На глубине колодца плескалась темная, талая вода. Ведро медленно опустилось вниз, зачерпнув достаточно воды, и Николь аккуратно, стараясь не разлить ни капельки драгоценной влаги, стал поднимать ведро наверх, прикладывая все возможные усилия. Ведро поднялось наверх, и юноша, схватившись за ручку, поставил ведро в сугроб, вновь взглянув вглубь колодца на свое чуть искаженное кругами отражение в воде.
Шел третий год войны. Перед войной в деревне было 34 дома и 168 жителей. Начало войны Николь застал в двенадцатилетнем возрасте. Отец Николя ушел к партизанам в самом начале войны, вскоре за ним последовала мать, и в доме опустело – остался лишь дед Петр, ветеран Гражданской войны. Однако эта тишина продлилась недолго – немцы не проявляли особого интереса к деревне, чем воспользовались жители сожженных нацистами сел, стекаясь в деревню целыми семьями и стуча в окна домов, зная, что им откроют. В одной избе жили по сорок-пятьдесят человек. Сейчас в деревне жили тысяча семьсот шестьдесят человек. Но никто не роптал, все давно смирились со своей судьбой и были благодарны за кров над своей головой и за то, что здесь нечасто была слышна противная немецкая речь.
— Николь?
Голос заставил мальчика повернуться и отвлечься ненадолго от своих мыслей, окинув взглядом деревню и крыши домов, укрытые снегом.
Девочка, окликнувшая его, была невысокого роста – она еле доставала Николю до плеча, с белыми локонами, непослушно выбивавшимися из-под пухового платка и светло-голубыми глазами.
— Агнесь, давай помогу воду набрать?
Девочка улыбнулась, молча кивнув головой, и протянула ведро. Агнеся была одноклассницей Николя – на три месяца его младше, с задорным характером и звонким голосом, а ее смех часто был слышен в школьных коридорах.
— Я сама. – Агнеся быстро и ловко начала управляться с колодезным журавлем, погружая ведро в воду. Тишина казалась звенящей, неуютной, а Николю было стыдно просто так стоять, сложив руки.
— Говорят, что наши уже близко. Дед надеется, что весной уже будем жить без немцев. — Нерешительно начал Николь, боясь нарушить тишину, хрупкую, как паутина.
— Поскорее бы… — Выдохнула девочка, с трудом поднимая ведро. — А то к нам пришел один… Из той деревни, которая недавно была сожжена. Меня Яна предупредила о том, что он – душевнобольной. Говорят, что у него семью – жену, двух детей маленьких на глазах расстреляли, вот он рассудком и тронулся. Вечно за нож хватается, кричит по ночам на весь дом, что отомстит фрицам и что они еще поплатятся за все. Покоя теперь в нашем доме нет. А у меня два брата маленьких боятся – как только видят его издалека, сразу за печку прячутся и сидят там. Знаешь, с таким постояльцем и до беды недалеко. Что с людьми война делает…Тревожно как-то — Тихим голосом говорила Агнеся, переливая воду в ведро.
— И давно он у вас?
— Три дня. Днем спит, ночью по дому мечется. Спасу от него нет.
Подняв из сугроба свое ведро, а в свободную руку взяв ведро Агнеси, удостоившись от нее смущенного взгляда, Николь направился к дому девочки. Хорошо, что они жили рядом – дома ребят находились на окраине деревни перед лесной опушкой.
***
За время войны Агнеся научилась различать тишину – это не трудно сделать каждому человеку, который хоть в жизни слышал, как с пронзительным свистом самолет летит в лес, озаряя окрестности прощальным светом, или слышал, как прицельно работают пушки. Тишина бывает спокойная и мирная, а бывает тревожная и зловещая. Тревожная тишина царила на оккупированной территории каждый день, когда, выходя за водой, Агнеся молилась, чтобы тропы, ведущие к деревне, оставались заметенные снегом и были нетронуты сапогами немцев. Спокойная тишина появлялась редко, но ее прихода ждали почти так же, как и прихода весны.
Сидя в доме и смотря на то, как Николь по просьбе матери поправляет покосившуюся полку с фотографиями в свете лучины, Агнеся могла поклясться, что такого умиротворения и спокойствия она не испытывала с самого начала войны.
