Сильверстоун – тихий университетский город, которому нет места на картах. Его невозможно полюбить за однотипные пейзажи и омрачающие раскаты грома, неотступно звучащие за спиной. Он безнадежно затерян в краях, где туманы держатся над землей до полудня, а дожди кажутся вечными.
Сильверстоун не переносит терпкий запах надежд, но обожает отчаяние. Ему не чужды страдания, тишина запертых дверей и лживые обещания. Этот город пьет слезы вместо вина на званых банкетах и укутывается в пепел разочарований холодными осенними вечерами.
Почти всегда пахнут сыростью улицы, вымощенные грубым, светлым булыжником – по ним нельзя пройти, не оглядываясь по сторонам. Уже давно не знают свежей краски кирпичные фасады домов, поросшие бурым мхом. Каждый час разражается протяжным звоном колокол старинной часовни, утопающей в вечнозеленых лесах.
Именно в ее стенах проводят академические занятия по философии. Но не спешите обольщаться, Дорогой Читатель: вы не найдете здесь банальных разговоров о добродетели или нравственном долге. В этих аудиториях обсуждают иное – смерть, время и воспоминания, ставшие тяжелым бременем для живых.
Привыкшие к сложившимся порядкам студенты не перестают заговорщически шептаться о лекциях, что внезапно прерываются шелестом страниц в пустом зале, и профессорах, исчезающих в библиотечных лабиринтах.
Некоторые из них говорят о книгах, которых нет ни в одном реестре. О главах, вписанных чужой болью вместо чернил. О голосах, доносящихся из запертых читальных залов по ночам. Кто-то уверяет, что само здание меняет маршруты коридоров, стирая следы. Все это, конечно, только слухи.
Хотя кое в чем они не ошибаются.
Там, где тени шпилей ложатся на мостовые, исчезает граница между пространством и воспоминанием – и в самом сердце ее возвышается библиотека «Забвение».
Добро пожаловать в Сильверстоун. Город, в котором эхо звучит громче слов – а память – опаснее любой правды.
***
Во тьме незнания часто вспыхивают легенды. Среди немалого их числа существует предание, о котором рассказывать в полосе Сильверстоуна не принято. Впрочем, не вижу ни одной причины не поведать Вам о нем сейчас.
В былые времена, когда слова еще умели ранить сильнее мечей, существовал бог по имени Нэмир, хранитель памяти. Он знал все: сны смертных, судьбы царств, имена, стертые временем. И было у него две дочери: Воспоминание и Забвение. Божественные сестры правили разумами людей. Одна давала им память: острые чувства, уроки и боль. Другая – уносила прочь.
Но слава доставалась только Воспоминанию. Ее чтили в храмах, упоминали в поэмах, воспевали в песнях. А Забвение презирали, словно она тень, которая мешает свету.
Годы унижений копились в сердце младшей сестры, пока однажды чаша терпения не переполнилась. В безлунную ночь девушка покинула Олимп и создала себе святилище среди людей.
Так возникла библиотека «Забвение».
Ее сложно отыскать тому, кто намеревается посетить здание без должной на то цели. Она не прощает праздного любопытства к тайнам, в коих успела погрязнуть и не посмотрит на то, что Вы путник, сбившийся с маршрута.
Сюда не приходят случайно. «Забвение» отворяет свои двери лишь перед теми, кто действительно хочет забыть – настолько, что готов отдать свои воспоминания и взамен получить тишину. Но ничто не исчезает бесследно. За любое освобождение платят. Всегда.
«Как слова, однажды произнесенные, не исчезают – так и за желание их стереть будет назначена цена» – безапелляционно гласит закон.
Мое имя – Лира. Я – хранитель «Забвения». И эта история началась гораздо раньше, чем я нашла в себе мужество произнести ее вслух.
***
Человеческая память умеет искусно сопротивляться. Она впивается в сердце стальными когтями и выскальзывает сквозь пальцы, когда пытаешься ее ухватить. Я бессильна перед тем, что в тайне люди не готовы отпустить.
Однако чаще всего мне приходится иметь дело с теми, кто даже не пытается бороться. Они приходят с уже сломленной волей, несут свою боль, как раскаленный уголь в сжатой ладони – терпят, пока хватает сил. А потом разжимают пальцы, и он падает, ударяясь о каменный пол.
Сегодняшняя гостья была именно такой.
В ее взгляде читалась безысходность, но она не проронила ни слезы. Женщина, лет сорока, молчаливо ждала – будто верила, что после ритуала ей удастся начать жить заново. Может быть, лучше, чем прежде.
