Этот дом в конце улицы такой старый, что Лили невольно начинает испытывать благоговение перед его многолетними стенами. Кровь стынет в жилах, ледяной моросью покрывается кожа, но она не боится.
В доме тихо.
Гул с улицы не проникает за темные каменные стены. Боится. Старые, заплесневелые ступени не скрипят заунывно под ногами, не пугают.
Какая-то неведомая сила тянет ее вглубь дома, через хитросплетения коридоров и переходов, пыльных и пугающе тихих.
Её брат стоит у крыльца, недоуменно вертит головой, но не входит.
Он не видит.
Не видит?! Ей становится страшно. Исполинский старый дом в три этажа, кажется, в готическом стиле и высокой крышей со шпилем, такого архитектурного монстра не заметит разве что слепой на их благополучной унылой улице.
Лили смотрит на то, как ее брат набирает в грудь воздуха, открывает рот. У Джеймса, как и у большинства мальчишек его возраста, противный ломающийся голос с визгливыми нотками, от которого у нее раскалывается голова. Но вместо привычного крика, похожего на визг пароходной сирены он молчит. Не издает ни звука.
Открывает рот в беззвучном крике, его лицо стремительно краснеет, бледнеет.
Лили любит всех своих младших братьев и сестёр, не исключая Джеймса, но она даже не подумала броситься ему на помощь.
То, что вело ее вглубь дома, сквозь хитросплетения коридоров, оказалось сильнее её любви к родному брату.
Массивная шкатулка, найденная на груде тряпья, не соответствует этому дому. В таких домах должны быть массивные вещи, потертые и покрытые пылью, гнусно пахнущие плесенью, которые поразят ужасным проклятьем человека, подобравшего их. Но эта шкатулка из светлого дерева, блестящего и гладкого, без потертостей и каких либо следов того, что она лежала в этом доме годами. Столетиями. Бархатные вставки приятно шершавые, словно теплые, и Лилиан даже не думает о том, что, возможно, не стоило забирать шкатулку с собой.
Доподлинно неизвестно, за какие грехи Творец наказал её слишком чуткими ушами. Лили слышала всё, каждый звук, даже биение чужого сердца и ток крови, шелест листьев и свист слабого ветра, скрип ручек и шуршание карандашей по бумаге в классе – каждый звук сверхбыстрым нервным импульсом достигал подкорки её мозга, раздаваясь там эхом. Неудивительно, что она ненавидела слишком громкие звуки, но в их огромной шумной семье, где Лили – старший ребёнок избегать их было невозможно.
— Лиля-я! Ну дай!! — противно канючила младшая сестра, протягивая маленькие пухлые ручки в сторону заветной шкатулки. Эванна вошла в тот возраст, когда все хочется посмотреть, пощупать и попробовать на зуб, и сейчас она была очень заинтересована в той занятной вещице, что она нашла в комнате старшей сестры за рядом книг на стеллаже.
Ей была она настолько интересна, что она даже не обратила внимания ни на свою любимую игрушку, ни на яркие карандаши, коими пыталась её отвлечь Лили. В конце концов, она не выдержала и заорала:
— Ма-ама!
От пронзительного вопля Лили выронила шкатулку из рук и схватилась руками за голову, раскачиваясь на стуле взад вперед. Перед глазами все плыло. Она не видела, что ее сестра не может произнести ни слова, открывая и закрывая рот. Её пухлое лицо покраснело, а из глаз брызнули слёзы, но не было слышно ни всхлипов, ни громкого завывания. Боль начала стихать. Она уже не видела, что на пороге комнаты стоит её мама, чей взгляд был прикован к шкатулке, мерно гудящей в ватной тишине. Не чувствовала и того, как её тащили за руку на верх по узкой деревянной лестнице.
Пауки и тишина. Тишина и пауки. Мама не стала разбираться в том, кто прав, а кто виноват и просто отправила Лили прибирать хлам на чердаке. На самом деле, прибраться там было невозможно. Старые игрушки, книжки и прочий пыльный хлам переносился из места в место, но от этого чище там не становилось. Мама знала об этом, но все равно предпочитала давать эту работу своим детям в качестве наказания. Но для Лили это таковым не являлось, ведь тишина была ее верной подругой с самого детства, мягкой и уютной.
Лежа на пыльном мешке ей хотелось, чтобы это наказание никогда не заканчивалось.
Не хотелось идти на нижние этажи, где плакали, орали и бесились ее многочисленные братья и сестры, скандалили родители, и шумела автострада за окном, терпеть изматывающую головную боль и звон в ушах.
