Сначала было слово.
Автор: Максимова А.Р
Каждому из нас дан собственный отрезок времени, именуемый жизнью. Люди появляются на свет, каждый проживает свою жизнь: кто-то долгую, но пустую и бессмысленную, а чья-то жизнь вспыхивает настолько ярко, что испепеляет все вокруг, наполняет теплым светом и искрами… Я видел много людей с перебитыми сердцами, сломленных и падших. Страшнее всего смотреть на тех, чей огонек в глазах давно потух … Они продолжают существовать по инерции, бесцельно тратят время, совершенно не задумываясь о том, чего на самом деле хотят. Глубоко несчастные, они даже не понимают, отчего им так тоскливо и тяжело?
Разве это жизнь? Больше похоже на мучительный и беспокойный сон, от которого хочется поскорее проснуться.
А тот, кто оставляет свой свет, и продолжать жить в памяти людей и времени… Тот счастливый по-настоящему был жив.
Большинство уходят бесследно, молча догорая, словно огарок свечи. Хрупкая человеческая жизнь… Легкое дуновение ветра — и пламя гаснет, а дым растает в темноте, поглотившей последний свет. И человека нет. А, может быть, и вовсе не было?
Но пока человека помнят — он все ещё жив. Жив, благодаря памяти, благодаря слову, которое сопровождает любого из нас в течение, зачастую короткой, но воистину удивительной жизни. Что же оно значит — слово?
Слово напоминает растущий полевой цветок. Оно прорастает в устах младенца, собираясь по крупицам из невнятных звуков и слогов. Неуверенно сказанное первое «мама» столь же важно, как робкий первый шаг. Восторженные лица родителей, которые с трепетом слушают гуление чада.
Так много неизведанного и непонятного в строках ярких сказок. Слова потоком бурной речки вливаются в жизнь. Буйное течение приносит с собой много вопросов, непонятных значений и фраз.
Бесконечные «почему?» сваливались на головы родителей.
— Мама, что значит «радость»? — нахмурено спрашивал я в детстве.
— Хороший вопрос, солнышко. Вот когда подрастешь, обязательно узнаешь.
Мама игриво подмигнула мне и достала шоколадную конфету из стеклянной вазочки. Я расплылся в довольной улыбке и мама отчего-то громко захохотала.
И мы с нетерпением ждали того заветного момента, когда настанет это «вырастешь», чтобы найти ответы на, казалось бы, простые вопросы. Верили, что где-то там, за горизонтом, исчерпаем многочисленные «почему?» и «как?», и наверняка будет знать обо всем на свете. Сможем читать детские журналы сколько душе угодно, а не когда мама приходит с работы пораньше.
Мама приходила домой поздно. Она работала допоздна и часто уставала. Через черную широкую оправу очков просачивалась разбитость. Стекла были целыми.
Я не видел её воспаленных и красных глаз. Но от мамы сквозило усталостью, но завидев меня, она притворно сгибала губы в слабую улыбку.
«- Прости, задержали на работе… — виновато бормотала она.
Я был так счастлив. Потому что изо дня в день ждал вечера. Глухого стука каблуков по подъездной лестнице, скрипа входной двери и запаха цветочных духов в прихожей.
Её рабочий номер я знал наизусть. Пальцы уверенно нажимали заученную комбинацию цифр и спустя несколько длинных гудков раздавалось дежурное:
«- Диспетчерская служба, слушаю»
Мама, это я. Голос моментально размяк, словно превратился в кисель.
«А… Разве бабушка не с тобой?» — едва заметные нотки тревоги притаились в трубке.
Взрослые часто ищут подвох и непременно ожидают неприятностей. Нельзя без причины спрашивать, смеяться, нельзя убегать с соседскими мальчишками на речку, лазать по деревьям за дичкой, подслушивать разговоры за стенкой, особенно встревать в них. Так же нельзя звонить маме на работу по пустякам. Я смакую каждый слог слова, которое стало скользким и неприятным. Не-ль-зя
Нельзя оказалось самым любимым словом у взрослых. Особенно хорошо я это понял в школе. Хотя со временем и привыкаешь.
Вслед за опадающей листвой приходят чудесные школьные годы. Много новых лиц, сверстников, одетых белые, заботливо накрахмаленные рубашки. На головах девчонок красуются пышные банты, а мальчики щеголяют в чёрных пиджаках, словно маленькие копии взрослых. Как же мы гордимся, что походим на них. Стараемся делать все ровно так же, как и родители. Мальчишки вожделенно мечтают о том, что однажды отрастят бороду и бакенбарды, будут с таким же деловитым видом бриться вместе с отцом. Девочки заглядываются на мамины каблуки и яркую косметику, которой так и тянет накраситься, как модели с глянцевых обложек.
