Война вносит свои коррективы в жизни людей. И человек начинает осторожно относиться к самому привычному «здравствуй», даже опасаться его. «Здравствуй» может произнести посыльный из военкомата…
— Здравствуй, Зин, — на пороге стоял, переминаясь с ноги на ногу, Зинин бывший одноклассник-двоечник. — Ну, это… Как его… Муж твой дома? Моби… Мобили… Тьфу, никак это слово не даётся! Забирают его… Туда… Ну, на фронт…
…И совершенно по-другому звучит знакомое «здравствуй», которое произносит ранее всегда приветливый почтальон, держа в руках чёрный треугольник…
— Здравствуй, Зиночка, — почтальонша еле выдавила эти слова, не смотрела в глаза, вся зарделась, не смогла удержать предательски медленно плывшую по щеке крупную слезу. — Тут такое дело… Может, это неправда… Может, выяснится, что живой… Вон у Кати сначала похоронка, а потом и пришёл… Ой, прости, милушка…
***
Началась осень. Воздух становится всё холоднее. Все жители готовятся к предстоящим морозам, собирают последний урожай, укладывают снопы сена в хлев, прибираются на своих земельных участках. В этот год всё было скудным, послевоенным. Не верилось, что этот кошмар закончился. Но жить нужно дальше, отстраивать новые дома вместо старых развалин, восстанавливать всё, что было уничтожено в эти ужасные годы. Гудел осенний ветер, унося с собой всё плохое. В этом завывании слышались шелест деревьев, пение птиц, голоса людей. Среди этого безмятежного состояния послышались шаги. Они были размеренными, можно было уловить чёткий, равномерный ритм: Раз, два… Раз, два… Высокая, крепкая фигура в солдатской шинели продвигалась по давно знакомым улицам, имея определённую цель… Шаг, второй, третий… Иногда слышался женский плач: у кого-то это слёзы радости, у кого-то удушающей скорби…
Зина с самого утра хлопотала во дворе. Война закончилась, пора возвращаться к своим старым делам по хозяйству. Она сводила свою любимую Бурёнку, кормилицу семьи, на поле наесться зелёной травы, пока та ещё не засохла перед зимними морозами. Открыв хлев, она прибрала сено, которое муж её соседки Любы сам косил для своего скота. Он каждый раз выбирал самую хорошую, сочную зелень. Его отец давным-давно научил находить такие места. Да и Зина за сено для её коровы-кормилицы отдавала молоко, только-только после утренней дойки. Затем женщина набрала воды в деревянное ведро и начала стирать. У забора послышались чьи-то шаги. Постепенно приближаясь, они становились всё громче: шаг, второй, ещё один… Вдруг они резко затихли.
-Здравствуй, Зина! Я вернулся…
Эти слова зазвенели у хозяйки в ушах, в горле встал ком, ноги вросли в землю… Мысли вихрем закрутились в её голове, множество картин пробежало перед глазами, не дававшее покоя бесперебойное движение прожитых эпизодов во время войны раскололось и вмиг собралось в неосознанный душевный порыв… Зина медленно встала, не веря своим ушам. Голос, до боли знакомый, такой же тёплый и нежный, врезался в память… И замолкшее на несколько лет «Здравствуй, Зина!» вдруг вновь пробилось сквозь пыль воспоминаний… Разбитые на миллионы осколков отголоски прошлого заново восстанавливались в единый монолит. Она так же медленно повернулась: то ли из-за неимоверной тяжести, то ли из-за сомнений, то ли из-за пробежавшей мысли, что это всего лишь сон, бредовая игра разума, фантом чувств и желаний. Перед ней стоял он… Тот, кто всегда говорил ей тёплое «Здравствуй»… Кто писал ей те самые письма, что она берегла в шкатулке под старым шкафом… На кого пришло ужасающее похоронное извещение… Павел Васильевич… Её Павлуша… Отец её дочери Светланы…
Её переполняли эмоции: столько слов нужно было сказать, столько переживаний накопилось за все годы. Но сколько она ни думала, никак не могла подобрать нужные слова. Холодный пот пробежал по её спине, шею сжало удушающее чувство, словно кто-то держал её руками, не давая выразить всё то, что она испытала в этот момент. Вот он, такой же, каким она его и помнит, стоит перед ней в солдатской шинели с заплатой на левом рукаве. «Охудал совсем, лицо осунулось, да и шинель зашита», — подумала Зина. Ей неизвестно было, что с ним произошло за эти годы, где он был и как жил всё это время… Однако чувство неожиданного восторга резко сменилось гневом, сжигающим внутри всё. Её мучили нескончаемые вопросы: «Почему не было вестей от тебя? Как ты остался жив во всём этом мраке войны? Кто написал на тебя похоронку, что разбила моё хрупкое сердце?..».
В этой гнетущей, звенящей тишине застыло всё: воздух стал тяжёлым, мучительные думы сковали обе фигуры, не давая сделать и шагу, проронить хоть одно слово. Да и это было лишено всякого смысла. Они не нуждались в словах, неосознанно поняв всё происходящее…
Павел беззвучно опустил глаза, не решаясь поднять их снова. С тяжёлым сердцем он, превозмогая себя, сделал мучительный, грузный шаг, наполненный обидой и опустошённостью. Он надеялся, мечтал, ждал, но всё это было напрасно. От его чувств остались лишь разрозненные фрагменты, давящие на него, и смутные воспоминания, колющие в самое сердце. Против воли он развернулся, заставив себя сделать ещё шаг, отдававшийся в голове болью. Лишь горькое чувство предательства заполняло его мысли, навалилось на его широкие плечи.
Зина смотрела на удаляющийся силуэт и не смогла проронить ни слова вслед. В её глазах застыло его лицо, наполненное печалью и разочарованием. Еле стоя на ногах, она рухнула на землю и горько зарыдала. Исчезнувшее чувство давления отпустило её, но не освободив, а, наоборот, пробудив бурю эмоций. В то же мгновение резкий толчок под сердцем вернул её в реальность. Она резко прекратила рыдания, утёрла лицо передником. После тяжёлого вздоха она встала, придерживая рукой заметно округлившийся живот, и начала развешивать мокрое бельё.
— Здравствуй, малыш, проснулся? Ну что ж ты, разволновался? Испугался, маленький? Скоро отец на обед придет. А у нас с тобой еще ничего не готово.