Но говорить об этом ни в коем случае нельзя, нет, — еще не хватало лишний раз беспокоить родителей. Они и так сильно заняты. А она — старшая.
На пыльных мешках лежали стопки фотоальбомов, грязные, с пожелтевшими обложками и чёрно-белыми лицами знакомых и родственников, закованные в твёрдые картонные уголочки. Там лежали наглядные доказательства того, что они проживали до крайности незаурядные жизни — учились в колледжах, работали на обычной работе, и плодили детей, которые жили так же, как они, расписанной по секундам жизнью. А что остаётся Лили — так это жить по идеально выработанной схеме, даже не глядя на черту её зоны комфорта, больше похожей на неприступную стену из предрассудков и заблуждений и бесконечной ответственности перед семьей.
Глухая тишина обнимала своими ватными руками её голову, ввинчивалась в уши, мягко потрескивая. Для Лили это вскоре стало обыденностью — заглушать визг и вопли братиков и сестричек, бесконечную брань родителей, монотонный бубнёж учителя, крики и придирки противных одноклассников было для неё базовым рефлексом.
— Эй, ты, психичка! Опять говорить разучилась? — жалкие попытки старушки-учительницы призвать свой класс к тишине тонули в мерзком гоготе мальчишек-задир. Дети глупы и жестоки. Она ложится на парту лицом под выкрики и насмешки. «Это не волнует тебя. Они просто неразумные детишки» — шептало подсознание, её здравый смысл. Каждое их слово отдавалось яростной пульсацией в подкорке мозга. Да, глупые и неразумные, но это осознание ни капли не успокаивает. Её подруга Марта сжимает её руку в жесте поддержки и смотрит на неё с неуместной, унизительной жалостью. Эта девочка с мягким лицом, добрыми глазами и тихим голосом была доброй, слишком доброй. Возможно, она общалась с Лили из жалости, её инициатива в дружбе была лишь одним из проявлений её бесконечной доброты и благородности. Неправильно отвергать таких людей, нельзя отталкивать от себя свет.
«Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» — тихо говорила она, сжимая в руке оловянный крестик на тонкой цепочке, смотря на неё печальными карими глазами. Веры в ней было вполне достаточно для того, чтобы сдвинуть целую гору.
— Заткнитесь! — Лилиан зло шипит на них. И они замолкают. Шевелят губами, гогочут, даже не замечая, что до их «жертвы» не долетает ни звука. Но в классе молчит абсолютно всё. Молчат часы, висящие на стене, молчит, заполняющего журналы. Не хихикают местные красавицы в углу класса. Ни звука. Она чувствует мягкое дыхание своей верной подруги-тишины на своём лице, но не слышит его.
Весь оставшийся день сегодняшнее происшествие не выходило из головы. Ей не раз приходилось заглушать окружающие звуки, но её странный разум прокручивал это событие раз за разом, словно пытаясь раскрыть её глаза на какую-то незаметную, но важную деталь. Но Лили её в упор не замечала.
— Мы можем поговорить? С глазу на глаз. – Марта берёт её за руку, не глядя в глаза говорит ей тихо-тихо, словно пытаясь не разозлить, не спровоцировать.
«Как с душевнобольной…» — бормочет ей подсознание, тихо хихикая.
Лили же оставалось только кивнуть.
На третьем этаже, возле трансформаторной будки, когда кабинеты уже опустели, Марта стояла напротив неё скрестив руки на груди. В ней не было привычного спокойствия и мягкости, добрая улыбка исчезла с её лица, словно была наносной маской. Лили не хочет слышать учащённое сердцебиение и частое дыхание, осознавать, что возможно, она обо всём догадалась. Что боится её.
— Как давно ты научилась… этому? – тихо сказала Марта.
— Чему? – Лили смотрит на неё притворно удивлённо, склонив голову на бок, продолжая попытки уйти от этой темы. Не хотелось терять единственного друга.
— Ты знаешь! Ты – повелитель тишины!
Она впервые повышает на Лили голос, хоть и не выглядит злой.
— Ты одержима, я знаю это! Но это не твоя вина, и я просто хочу помочь тебе избавиться от… от… — Марта быстро тараторит срывающимся голосом, а под конец даже не смогла произнести название этой способности, словно боясь даже упоминать его. – Почему ты не сказала раньше? Мы обязательно тебя вылечим….