На учебе приходиться несладко и на нашем пути начинают встречаться преграды. Оказывается, чтобы всему научиться, мало попросту сесть за школьную парту. Недостаточно уметь складывать слова воедино, нужно научиться вырисовывать гласные и согласные в прописях, чтобы было точь-в-точь, как показано мелом на доске. Корявые буквы вылетают из-под ручки, не помещаясь в строчки.
И как только старшеклассникам удается так легко и проворно писать, будто слова сами норовят выскочить на тетрадь? Только гляди, как рука сама по себе бежит по строчкам, вырисовывая закорючки.
Учительница озабоченно качает головой.
— Старайтесь, ребята, вас все получится.
И сказанная фраза действительно ободряет, даёт надежду, что ты непременно справишься, нужно только приложить усердие и желание. Воодушевленные ученики терпеливо выводят строки первого стихотворения.
И слово даёт свой слабенький зелёный росток. Только, безусловно, нужно помочь ему взрасти, а это значит читать больше полезных книг и упражняться в письме.
Однако коварные слова, так нелегко написать их верно, без ошибок! Я же точно слышу здесь букву «о»!— я раздосадованно в очередной раз вырываю тетрадный лист, словно лист отрывного календаря, что срывает папа, как только на смену дня приходит темный вечер и на небосклон лениво карабкается луна.
Человек привыкает ко всему. И со временем злополучное «корова» уже не слышится обманчиво через гласную «а». Даже почерк становится более стройным и аккуратным, прописные буквы не лезут друг на дружку, воюя за «место под солнцем».
Наступает новый виток знакомства с речью и не только с таким языком, как родным. К нему прицепляется такое понятие как «литературный» язык.
Перед нами распахивается красочный, невероятный книжный мир, способный переместить сознанию в любой, даже выдуманный, уголок. Здесь стерта грань между реальностью и выдумкой, любая самая смелая фантазия оживает под пером умелого писателя. Как же авторам удается так искусно играть со словами, примеряя самые невообразимые сочетания, крылатые выражения. переносные значения. Все же слагать сочинение, право, настоящее искусство. Ровно такое же, как и постигать саму литературу.
И знаете, я однажды попробовал. Получилось, конечно, неважно, но я ужасно гордился собой. Я до сих пор помню тот день.
До последнего листья цеплялись за изогнутые ветки деревьев. Ветер упрямо раскачивал их, иногда ему удавалось сбивать ворох золотисто-желтых звезд. Те медленно тонули в стылом воздухе, пока в спокойствии не опускались к земле. Листья стараются, как только могут, но ветер сильней. И в один момент они упали. Словно звездное небо дало трещину, и звезды обрушились на землю. Кроны деревьев быстро поредели, а улицу заполнил сухой шорох. Пришлось хорошо поработать метлой, чтобы разгрести опавшую листву, что сморщилась и хрустела под ногами.
Я забрался на высокую липу. Вскарабкаться до её гибких ветвей не так уж и просто. Помнится, славно я навернулся с нее прошлым летом, ухватившись на гладкую бурую кору. Дед обеспокоено выглянул в окно, но, завидев мои разбитые колени, лишь усмехнулся. Теперь же я ловко карабкаюсь все выше, устремляясь почти к самой макушке. Раскидистая и душистая липа стала моим надежным пристанищем. Бывает, сядешь, скрывшись за листвой и наблюдаешь. Дома внизу, будто из кубиков сложены, даже люди становятся размером с горошину. Внизу улица беспокойно шумит и движется, точно извилистая беспокойная речка.
— А я – матрос, что вглядывается в горизонт с деревянной мачты.- гордо с распевом продекларировал я.
В мгновение листья рассеиваются, улицы утопают в бурлящих волнах, серебром отражаясь под ослепительным солнцем… Даже дышится как-то по-особенному легко в этом бескрайнем речном просторе. Мачта раскачивается, мой фрегат кренится под свежим ветром, а шумящая листва отдается гулкими всплесками волн. Поднеся ладонь к козырьку, я всматриваюсь вдаль, где уже виднеется земля и песчаная отмель.
