точку взгляда, когда все ясно и твёрдо
(Иль светло, или нежно, иль желанно и гордо).
Он кидался стихами так, что всех пёрло,
Пока крысы всё бегали под ногами.
Она не коснулась его губами
И он не увидел ни белого света,
Ни любовника, бредущего утром рассвета.
Дорога его без краёв и привалов,
Дорога, мощёная чужим заветом.
И нету разлуки, а только шутейка —
Не всерьёз расставанье, лихая затейка —
Как всегда, ухлёст за красивою девкой…
Дорога поэта, дорога поэта….
К нему подвязалась и смерть-повитуха,
Заявилась к нему и любовью проруха.
Он сам их позвал, он всё уже знает,
Гневно ругаясь, от яда сгорая.
На что разменял ты свою жизнь, поэтик?
С мандаринками декабрьской ночью пакетик —
Евхаристия твоей шлакоблочной веры.
«Нервы» нервно «Нервы» играют на крыше.
Стены домов оседают всё ниже.
Он ненавидит. Её ненавидит…
Последний свой поцелуй он не видит:
Под рушащимся сводом целует он пламень,
Последний жнец к нему тащит невод
Оттуда, где когда-то всё и случилось —
Ему в лицо остаётся смеяться.
Поэт смеётся, и, заняв за милость,
Оправдывая звание повесы и паяца
Грош последний запускает на удачу в небо.
