Я шла по улице в очень хорошем настроении. Ещё бы! Это же так здорово, что я погостила и отдохнула несколько дней у бабушки! И тем более, что завтра Пасха!
Ярко светило солнце, скворцы, совсем недавно прилетевшие, расселись на ветках и выводили весенние трели. Лица людей тоже так и светились от счастья. Все были в предвкушении великого праздника.
Спускаясь с горки на нашу улицу, я увидела маленький ручеёк. Он журчал между камней и переливался сотнями бликов.
Около дома грелась кошка, подставив бочок солнцу.
Я зашла в дом. Как только за мной захлопнулась дверь, из моей комнаты пулей вылетела младшая сестра Лиза.
— Так, что ты делала у меня в комнате? — начала я с порога.
— Аня, прости! — она виновато смотрела на меня, — я хотела помочь и увидела кляксу… и решила исправить… Я нечаянно…
Я уже не слушала сестрёнку. Отодвинув Лизу резким движением от прохода, я вбежала в комнату.
На письменном столе в луже разноцветной воды плавал красивый рисунок — наш с сестрёнкой подарок маме и папе на Пасху. Рядом с баночками гуаши лежал перевёрнутый стакан.
Лиза стояла у двери. Она мяла ленту своего платья. По её щекам текли слёзы.
— Прости, пожалуйста… — сказала она дрожащим голосом.
— Зачем ты полезла сюда?! — крикнула я со злостью, — Я же просила ничего не трогать!
— Я не…
— Что «я не»? Вечно ты лезешь, куда не просят, и всё портишь! Как же ты мне надоела!!! Лучше бы мама тебя вообще не родила!..
Тут я увидела на пороге комнаты маму. Она с укором и осуждением смотрела на меня. Значит, она всё слышала, от первого и до последнего слова. Мама молча покачала головой, прижала к себе рыдающую Лизу и ушла вместе с ней на кухню.
Я смутно догадывалась, что наговорила много лишнего, но решила про себя: на этот раз я первая просить прощения не буду!
Весь вечер я не находила себе места. За ужином папа, обычно такой разговорчивый, не проронил ни слова – выходит, мама и ему всё рассказала. Ну и пусть! Всё равно извиняться не буду, потому что я права.
Кусок мне в горло не лез, и поэтому, повозив вилкой по тарелке, я легла спать, не помолившись.
На следующее утро я проснулась и радостно потянулась в кровати. Затем почувствовала приятный запах выпечки – мама готовит что-то вкусненькое…
И тут я вспомнила о вчерашней ссоре со всеми. Чёрные тучи обиды вновь сгустились надо мной.
Во время завтрака со мной так же никто не разговаривал. Аппетит пропал начисто. Я даже не притронулась к Пасхальному куличу и яйцам.
Одевшись, я вышла на улицу. Значит, эту Лизку они любят больше меня? Ладно, я сейчас пойду и просижу где-нибудь подольше. Пусть поищут меня, пусть поволнуются.
Выйдя из дома, я чуть не запнулась за кошку, улёгшуюся прямо на дороге. Вот противная! Развалилась, прохода нет!
Пока я поднималась на горку, у меня чуть голова не раскололась от противного писка птиц и надоедливого плеска воды в ручье. Как будто они все разом настроились против меня!
Я проходила мимо храма. Зазвонили колокола, и из церкви стали выходить люди. Мельком взглянув на толпу, я повернулась и уже собралась идти дальше, как вдруг меня кто-то окликнул по имени.
Я оглянулась и увидела невысокого роста старушку в стареньком поношенном пальто, длинной юбке и вязаном платке. В руках она держала хозяйственную сумку. В старушке я узнала соседку с нашей старой квартиры – тётю Симу.
— Здравствуй, Аня, Христос Воскресе, — приветливо улыбнулась мне она, — а почему это ты такая хмурая в праздник? Как мама с папой и сестрёнка поживают?
Я нехотя ответила, что дома всё хорошо, все живы и здоровы и почувствовав, что этот разговор начинает мне надоедать, уже собралась уйти, но тут моя собеседница начала рыться в сумке. Зашуршал пакет, и старушка, достав четыре крашеных яйца, протянула их мне.
— Вот, возьми. Дома своих угостишь. И в церковь обязательно зайди, там икона праздничная.
Не знаю почему, но я согласилась, хотя особого желания у меня не было. Тётя Сима попрощалась и неторопливо пошла к автобусной остановке.
Перекрестившись, я вошла в храм. Людей было мало, но и те уже собирались уходить. Посередине храма стоял красивый аналой, на который падал луч света, проникающий через одно из высоких витражных окон.
На аналое лежала украшенная благоухающими цветами икона Воскресения Христова. На ней был изображен Иисус Христос в сияющих одеждах, озарённый ярким светом. Лицо его светилось такой добротой, что не хотелось отрывать взгляда. Возле Него стояли ангелы, кланяющиеся Ему.
Приложившись к иконе, я вдруг почувствовала ту самую ликующую радость, переполнявшую моё сердце вчера, ещё до той ужасной ссоры. Я вдруг поняла, что просто обязана извиниться перед сестрёнкой и перед родителями.
Пока я бежала домой, я думала, что всё равно всегда буду любить Лизу, пусть даже она испортит все мои рисунки, и что никогда не буду ни с кем ссориться.
Забежав в дом, я сразу же бросилась на кухню. Родители с сестрёнкой сидели за столом и о чём-то негромко говорили. Я вбежала с радостным криком: «Христос Воскресе!», порывисто обняла маму, сестрёнку а затем и папу, говоря каждому сквозь слёзы: «Прости меня, пожалуйста!»
Мама, утерев у себя слёзы и улыбнувшись, сказала:
— Я очень рада, что ты, Аня, поняла свою ошибку и раскаялась, пусть и с небольшим опозданием. Ведь в такой чудесный праздник нельзя ссориться и держать на кого-то зла.
— Да, Аня, не держи на меня зла! — запрыгала Лиза вокруг меня, — Я потому что не специально пролила воду!
Тут она убежала и сразу же вернулась с рисунком, очень похожим на мой, только немного кривым, нарисованным детской рукой.
— Я вчера, когда ты пошла спать, нарисовала его и сегодня раскрасила!
— А насчёт рисунка, — продолжила мама, — я бы сказала только то, что нам с папой не важно, каким он получится, потому что мы ценим ваше внимание и заботу.
И она снова крепко меня обняла, а я дала себе торжественное обещание, что никогда больше не буду ни с кем ругаться, тем более накануне Пасхи.
Христос Воскресе!!!