Удары волн прервал незнакомый голос. Нарисованный мир растекся и смешался с опавшими листьями. Я спустился ниже и, придвинувшись поближе, напряженно вслушивался. Однако все равно не мог расслышать ни слова, а любопытство так и подмывало на шпионство. Я спрыгнул вниз, и приземление болезненно прокатилось под подошвами ботинок. Отряхнувшись от пыли, я на цыпочках подкрался к приоткрытой двери. Потемневший хворост под ногами хрустел предательски громко. Через щель просачивалась полоска сухого и смолистого воздуха, что смешался с голосами и доносил их до моего уха.
И чудилось мне, словно пришедший незнакомец разыскивает меня, юного матроса, чтобы захватить мой парусник. И я решил написать прощальное письмо, чтобы отправиться в плавание.
Это было первое мое письмо, написанное с душой и чувством. Пусть не совсем грамотно и складно, зато с каким жаром я писал о морских походах, шуме прибоя и соленых морских волнах, приключениях и опасностях.
Помню, как прочитав мое письмо, папа разразился громких смехом, а затем ласково потрепал меня по голове. И всем читал на работе мой рассказ о пиратах-разбойниках, неизведанных островах и морских гаванях.
К сожалению, в неумелых руках, слово способно стать яблоком раздора. Иногда нет холодней оружия, чем сказанная сгоряча фраза. Между людьми случаются размолвки и ссоры. Одно неосторожно брошенное слово может так сильно ранить человека, что даже чувствуешь настоящую боль. Люди словно стрелами метают колкие и едкие высказывания, вовсе не задумываясь о том, что произносят в порыве гнева. Словно бросают плотно слепленные снежки, целясь друг в друга. Меткий бросок… Попал! А ведь, между прочим, бывает очень больно.
Иногда по вечерам слышна ругань родителей за стенкой. Обрывки серьезных взрослых слов не дают мне погрузиться в сон. Они звучат грозно и отрывисто, мамин голос дрожит, а потом, чаще всего, слышен её плач и виноватое, гнусавое бормотание отца. Невольно слушаю их ругань, отчего-то даже мне не по себе. Хоть и знаю, что завтра мама как ни в чем не бывало будет варить папе крепкий кофе в турке, а тот нахмурено читать свежую газету на кухне.
Иногда от таких сражений остаются болезненные синяки. И все равно, перебитые, потирающие ушибленные души, миритесь, зарывая топор войны. И уже совершенно не важно, кто был прав, а кто виновен. Все прощают ближних, как бы не болело под рёбрами. Бывает так, что этого сделать не удаётся. Ведь, как известно, больнее всего ранят именно родные люди.
Как ребёнок, схвативший язычок пламени, обжигаемся. Оказывается, надобно иметь осторожность используя язык. Нельзя говорить то, что вздумается и первым приходит в голову. Но порой слова бесконтрольно вырываются наружу, срываются с уст, будто резвые синицы с ветки под обстрелом соседских мальчишек. А учиться управлять собой, особенно речью, далеко не просто.
С моим хорошим другом Женькой мы познакомились в третьем классе. А дело обстояло вот как.
В нашем классе есть Петя Курочкин, вот уж действительно, оправдывает свою фамилию. Отъявленный задира, ходит на переменах, грудь колесом, так и норовит кого-нибудь клюнуть. В тот злополучный день жребий пал на меня. Чуть стоит мне отвернуться —как отвесит подзатыльник, что я даже взвыл от боли. А его это только раззадорило, знай себе посмеивается, совсем не думая оставлять меня в покое.
Наконец, когда мой обидчик в очередной раз расхохотался и уже было замахнулся для очередного удара, ни с того ни с сего Петьке прилетело увесистым учебником математики по голове, благо наша учительница в тот момент вышла из кабинета, иначе бы ее инфаркт хватил, при виде того, как математика была буквально «вбита» в несчастную Петькину голову.
— Сказано же тебе, хватит. Или не ясно, что тебе говорят? — Темные глаза-булавочки буквально вцепились в мальчишку.
Последний проглотив язык от неожиданности, молча хлопал глазами. Женька победоносно взирал на умолкшего соперника. Затем подошел ко мне и чопорно протянул загорелую крепкую руку:
— Меня, кстати, Женька звать.
Женька был лидером нашего класса, его слово приравнивалось к закону. Больше меня никто не смел задирать. Так началась наша крепкая дружба, наверное, длиною в целую жизнь.
Мы редко говорим о девчонках и о «дамах сердца», как бы сказала наша учительница литературы. Женька уверен, что в будущем мы обязательно женимся. И мне хочется верить ему, потому что нет несчастнее человека, которого некому ждать дома.