— Ну, думаю, вот и все. – Николь отложил маленький молоток в сторону и вытер руки о штаны, осматривая проделанную работу – небольшая полка, на которой помещались семейные фотографии в рамках, теперь висела ровно.
— Спасибо большое. – Кивнула девочка, держа в руках телогрейку юноши.
— А где твой сумасшедший? Не видно что-то.
— Ушел еще днем. – С тревогой прошептала Агнеся, повернув голову в сторону большой комнаты – там, на печи крепким сном спали два младших брата, меньшему из которых едва исполнилось два года.
Агнеся положила добротно зашитую телогрейку на стол и отвернулась к окну, выходящему на пустынную деревенскую улицу, глядя на снегопад. Когда Николь взял вещь, дверь открылась, впустив в теплый дом холодный декабрьский ветер со снегом. Лучина, стоящая на столе, вмиг затухла, и комната погрузилась в кромешную темноту, в которой можно было различить лишь очертания окна и фигуру, стоящую в дверном проеме. Высокий мужчина сделал несколько шагов в дом, было слышно, как проминаются доски под тяжестью его веса. Неприятный запах проник в дом вместе с ним – гнусный и противный, от которого Агнеся тут же закрыла нос рукавом платья.
— Ну вот и он. — Прошептала девочка Николю, кивая на человека и зажигая лучину. Вставая со стула, она тут же замерла, схватившись рукой за стол, чтобы не упасть. С ножа, орошая деревянный пол, капала кровь. Она была везде – на руках, на одежде мужчины, на валенках, даже седые волосы несли на себе маленькие капли крови.
Николь двинулся вперед, закрывая собой Агнесю, и яростно смотря на вошедшего мужчину. Он пока не разобрался, что происходит, но чувствовал, что спокойным и мирным этот вечер точно не будет. А он так хотел поговорить с Агнесей наедине, без присутствия других людей, которые лишь мешали ему сосредоточиться.
— Я отомстил! Отомстил! За жену, за детей своих. Я отомстил! Я убил его! Убил фашиста! — Крик потряс дом так, что с соседней комнаты раздался тихий плач. Это плакал новорожденный младенец одной из живущих в доме женщин из сожженной деревни.
— Кому ты отомстил? – Николь сделал шаг вперед, неуверенно вытягивая руки вверх в знак того, что он безоружен. Нож с противным лязгом упал на пол.
— Чертям… Чертям я отомстил. Не люди они, а демоны во плоти. Разве… Разве люди так могут…?
Николь отвел взгляд, не находя подходящих слов. Агнеся же, быстро накинула матушкин теплый платок и обулась в валенки, выбежала во двор к одной из троп. За ней последовал и Николь. Колючий снег попадал в глаза, мешая видеть маленькие капельки крови, образовавшие небольшую алую дорожку посреди белоснежных сугробов. Тропа вел на мост – там, среди снежного покрова, выгнув руки под неестественными углами и открыв рот, в последнем молчаливом крике, лежал молодой немецкий солдат, стеклянным взглядом уставившись в темное ночное небо. Серая шинель с рядом пуговиц на груди была окровавлена – невозможно было разобрать очертания прежней фигуры сейчас, когда вместо живого человека на заснеженном мосту лежало изуродованное ножом тело. Николь замер в нерешительности, остановившись в нескольких метрах от мертвого тела. Рядом, утопая по колено в снегу, стояла Агнеся, большими от ужаса глазами смотря то на немца, то на Николя. Юноша быстро прикрыл ей ладонью глаза, чувствуя, как дрожит от страха и холода тело девушки.
«Не нужно ей на такое смотреть.» — Пронеслось в мыслях Николя, а в слух тихим шепотом он сказал:
— Предупреждать людей надо, чтобы уходили. Скоро за этим немцем облава нагрянет.
Агнеся поняла его сразу – увязая в сугробах, которые росли каждую минуту, она побежала к противоположному краю деревни, стуча во все окна, и крича, чтобы люди выходили. В домах постепенно зажигался свет – жители деревни, не подозревающие, что случилось, выходили на мороз, глядя на двух бежавших по улицам подростков, кричащих об опасности. В Белоруссии, за одного убитого немца, нацисты сжигали целые деревни и села, не щадя мирных жителей.