Лили охватывает злость, такое привычное для неё чувство. Болезнь? Какая, к чёрту, одержимость?! Да если бы не шкатулка, она бы до сих пор терпела адскую головную боль при малейшем громком звуке, бесконечно подавляя любой проблеск гнева.
— Это дар, а не проклятье! Ты просто уже башкой поехала со своей религией! И дружишь со мной из жалости! – вот последнее она говорить точно не планировала, но поток яростнх слов было прервать невозможно.
— Я просто хочу помочь! Ты же больна, понимаешь?! – Марта кричит не менее громко чем Лили, но в её голосе совсем другие эмоции.
— Нет! Дура! Не смей так говорить! – Лили расстроена и зла, она убегает прочь от кричащей ей вслед Марте. Вниз по лестнице четыре пролёта, через входную дверь и мимо храпящего в сторожке охранника, бежит через полупустой двор, выскакивает на улицу. Бежит в сторону, диаметрально противоположную её дому. Идти туда сейчас совсем не хотелось. Лили заходит в общественный автобус, садится на затёртое сидение, и смотрит на трясущийся пейзаж за окном.
Сколько ни кричи и не бей себя пяткой в грудь, что ей не нужна дружба из жалости, все равно невероятно горько от того, что она потеряла того, кто был с неё так добр. Жалость, не жалость – но за пару лет дружбы она так привыкла к этому доброму и мягкому голосу.
Она прислоняется лбом к запотевшему стеклу, глотая слёзы. За окном уже виднелись такие родные сердцу места. Лили любила гостить у своей бабушки.
Она обнимает «подругу дней своих суровых» молча, и пусть из её груди не вырвалось ни звука, та всё поняла.
— Что у тебя случилось, Лилс? – пожилая женщина стоит к ней спиной, заваривая привычный английский чай. Мерно тикают ходики на стене, свистит чайник на плите. Несмотря на свой возраст бабушка Лиза была очень подвижной женщиной. Сопит старый пёс Джек на своей лежанке, смотря подслеповатыми мутными глазами на сидящую в кресле Лили. Сколько бы она сюда не приходила – всё оставалось на своих местах. Плед всегда лежал на диване, аккуратно свернутым, на каминной полке стояли фотокарточки с совместными и одиночными портретами, где маленькая Лиза сидит на руках у мамы на семейной фотографии, уже более взрослая она стоит в новенькой школьной форме и с цветами, на другой фотографии – в военной форме со своей подругой, а на ещё одной – фотография её и дедушки, молодых и красивых. На каждой фотографии у неё было до невозможности серьёзное лицо, тёмные глаза, смотрящие прямо в душу через защитную плёнку. Кажется, что раньше люди совсем не умели улыбаться. Должно быть, бабушка научилась этому только к своим шестидесяти семи годам. Нигде не было ни пылинки, ни соринки, даже книги в книжном шкафу стояли в особенном порядке.
— Ба, а ты знаешь, кто такие повелители тишины?
Бабушка Лиза проливает кипяток мимо кружки, он с глухим шлепком падает на столешницу, стекает на пол. Лиза даже из гостиной увидела, как дрогнули её руки.
— Почему ты спрашиваешь? Ты уверена, что хочешь знать? – она говорит тихо и медленно, не оборачиваясь. Лили слышала, как участилось её сердцебиение. От этого стало невероятно печально.
— Да. – голос девочки дрогнул, но звучал решительно.
— Это страшные люди, милая… Невероятно опасные. Они способны заставит замолчать буквально любой звук, не выносят громкого шума. Замолчать навеки. Такая сила – смертельное оружие в руках безумцев. Можешь думать, что это легенда, да так даже лучше. – Бабушка говорит нервно, с большими паузами, долго подбирая слова. Она стояла, по-прежнему сжимая ручку чайника в руке.
— А знаешь, твой прадед, мой дедушка, был таким. Полным психом! Я нашла его записи – он заглушил звук сердцебиения своей жены только потому, что оно казалось ему слишком громким. Он убил её! Убил и сына, брата моего отца, потому что он плакал слишком громко. У него было какое-то оружие, которое помогало ему в этом. Какая-то шкатулка… — Лиза подбежала к Лили и схватила её за плечи. – Лили, милая, ради бога, не связывайся с такими людьми. Я не знаю, откуда ты вообще это взяла, и я надеюсь, что это просто любопытство. Храни тебя Всевышний… — она крепко обняла девочку.
Уже ночью, Лили, лёжа на кровати, слушала тишину. Но сейчас она была не её верной подругой, а страшной и пугающей. Как в тот раз, когда она случайно заперла себя в подвале на всю ночь. Сколько бы она не кричала и не звала на помощь, никто не пришёл. Как и сейчас. Марта была права насчет проклятья. Было страшно, невероятно страшно навредить кому-то. Она не убийца!