— Вы уверены? – Мой голос прозвучал несколько отрешенно. Я знала ответ. Пришедшие всегда уверены. До самого конца.
Она кивнула. В следующее мгновение на стол упала пустая книга с выгравированным на кожаном переплете названием: «Для той, что знает цену забвению».
— Прикоснитесь.
Ее пальцы дрогнули, стоило дотронуться обложки. Затем алыми всполохами заискрилось имя – Аманда Маерс. Это означало, что библиотеке удалось считать судьбу гостя.
Я протянула незнакомке перо с чернилами.
— Поделитесь тем, что должно быть забыто.
Она жадно выхватила инструмент из рук, и без колебаний принялась что-то записывать. Я произнесла заклинание: слова потекли сами отточенные сотнями повторений:
Страницы, вейтесь в тишине,
Пусть буквы тают, как во сне.
Что было болью – станет тенью,
Запечатано в забвенье.
И нить, что память отмеряет,
Лишь я, хранитель, разрываю.
Но если лживый даст обет,
Пусть помнит: книг страшнее нет…
Библиотека вздохнула. Буквы поползли по бумаге, сливаясь в черные реки.
…Библиотека знает счет,
И не прощает тех, кто лжет.
Когда исчезла последняя строчка, женщина вскрикнула от ужаса перед внезапной пустотой. Но было поздно – еще одна история поселилась в бесконечных рядах «Забвения».
***
Тонкий серп луны, подобно серебряному лезвию, рассекал небо над дремлющим городом. Мир затаил дыхание между последним лучом света и первым шепотом темноты. «Забвение» всем своим существом ощущало приближение границы и готовилось к закрытию.
Я машинально поправила складки на темной мантии – ткань все еще неприятно пахла жженым пергаментом. В потускневшем зеркале отражалось мое привычное лицо: тени под глазами янтарного цвета, каштановые волосы, стянутые в тугой узел, слишком острые скулы и слишком равнодушный вид. Лицо хранителя.
В этот миг массивные дубовые двери распахнулись. В проеме, пронизанный нервной дрожью, стоял юноша. Высокий, должно быть лет двадцати пяти, с всклокоченными волосами цвета воронового крыла, выбивавшимися из-под капюшона потертого плаща. Его взгляд метнулся по залу и задержался на мне.
— Давненько никто не осмеливался приходить в столь поздний час… – Вальяжно протянула я. – Вас интересует забвение?
Он не ответил. Лишь шагнул вперед – двери с глухим стуком захлопнулись за ним.
Я склонила голову набок, позволяя себе улыбнуться.
Молчание. Как грубо.
Словно ставя точку в его бессмысленной дерзости, я вскинула руку с горделивой неторопливостью. Книга повиновалась щелчку, взмыла в воздух и резко рухнула на стол, подняв облако пыли.
— Вы должны коснуться.
Его пальцы замерли в сантиметре от переплета. Когда ладонь, наконец, легла на обложку, я затаила дыхание – кожа осталась холодной и немой. Ни алых всполохов, ни слабого мерцания – ничто не отозвалось.
— Так не бывает, – пронеслось в голове.
Заклинание рвалось с усилием, ломая привычный ритм:
Страницы, вейтесь в тишине…
Пусть буквы тают, как во сне…
Что было болью…
Ритуал оборвался. Перо в пальцах дрогнуло, оставив густую чернильную каплю, что медленно стекала на стол.
— Вы явились не за этим, не так ли?
Юноша смотрел сквозь меня. Магические чернила с шипением угасали.
— Здесь нельзя оставаться ночью, – холодно сказала я. – Не думаю, что мы сможем вам помочь.
Он кивнул и, не оборачиваясь, направился в сторону выхода.
Тогда тишина впервые показалась мне чужой.
***
Если бы странностям не суждено было повториться вновь, я бы разрешила себе забыть вчерашнюю встречу. Возможно, без зазрения совести, отдала бы ее на откуп капризам старой библиотеки, или сослалась на собственную усталость, или нашла любую отговорку, чтобы не верить в то, что стало происходить дальше.
Картина, открывшаяся в западном крыле на рассвете, не поддавалась никакому объяснению. Сфера памяти, веками хранившая первозданный блеск, теперь представляла собой мутный шар, внутри которого клубились чьи-то оборванные воспоминания. Свет внутри беспокойно метался по граням.