Вскоре, узнав об убитом немце, односельчане стали в спешке собирать вещи, готовясь спрятаться в лес, который на несколько следующих часов станет для них домом. А на ликующего сумасшедшего, который как заклинание твердил о своей мести, жители деревни смотрели со злостью. Был лишь один человек, кто взглянул на него с грустью – Агнеся.
***
Сильный холодный ветер покачивал стволы берез с противным скрипом. Тысяча людей: голодных, замерзших и испуганных, сидели в лесу и с тревогой смотрели в сторону деревни, ожидая немцев. На руках плакали младенцы, продовольственных запасов почти не осталось – почти все съели за первые часы, надеясь на то, что немцы придут, увидят пустую деревню и уедут. Неподалеку была слышна артиллерийская канонада – фронт был совсем близко.
— Возвращаться домой надо. Продуктов нет, уже едим кору деревьев, чтобы утолить голод, дети замерзли, да и немцы не придут – не до нас им сейчас. – Говорили люди между собой. И только дед Николя уговаривал их остаться в лесу хотя бы до утра, чтобы точно убедиться в том, что им не грозит никакая опасность. Мороз усиливался, вынуждая людей думать о возвращении домой. Ночью лес покинул первый житель, а за ним потянулись и другие – люди, не слушая уговоры Петра, шли к деревне, надеясь, что опасность и на этот раз минует их.
— Что там? – спросил Николь, высовывая голову между колючих еловых ветвей. Юноше стало плохо еще накануне вечером. Ночью сильно поднялась температура и Агнеся опасалась, что болезнь может перейти в воспаление легких. Девочка не последовала примеру своих односельчан – она осталась в лесу, неотрывно дежуря у постели Николя, сделанной из еловых ветвей, которые хорошо хранили тепло.
— Уходят. Петр Алексеевич старался их отговорить, но они его даже слушать не хотели. Можно понять – у многих дети, да и еда почти закончилась.
— Агнеся, ты тоже вернешься в деревню? – с тревогой спросил Николь.
— Нет, я с тобой останусь. Маму я предупредила – она, конечно, была против того, чтобы я осталась в лесу, но я ее уговорила и обещала вернуться в деревню завтра утром. – С радостью произнесла Агнеся.
— Мама одна из первых ушла – брат заболел, организм слабый, морозов не выдержал, температура сильно поднялась. Ты постарайся поспать сейчас. Сон – лучший помощник в таких случаях.
На рассвете состояние юноши немного улучшилось, однако сухая одежда подходила к концу. Последняя льняная рубашка прилипала к его телу, вся промокшая от пота. Петр Алексеевич сидел на поваленном дереве, припорошенным снегом, и молчаливо курил трубку, задумчиво глядя на клубы серого дыма, поднимающиеся вверх и рассеивающиеся в воздухе, оставляя за собой только горьковатый запах табака.
— Петр Алексеевич, мне в деревню надо, маму проведать. У Николя жар почти спал. Я принесу ему лекарства и сухую одежду. Я ненадолго, к обеду вернусь, обещаю.
— Постарайся вернуться быстрее, умоляю. – Николь приподнялся на локти, смотря на уходящую вдаль фигуру девочки. Услышав его мольбу, она обернулась – из-под пушистого платка выбивались белые кудряшки, а голубые глаза смотрели на него со спокойствием и нежностью, которых во взгляде Агнеси Николь никогда не замечал. Глубокая и безмолвная тишина воцарилась в лесу – невысказанные ребятами слова замерли в воздухе, но ни один из них не хотел говорить первым. Николь с робостью смотрел на нее – он так много хотел ей сказать, но он стеснялся и боялся, что все, сказанное им от чистого сердца может разрушить их дружбу. Девочка улыбнулась, кивнула головой, а эхо в лесу повторило ее голос несколько раз, удаляясь в чащу леса.
— Вернусь. Вернусь и мы с тобой обязательно поговорим.
А Николь еще долго смотрел вслед уходящей Агнесе.
***
Небо окрасилось в акварельные светлые краски, солнце поднималось на небосклон, первыми утренними лучами освещая крыши деревенских домов. Звезды потихоньку меркли на небе до следующего прихода тьмы, словно прячась от небесного светила. Ночной снегопад оставил после себя много снега, и Агнеся шла, утопая по колено в белоснежном покрове. До деревни ей оставалось дойти совсем немного – надо было лишь пересечь поле, полностью покрытое снегом.