Лили засыпала, тихо плача в тишине.
Утро встретило её тишиной. Мёртвой тишиной.
Не было слышно ни бульканья воды в кастрюльке, тихих, но твёрдых шагов. Не пело старенькое радио. Не пели птицы за окном. Не шелестела листва.
Небо хмурилось.
Девочка медленно спустилась по скрипящей лестнице. Замерла перед раздвижной дверью в гостиную. Тишина мёртвая.
В гостиной по полу были раскиданы рваные книги и тетрадки. Осколки фарфоровых ваз и статуэток. Разбитые фотокарточки с каминных полок. На краю стола были кровавые ошмётки.
А в центре лежала бабушка. В странной неестественной позе.
«процесс разложения начинается через три минуты после смерти. Окоченение тела – через три часа».
В её окоченевших пальцах была шкатулка, покрытая густой чёрной кровью.
«Трупные пятна образуются в нижележащих участках тела за счёт посмертного перемещения крови по сосудам под воздействием гравитации»
Своими застывшими чёрными глазами она смотрела прямо в душу, из-под коричнево-желтоватых век. На босых ногах расплывались мутные пятна. Рот был приоткрыт в застывшем крике.
Ногти были сломаны. На коврике – борозды от пальцев.
Не было слышно биения сердца.
Лили упала на пол. Она – убийца.
За окном ревела полицейская сирена.
Двадцать один год спустя.
Скрипнула створчатая входная дверь, впустив холодный ноябрьский воздух в приёмную вместе с молодой женщиной пальто. Стуча каблуками новых туфель, она подошла к стойке с администратором, подёргала спящего юношу в халате за плечо.
— Вы за чем, мисс? – спросил он, смотря на неё расфокусированным взглядом. Девушка посмотрела на него с лёгким недовольством.
— Добрый день. Я пришла навестить Лилианн Дженкинс —сказала она.
— А, эту… А кем вы ей приходитесь?
— Я её младшая сестра. Миссис Эванна Клайд. – кажется, от её тона в комнате немного похолодало. Она протянула ему раскрытый паспорт.
— А, ага. Вам на третий этаж, комната двести двадцать. – он снова отвернулся к стенке и мгновенно засопел. Миссис Клайд передёрнула плечами.
Убогая психиатрическая больница смотрелась невероятно странно на фоне такой женщины. Но Эванна не обращала внимания на взгляды медперсонала и местных пациентов. Она не видела свою сестру так долго. Родители почти не упоминали Лили. Может быть потому, что мама начинала кричать и истерить, стоило только упомянуть её имя.
Но в голове Эванны навсегда остался образ заботливой старшей сестры, арестованной за убийство в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году. Её не забрали в колонию, а определили в дом для душевнобольных. Сложно сказать, что из этого страшнее. Лили было всего четырнадцать тогда.
Двести восемнадцать, двести девятнадцать, двести двадцать.
Перед её глазами обшарпанная деревянная дверь. Её рука замерла в нерешительности.
Бедная моя сестренка.
Скрипнула дверная ручка. Эванна вошла в комнату.
Когда-то красивые светлые волосы болтались паклей у шеи. На тощее тело была надета огромная больничная рубашка. Она даже не пошевелилась, когда в комнату вошла Эванна. Её лицо было абсолютно пустым.
— Здравствуй? – дрожащим голосом сказала Эванна. Та даже не посмотрела на неё. Из её рта потекла ниточка слюны.
Как же жалко.
— Ты кто? – прозвучал хриплый голос в кромешной тишине.
— А?
— Они зажарили мои мозги до хрустящей корочки… Мне никто не верил… — Лили завыла, раскачиваясь на кровати.
Эванна коснулась её плеча в жесте поддержки.
— Мне жаль… Прости. – По её лицу потекли слёзы. Лили проведёт остаток жизни в психиатрической лечебнице. Она не сможет жить нормальной жизнью. Пусть и скучной, но хотя-бы немного счастливой.
Но она уже не может ничего сделать. Она осталась единственная в семье, кто желал встречи с сестрой. Она сама вряд ли справится. Они отказались от неё.
— Отста-ань! Замолчи! Заткнись! – заверещала Лили, стряхивая её руку с плеча. Эванна же почувствовала, что не может произнести ни звука. Она медленно осела на пол.
Какая жалкая, смехотворная история.