Передо мной один за другим вспыхивали образы неизвестных людей: детское лицо, искаженное криком; мужчина, бегущий по мостовой и с паникой оглядывающийся в темноту; девушка, стоящая на берегу моря и вот-вот готовая кинуться в воду; ребенок, который отчего-то горько плакал. Еще… И еще… Они не прекращались!
Я невольно отступила. Сердце учащенно забилось от нарастающего чувства тревоги. Эти образы не должны были всплывать. Не сейчас. Не после завершенных ритуалов.
Попятившись назад, я случайно задела стеллаж. Книги с верхних полок повалились на пол. Между фолиантами промелькнуло нечто белесое: пальцы с синими прожилками под полупрозрачной кожей. Бледная конечность, похожая на руку, разве что отдаленно, извивалась внутри распахнутой книги. Вскоре видение растворилось, за ним последовало другое.
Внизу винтовой лестницы, ведущей в архивы, пронеслась чья-то тень. Она удалялась от меня все дальше – до тех пор, пока не завела в тупик.
Попытки вернуться к работе оказались на редкость ничтожными. Весь оставшийся день меня не покидали навязчивые мысли, а воображение продолжало вести предвзятую игру, помогая незначительным вещам приобретать совершенно иное значение.
Я выполняла ритуалы, выговаривала заученные строки, принимала книги и память. Но каждый раз, когда кто-то касался пергамента, я ловила себя на мысли: Почему тот юноша не смог забыть? И почему он преследует меня?
***
Я покинула «Забвение» на закате. Каменные гаргульи, застывшие на углах здания, склонили головы в насмешливом реверансе. Их глаза, выточенные из мрамора, провожали меня безмолвным взглядом – пристальным, как у палача, и столь же лишенным сочувствия.
На улицах сгущался полумрак. Легкий туман скользил между фонарями, цеплялся за ржавые решетки водосточных труб и витрины закрытых лавок. Пахло пряной хвоей, выветрившейся древесиной и страхом – тонким, почти неощутимым, оттого еще более пронзительным.
— Женщина видела на Центральной площади дочь свою. – Обрывками донеслось до меня. – Представляете? Стояла у прилавка и перебирала продукты, как в тот день перед бурей. А ведь она погибла пару лет назад…
Я замерла.
— Ее бы сочли лгуньей, если бы подобное не повторялось, – отозвался другой голос. – Вот ребенок вчера встретил дядю. Говорит, он был за окном и просил подойти к нему. Только глаза были пустые-пустые…
— Сильверстоун никогда не считался спокойным местом. Мне жаль, что все это происходит…
— «Забвение» слабеет, – бросил кто-то. – Книги больше не способны сдерживать боль. Скоро она настигнет всех нас.
Я ускорила шаг.
Сфера не лгала. Забытое, в самом деле, оживало. Утерянные воспоминания представали перед жителями в облике иллюзий, которые следовали за ними по пятам. Они шептали некогда данные клятвы, показывали образы давно ушедших и заставляли смотреть правде в глаза – даже если та сжигала дотла.
— Лира! – Раздалось за спиной. Я растерянно обернулась.
Он стоял всего в десяти метрах от меня – все тот же юноша. Лицо, скрытое в полутени, взгляд прямой, спокойный, как будто наша беседа только прервалась, и он вернулся, чтобы продолжить ее.
Я ринулась вперед. Тяжесть мантии мешала, подол путался в ногах, но останавливаться было нельзя. Шум шагов – чужих, моих, его? – сливался воедино. Люди подобно загипнотизированным шествовали следом за ним, возводя между нами настоящую стену, через которую я не могла пробиться.
Кто-то толкнул меня в бок, от чего я ненадолго потеряла равновесие, и оторвала взгляд от парня. Наверное, это стало моей главной ошибкой. Ведь когда я подняла голову, то не обнаружила его на прежнем месте. Он исчез.
Меня охватила паника. Судорожно хватая ртом воздух, я бросилась на соседнюю улицу, кишившую яро спорящими студентами. Они толпились возле магазинов, обсуждали экзамены и не обращали на меня ни малейшего внимания. Однако некоторые из прежних посетителей «Забвения», украдкой смотрели на меня, и тут же отводили взгляд.
Я свернула в переулок, спешно направляясь к главному рынку Сильверстоуна. Обветшалые стены ларьков, располагавшихся там, были пропитаны запахом мяты и душистого жасмина.
Немало странного можно услышать среди рыночной суеты – особенно у чайной «Струны души», которую держит Руфус – чудаковатый старик, в прошлом известный как хранитель. Сейчас он славится своими настоями, что помогают уснуть или… вспомнить. Именно к нему я пришла, чтобы рассказать о случившемся.