Тишина стояла удивительная. С одной стороны она была первозданная и предрассветная, с другой стороны – печальная, мучительная и пугающая – еще не топились печи, и не было видно дым из печных труб. Она была сравнима с тишиной перед грозой, когда вся природа замирает в волнительном ожидании раскатов грома и блеска молний.
— Так хорошо, так спокойно, как — будто и войны нет – подумала Агнеся, любуясь природой.
Внезапный рев моторов, лай собак и свет автомобильных фар разрушили эту хрупкую тишину – бесцеремонно, нагло и подло разорвав ее в клочья и заставив Агнесю вздрогнуть. Мотоциклы и машины двигались к деревне со стороны моста, как большая, серая гадюка. Спокойствие разбилось вдребезги, видя, как первые мотоциклы с солдатами в серых шинелях въезжают в деревню. Сотня, две сотни, тысяча – девочка старалась посчитать солдат противника, однако вскоре они все слились в одну единую серую массу, из которой доносились злые, отрывистые фразы и команды.
Агнеся не могла идти дальше, замерев посередине поля, как каменная статуя, прерывисто дыша и хватая холодный воздух ртом, пытаясь осознать все происходящее. Дворы домов наполнялись солдатами в серых шинелях. Они пока не дошли до крайних домов – домов Агнеси и Николя. Первая мысль, промелькнувшая в голове девочки после осознания всей беды, надвигающейся на Олу, была простая – надо предупредить маму, которая даже не подозревает о карательной операции.
— Мама! Немцы! Мама, немцы! – С криком бросилась девочка к деревне, утопая по колено в снегу. Снег забивался ей в валенки, обжигая ноги, но Агнеся не думала об этом – все ее мысли заняты были семьей и домом, которые сейчас были в смертельной опасности. С каждым шагом бежать становилось все труднее. Оступившись, она упала лицом в снег, который тут же обжег ее кожу, как сотни маленьких угольков. Адская, невыносимая боль пронзила ее ногу, не давая ей подняться и продолжить свой путь. Где-то вдалеке были слышны автоматные очереди, крики, ругань на немецком языке и истошный лай немецких овчарок.
— Мама, там немцы! Мама! Мама! Там фашисты! Бегите!
Передвигая руками, и стараясь зацепиться за снег, который проваливался и оседал под теплыми детскими ладонями, Агнеся поползла вперед, волоча за собой больную ногу. Сильные порывы ветра сбили с ее головы платок, затерявшийся где-то среди сугробов, и белокурые волосы девочки вмиг растрепались на ветру, закрывая ей глаза.
— Мама, уходите, там немцы! Мама! Мама! – Плача, кричала Агнеся, а силы иссякали с каждой секундой, руки замерзали, утопая по локоть в снегу.
Немцы шли по деревни, держа в руках факелы. Под дулами автоматов они выгоняли людей из своих домов, загоняя их в колхозный сарай. Собак спустили с цепи, и те, с громким лаем, бросались на жителей деревни, впиваясь в них острыми клыками и орошая одежду жителей алой кровью. Затем немцы заперли дверь сарая, облили бензином и подожгли. Они стояли, злобно смеясь и крича – казалось, что это вовсе и не люди смеются, а демоны, смотрящие на то, как горит последнее мирное пристанище на земле, хранившее в себе частичку прошлой, довоенной жизни, оставшейся в памяти у всех жителей Олы. Женщины, закрывая собой детей, бежали прочь от деревни, спасаясь от расправы, однако пулеметные очереди, которые им пускали в спину, разрывали их сердца в клочья – были слышны только предсмертные крики матерей и детей.
— Нехристи! Детей то хоть пожалейте, ироды! Их за что? – Воскликнул седой мужчина, за спиной которого прятался босоногий мальчишка в длинной до пят рубашке. Немцы ответили на это лишь пулеметной очередью в его сторону, которая в единый миг унесла жизни и мальчишки, и старика.