У нас в доме живет дядя Коля. Иногда он приходит в гости к отцу и они подолгу сидят вечером, о чем-то тихо разговаривая на кухне. В такие дни папа достает из буфета спрятанный графин, содержимое которого он наливает в граненые рюмки.
Дядя Коля холост, пару лет назад от него ушла жена. И глаза у нашего соседа серые, грустные-прегрустные. Отчего-то мне кажется, что ему нездоровиться и он сильно тоскует по своей возлюбленной. Правда об этом нельзя говорить, да и мама как-то строго смотрит на меня, если я начинаю расспрашивать ее.
Время от времени дядя Коля пишет красивые стихотворения. Они доносятся с кухни, такие складные и воздушные рифмы, словно слова соединяются в дивные ноты. Мне не разрешается заседать вместе с ними, но иногда он сочиняет что-то веселое, специально для меня. Так здорово у него получается, что я радостно хлопаю в ладоши, как подобает аплодировать настоящим артистам.
— Слово лечит. —как-то донеслось до моих ушей, когда папа после ухода нашего соседа говорил с мамой.
Как же слово может лечить? Когда я болею, мама заставляет меня глотать меня противные микстуры и лежать под тяжелым ватным одеялом. Здесь же дело обстоит иначе. Бесполезно кутаться с вязаный шарф и пить горячий чай с медом и лимоном. Но я бы очень хотел уметь так же красиво излагать свои мысли, как дядя Коля. И я обязательно попрошу его дать мне пару уроков, наберусь знаний и попрошу.
Я решил, что теперь каждый день буду здороваться с нашим соседом так добродушно и ласково, как только могу. Мне совершенно не хочется, чтобы он заболел еще сильнее.
И хотя жены у дяди Коли нет, да и папа за него переживает, хуже всего приходится вовсе не ему.
— «Здравствуй, сынок. Как твои дела?» — пишет седая старушка в письмах.
Пишет и выбрасывает запечатанные конверты в ящик, правда не почтовый, а в обычный ящик письменного стола.
Все потому что почтальон откажется отправлять бабушкины письма по одной простой причине. Не дойдет оно до адресата. Адреса отправки у письма нет. И не будет.
Сын бабы Шуры уехал несколько лет назад. Одетый в камуфляжную форму, он отправился эшелоном воевать в отдаленное место. Эшелон — это такой поезд, который везет бойцов в место назначения, так сказал папа. С тяжелым сердцем отпускала старушка своего сына служить во благо Родине.
Он писал старушке теплые письма, каждое из которых заканчивал обещанием, что в скором времени обязательно приедет в родной дом, уже без обратного билета в часть. Написанные рукой сына весточки грели душу бабе Шуры. Она бережно складывала их в Евангелие и с нетерпением ожидала его возвращения.
По прошествии времени она не получила ни одной записки со службы. И каждый раз, когда она видела почтальона с сумкой наперевес, в надежде выбегала к калитке, но из раза в раз уходила он, пряча глаза, лишь отрицательно качал головой. Вдруг в один день бабушка получила письмо с фирменными военными штампами и сердце её затрепетало.
Баба Шура продолжала пробегаться глазами по строкам, а её глаза с ужасом застывали на каждой точке, поставленной в извещении. «… солдат воинского подразделения», «…не вернулся полным составом…», «…пропал без вести». Дальше были написаны слова соболезнования, но какой в них толк? Что могут понимать командиры, не терявшие детей, которых сами вынашивали непосильным трудом? Пропал… Да нет же, надежда на то, что мой мальчик еще жив, что он где-то дышит ещё теплиться в моей груди.
Старушка схватилась за сердце. Почтальон, стянув с себя кепку, затянулся толстой сигарой и дым спрятал его лицо.
А дед? Как сжал руки в кулаки дед… Тот самый герой, который сам прошел Блокадный Ленинград. Он в жизни не позволял себе плакать, а теперь скупые слезы делят на три части его лицо.
Как же, как же они теперь будут жить, если больше некому их помнить? Значит, они в одночасье исчезнут, ведь некому поддерживать их существование в памяти?
В тот вечер я понял одну самую главную, первую взрослую вещь. Пока мы живы — все поправимо, все можно изменить.
Не страшно не уметь владеть словами столь же умело, как это делают литераторы. Все успеем, все можно изменить, пока под рёбрами стучит твоё сердце.
Куда страшнее, если ты гениальный творец, не имеющий своего близкого слушателя, куда страшнее остаться наедине с собой. Или если в отчий дом стучится горе…
И еле слышная фраза вспыхнула у меня в голове, а затем постепенно рассеялась:
«— Мама, что такое счастье?»