— Видела? – Спросил мужчина, даже не поздоровавшись. – Это только начало.
— Что происходит? – С ужасом огляделась я. – Почему библиотека молчит?
Руфус отпил чай из фарфоровой чашки, и тяжело вздохнул.
— Забвение – не дар. Это долг. А долги, как известно, требуют уплаты.
— Вы говорите о том, что настал час расплаты? Этому не бывать.
Старик нахмурился.
— Постарайся найти верный путь. Он ближе, чем тебе кажется.
— Это все, что вы можете сказать?
— Ответ всегда кроется в тебе. Даже если ты не готова его принять.
Я ощущала, как внутри что-то медленно сдвигается. Будто бы зыбкий баланс, на котором покоилась моя уверенность, дал трещину.
«Ответ кроется в тебе» – его слова жгли сильнее, чем древние клятвы. Но какое решение? Что я должна понять, если сама начинаю сомневаться в собственных поступках?
Я вернулась в «Забвение», надеясь найти порядок, однако внутри меня встретило гнетущее молчание. Библиотека рушилась, а вместе с ней рушилась и моя жизнь.
Ступени под ногами скрипели непривычно громко. Стены… придвинулись ли они ближе? Или мне показалось? Я проходила между полок, и книги отодвигались от меня, явно избегая прикосновений. Некоторые беспорядочно распахивались, другие – их было не меньше – сгорали изнутри. Свет ламп удручающе мигал – они гасли одна за другой. Шторы на верхних ярусах колыхались из-за ветра, возникшего из ниоткуда.
С каждым шагом мое дыхание становилось тяжелее. Чем больше сомнений меня терзало, тем хуже становилось «Забвению».
А потом он снова появился.
***
Страх – это истина, искаженная воображением и раздутая неизвестностью. Он беспощадно стирает границы там, где они должны быть нерушимы и отнимает надежду у тех, кто непоколебимо во что-то верит.
Когда его холодные пальцы сжимали мое горло, я находила спасение в «Забвении» – среди страниц, которые забирали ужасы и хоронили их в глубине своих переплетов. Но теперь «Забвение» само стало источником страха, и бежать было некуда – разве что в самое пекло собственных воспоминаний.
— Ты снова пришел, – сказала я, смотря в сторону.
Парень замер у входа.
— Почему ты молчишь? Кто ты такой?
Он не ответил, лишь бесчувственно окинул меня взглядом, не намереваясь давать подсказки на вопросы. У него определенно есть правила, по которым он играет.
Я сжала пальцы. По телу пробежала липкая волна злости.
Мерцающие нити библиотеки тянулись к центру зала. Юноша стоял в том же месте, где и впервые. Между нами простилалась ровная полоса мрамора. Казалось, если я сделаю шаг навстречу, она треснет, и мы оба провалимся вниз.
— Скажи слово. Хоть одно. Позволь понять, зачем ты вернулся.
Он, как и я, прислушивался к трущобному биению сердца «Забвения».
Неожиданно заискрилась вспышка: перелив света пробежал по книжным стеллажам рядом с ним. Затем возникла еще одна незримая волна, уходящая в глубину запретного крыла.
Ответ кроется в тебе.
Мысли стирали воздух вокруг, разрывали тишину громче любого слова. Внутри пробуждалось воспоминание – об омуте чернил, о дрожи в руках, об исписанных страницах, чье содержимое я сама обрекла на небытие.
…Неужели я сама пользовалась забвением?
Библиотека выдохнула. Лампы над головой вспыхнули и резко погасли. Юноша не шевелился, но тень сдвинулась ближе к проходу. Там начинались ряды «Томов обетов» — тех, что никто не должен открывать без разрешения.
— Ты хочешь, чтобы я… посмотрела?
Он подошел к определенной книге. Глаза вновь поднялись на меня – в них не было ни упрека, ни просьбы. Только ожидание.
— Ответ кроется в тебе, – пронеслось у меня.
И я впервые повиновалась не правилам библиотеки, а зову собственной вины.
Я повернулась к запретному ряду. Тонкий слой пыли дрожал на корешке, за которым стояла моя правда. Пальцы коснулись кожи, и буквы проступили алым светом…
***
Шел третий месяц осени. Поздний ноябрь подчинял природу своей воле, и своенравно разгуливал по Сильверстоуну. Моя участь на тот момент была очевидной – я, новый хранитель «Забвения», избранная библиотекой. Впереди – бескрайние просторы и новая жизнь. Рядом со мной Эйн – друг, с которым мы прошли через многое. Я верила, что наше будущее будет светлым. Но однажды все изменилось.