Немцы шли по деревни, сжигая все: и дома и людей на своем пути. Тех, кто пытался убежать от огня, добивали или автоматными очередями, или спускали собак. Агнеся увидела знакомую фигуру женщины – Аксинья Курлович – жена бухгалтера колхоза. Эта женщина в фуфайке и большом клетчатом платке уверенной походкой подошла к немецкому офицеру, который командовал карателями, и что-то сказала переводчику. Она просила не пощады.
— Разрешите мне умереть в собственном доме.
Жуткая, непонятная просьба женщины позабавила немцев– они встретили просьбу громким хохотом. Главный, в черных, лакированных до блеска сапогах, махнул рукой в неизвестном направлении, показывая, что разрешает. Немец, стоящий рядом, с громким смехом облил одежду женщины бензином. Она знала, на что идет – медленными, но уверенными шагами, не оборачиваясь к хохочущим немцам, Аксинья двинулась к своему, уже объятому пламенем дому. Единственное, крикнула соседке Александре Семеновне Дикун беречь дочек, наивно думая, что фашисты не тронут 110-летнюю старушку и маленьких детей. Огонь встретил ее на пороге – женщина вспыхнула, превратившись в живой факел, который неподвижно, как солдат в почетном карауле, стоял на пороге своего горящего дома.
Агнеся уткнулась лицом в снег, не желая видеть продолжения этой кровавой сцены. Она отказывалась воспринимать происходящее – на ее глазах погибали ее друзья, с которыми она недавно сидела за одной партой, знакомые, приветливо улыбающиеся ей при встрече. Немцы не щадили никого – даже Яна, тихая и скромная девочка, подружка Агнеси, сейчас лежала на пороге сарая в луже собственной крови, крича от кровоточащей раны на животе.
Агнеся снова попыталась ползти. Она должна быть там. Не тут, в поле, а там – помочь маме, братьям. Она хотела быть с семьей. Но, попробовав сделать еще несколько движений вперед, она поняла, что дальше ползти она не может. Из последних сил она приподнялась на колени, боль в ноге отдавалась во всем теле. Взгляд девочки был неотрывно устремлен на свой дом. В соседском доме Олеся с восьмью детьми успела спрятаться в землянке, которая была вырыта около дома. Услышав плач детей, немцы забросали эту землянку гранатами.
И к дому Агнеси уже приближались немцы. Она закричала, но ее крик словно растворился в воздухе и ветром был унесен в небеса. На пороге появилась мама, держа на руках младшего брата. За ней вышла шестнадцатилетняя девушка с братом. Мальчик очень испугался и стал убегать от немцев. Девочка, видя убегающего брата, бросилась за ним. Немцы начали стрелять по убегающим детям. Мальчика они убили, а за девочкой пустили собак. Они догнали ее, повалили в снег, вцепились клыками в подол пальто и стали рвать на ней одежду. Но здесь случилось настоящее чудо. Девчушка смогла скинуть пальто, отбиться от собак и добежать до стога сена. Собаки не стали преследовать девушку.
Агнеся, затаив дыхание, смотрела на маму и братика. Она уже не кричала, только душераздирающий стон вырывался из ее груди. Прикладами автоматов немцы загнали маму Агнеси и всех, кто с ней вышел, обратно в дом. Дверь подперли поленом и подожгли. Яркое пламя стало охватывать дом, разгораясь все ярче и ярче. Уже вся деревня была охвачена огнем. Языки пламени, вырывающиеся из окон домов, треск горящих бревен и грохот обрушающихся крыш, крики и бесноватый, нечеловеческий смех немцев, лай собак, автоматные очереди, крики, вопли и стоны детей и стариков, запах гари и столбы дыма – все слилось в едином порыве и ураганом смерти неслось по деревне.
Агнеся стояла на коленях не в силах осознать увиденное. Глаза были полны ужаса, в которых отражались языки пламени, сжигающие ее дом. Дом, в котором она росла. Из окон вырвалось алое пламя, устремляясь в небо. Мама, братья, знакомые – они все были в этом огне и уже никогда не выйдут оттуда.
Она не успела. Она цеплялась руками за воздух, стараясь найти себе опору и не упасть от того леденящего сердце и душу ужаса, она выла, однако ее вой перекрывали треск огня и пулеметные очереди. Она стояла одна, посреди занесенного снегом поля, и не могла осознать, что должно твориться на душе человека, заживо сжигающего детей и стариков. А ветер все трепал ее кудряшки, которые в один миг стали седыми. Когда крыша ее горящего дома обвалилась, Агнеся потеряла сознание.
***
Девочка медленно открыла глаза, стараясь сосредоточить размытый взгляд на небе. Ни криков, ни треска огня слышно не было. И только тишина – такая давящая и гробовая словно окутала ее. Как ни странно, боли в ноге, которая мешала ей встать, тоже не было. Тело будто окаменело, и когда Агнеся пыталась поднять руку, у нее это не получилось.
— Почему я не чувствую боли в ноге, и ноги я тоже не чувствую…
Она вновь пыталась пошевелить руками, но руки ее не слушались, оставаясь на прежнем месте. Агнеся подняла взгляд вверх, рассматривая небо – девочка понимала, что помощи ей ждать неоткуда – все жители деревни навечно остались там, среди обломков некогда жилых домов.
— Мама, прости меня. Я не уберегла тебя и братьев. Мама, мне так холодно, так страшно… Я, наверное, умираю. Если бы я могла вернуть все назад. Я проводила бы больше времени с тобой. Почему я отпустила тебя в деревню? Если бы я знала, что так будет, то вцепилась бы в юбку, и ревела бы, стараясь уговорить тебя остаться в лесу. Если бы все вернуть назад, то я любила бы тебя больше, слушалась больше. Мама, если бы ты знала, как я тебя люблю. А теперь тебя нет. Прости меня.
Внутренняя пустота заполнила ее. Агнеся готова была заплакать, однако слез уже не было. Синее небо озарила короткая вспышка – маленькая звездочка быстро летела к земле, оставляя за собой белый след.
— Когда я была маленькая, мама говорила, что желания, которые загадаешь при звездопаде, сбываются.
Агнеся следила за звездой, и заледеневшими губами прошептала.
— Пожалуйста, звездочка, пусть Николь выживет…
А звездочка падала, быстро направляясь к ней, и уже вскоре можно было разглядеть очертания двух больших крыльев, залитые белым, неземным светом. Агнесе вдруг стало тепло, как в те моменты, когда мама укрывала ее своей шалью и тихо пела колыбельные, а за окном бушевала вьюга.
— Мама… — Прошептала Агнеся, закрывая глаза.
Когда догорел последний уголек сожженной деревни, сердце Агнеси перестало биться.
***
— Она должна была прийти еще два часа назад! Она обещала!
Николь тревожно глядел вдаль, выискивая глазами Агнесю. На сердце было неспокойно, и поэтому фраза о том, что подруга должна была вернуться, повторялась каждые пять минут, пока Петр Алексеевич не согласился сходить в деревню и лично узнать, почему Агнеся не пришла к назначенному ей времени.
Они вышли на опушку леса, увидев перед собой страшную картину – лучи заходящего солнца освещали деревню, в которой еще недавно кипела жизнь и от которой сейчас остались лишь потухшие угли и тысячи сожженных тел. От крепких деревенских домов остались только черные от сажи и пепла кирпичные печи. Падал легкий снег, словно сама природа хотела скрыть тот ужас, который произошел на этом месте. И тишина. Она была давящая и зловещая, безжизненная и мучительная, леденящая и трагическая, ужасающая и скорбная.
Петр Алексеевич и Николь стояли рядом, держась за руки – двое мужчин, последние жители деревни Ола. Петр Алексеевич корил себя за то, что не смог уговорить людей остаться в лесу, а Николь скорбел о том, что больше никогда не увидит Агнесю. Там, в огне, сгорела девушка, которая была не только его лучшим другом – он ее любил, но так и не успел признаться в своих чувствах к ней.
Николь даже не догадывался, что всего в нескольких метрах от него, в чистом поле, лежала уже бережно укутанная пушистым, белым покрывалом его Агнеся. И лишь непослушный ветер пытался играть с ее седыми волосами.
Люди!
Покуда сердца стучатся,-
Помните!
Какою
ценой
завоевано счастье,-
пожалуйста, помните!
Р.Рождественский
P.S. 14 января 1944 года в Белоруссии была полностью сожжена деревня Ола. Было сожжено и зверски убито 1758 мирных граждан, из них: 950 детей, 508 женщин, 200 стариков и 100 мужчин.
Вечная Им Память!