Беда настигла Эйна раньше, чем я успела понять, какую опасную сделку мы заключили с судьбой. Он не видел ничего ужасного в том, чтобы прибегнуть к забвению. Им овладевала боль, с которой было слишком сложно мириться. И одним днем он все-таки показался на пороге библиотеки, желая избавиться от своих воспоминаний.
Я не сразу осознала, что он уже сделал свой выбор.
— Эйн, это слишком опасно. – Твердила я. – Забирать такой отрезок… Это рискованно.
— Я знаю, Лира. – Голос у него был хриплым. – Но… я не вижу иного выхода.
— Мы найдем его. Вместе. Только… доверься мне.
Он замолчал. Лунный свет, падающий в комнату, позволил уловить тень сожаления, промелькнувшую на его лице.
— В последнее время мне стыдно даже за мысли, что живут во мне, – прошептал друг. – Они… тянут ко дну. Это не та борьба, в которой я хочу побеждать.
— Эйн…
Я знала, что это не безопасно. Знала, что память, в которой столько боли, – нестабильна. Он мог не выдержать.
— Просто позволь мне. Перестань пытаться спасти меня…
Он поднял на меня погасший взгляд, и с мольбой в голосе повторил просьбу.
Я сдалась. А потом произошло то, чего я так боялась. Воспоминания покинули его сознание, оставив после себя лишь небольшие отголоски прошлого. Он забыл слишком многое.
С каждым часом Эйн угасал – не быстро, а мучительно обыденно. Он просыпался все позже; замирал на месте, глядя в пустоту; обрывался посреди фразы – и уже не возвращался к ней.
Я пыталась удержать его. Читала вслух. Смеялась, как раньше. Вела за собой по аллеям, показывала любимые книги, знакомые коридоры. Он слушал. Иногда даже улыбался – тому, что рождалось внутри него заново.
— Тебе лучше? – спрашивала я, надеясь.
Он долго думал, прежде чем ответить.
— Я… Я не чувствую. Ничего.
Моя вина заключалась в том, что мне не хватило смелости остановить его.
Я возвращалась в «Запретные залы» все чаще, ища объяснение. Ответ был прост, и оттого – невыносимым. Некоторые воспоминания не подлежат изъятию. Без них рушится человек.
Я не уберегла его.
Не сумела спасти.
***
Не все из нас заслуживают прощения. Не всем суждено без угрызений совести продолжать жить день изо дня, пряча боль за маской спокойствия и будоражащего кровь безразличия. Пусть кто-то скажет, что я поступаю бездумно и, возможно, даже жестоко, однако это мой выбор – забыть и никогда не вспоминать.
Невозможно в полной мере избавиться от всепоглощающего чувства вины и навязчивых мыслей, бесповоротно ступающих за тобой. Но возможно выстроить крепость, в которой удастся укрыться от настигающей бури. В моем праве последовать его примеру и по велению самой судьбы дожидаться уготовленной забвением участи. Я вижу на своих ладонях кровь, которую никогда не смогу оттереть, и не считаю, что будет правильным и дальше притворяться, что все в порядке.
Я видела, как Эйн исчезал в безмолвной пустоте. Видела, как он перестал быть собой – и как я, позволив этому случиться, потеряла часть себя.
Вернув мои воспоминания, библиотека смиренно ждала момента, когда я приму происходящее и без сомнений взгляну в ее сторону. Должно быть, спустя долгое время я обрету заветное спокойствие, и библиотека воспрянет из не мысленного хаоса.
***
Только глупцы могут назвать забвение даром – на самом деле оно строже правды, коварнее лжи и беспощаднее памяти. Едва ли есть высшая милость, чем принять боль и идти дальше, сохраняя в себе то, что делало тебя человеком. Я училась жить с ней после того, как кара «Забвения» меня настигла. И это страшное знание дало мне силу.
Покой получают лишь те, кто смело смотрит на свою вину и раскаиваются. Беглецы, скрывающиеся от нее и надеющиеся обрести избавление в пустоте, обречены на другое. Их память возвращается, разрывает изнутри и не дает продохнуть.
Библиотека Сильверстоуна никогда не хранила в себе забытые истории за бесценок. «Забвение» – это трибунал, где ежеминутно звучат приговоры. И голос ее не тот, что зовет в лучший мир, а тот, что призывает смириться с тем, что ты совершил.
