Поведать о самом сокровенном бывает труднее всего. Есть вещи, которые мы храним глубоко в своем сердце и кажется, что нет на свете ничего важнее и весомее их, но стоит лишь попробовать поделиться ими, как вся важность блекнет, ведь так сложно подобрать нужные слова. Важность пропадает, а смысл теряется, и вот уже самое важное уже не кажется таким важным, становясь обычным и будничным. Да, собственно, дело даже и не в этом. Просто рядом зачастую нет человека, способного понять, почему ты чуть не плачешь, делясь своей тайной и, выслушав, не сделать тебя посмешищем. Понимание — вот в чем нуждается человек.
Мне было 12 — 13 лет, когда я впервые увидел покойника. Это произошло в далеком 1960, но иногда мне кажется, что все это было будто вчера, особенно по ночам, когда я просыпался от кошмара в холодном поту.
На огромном вязе, свисавшем над пустырем в Касл-Рок, мы оборудовали дом, ну, что-то вроде клуба для подростков. Помню, у нашего клуба названия-то и не было. Теперь на месте пустыря обосновалась транспортная компания, а вяза уже нет. Что поделать, прогресс. Нас было 5 или 6 местных парней, что постоянно собирались в хижине сыграть в картишки. Иногда, если нам нужно было больше народу, поиграть заходили случайные гости и ребята помладше, «свежая кровь», так сказать. Играли мы обычно в «блэкджек» и ставки были невелики, не больше 5 центов, но если игроку выпадал «блэкджек», то выигрыш удваивался, а если пойти ва-банк, то получались какие-то бешеные деньги, Только вот рисковать никто не решался, разве только сумасшедший Тедди.
Дом мы сколотили из ненужных досок, что нашли свалке, расположенной неподалеку от магазина стройматериалов Маки и Ламбер что на Карбайн-Роуд. Доски были сучковатые, но мы заткнули дыры и щели туалетной бумагой и бумажными полотенцами. Зато крыша была из цельного листа гофрированной жести, что мы стащили с помойки, постоянно озираясь по сторонам. По слухам у сторожа была не собака, а монстр, что жрал детей.
В тот же день мы нашли напрочь проржавевшую сетку на дверь. Она хорошо защищала от назойливых мух, но из-за сильной ржавчины в нашем убежище было темно, как в подземелье и днем, и ночью. В нашем «клубе» мы не только играли в карты: мы там тайком курили и разглядывали журналы с девочками.
Пепельницами нам служили смятые жестяные банки с надписью «Кэмэл», на потрескавшихся стенах красовались картинки из журналов, а еще мы были счастливыми обладателями кучи потрепанных карточных колод. Тедди притащил их от своего дяди, управлявшего магазином канцтоваров в Касл-Рок. Дядюшка как-то спросил у Тедди, в какие карты мы играем, Тедди ответил, что у нас проводится турнир по криббеджу и дядя счел это нормальным. Еще имелся набор пластмассовых жетонов для игры в покер и стопка старых выпусков криминального журнала «Мастер детектив», которые мы иногда листали, если заняться больше было нечем.
Под полом мы соорудили секретный погреб размером 12х10, где прятали свое добро на случай, если чей-нибудь отец решал проверить, чем там занимаются детки. Летом в дождь находиться в хижине было все равно, что забраться внутрь ямайского стального барабана, но в то лето дождя не было.
Газеты писали, что это было самое жаркое и засушливое лето с 1907 года. В ту пятницу накануне выходных перед Днем Труда и началом нового учебного года стояла неимоверная жара, что даже золотарник в полях и вдоль проселочных дорог выглядел высохшим и жалким.
В садах было пусто, все выгорело, и никто уже не надеялся собрать хоть какой-нибудь урожай, только пыльные стеллажи в Красном и Белом были заставлены консервами. Никто не занимался заготовками в то лето, было не из чего, разве что вино из одуванчиков. В ту пятницу Крис, Тедди и я собрались в клубе еще утром. Настроение накануне учебного года
было неважным, мы играли в карты и вспоминали старые сальные шутки про коммивояжёров и французов. Ну, вот, например: если ты, придя домой обнаружил, что твое мусорное ведро пустое, а собака беременная, значит, в гости заходил француз. Тедди первым рассказал нам эту шутку когда-то, но почему-то всегда обижался, когда ее рассказывали мы, хотя он, кажется, не был французом.
Вяз давал отличную тень, но мы все равно сняли рубашки, боясь провонять потом. Мы играли в скат, скинувшись на кон по 3 цента, самую скучную карточную игру, которую только можно себе представить, но мозг плавился от жары, и играть во что-то более сложное было невозможно. До середины августа у нас была приличная команда по игре в ручной мяч, а потом многие ребята разбежались, и команда попросту распалась из-за жары.
Что за непруха? Сплошные пики! Я начал с 13, а потом получил еще 8, и на этом все! Крис, кажется, решил вскрыться, ну, последняя взятка и … опять мимо.
— Двадцать девять, — сказал Крис, вскрывая свои карты.
— Двадцать два, — недовольно пробурчал Тедди.
— А у меня одно дерьмо, — я швырнул свои карты рубашкой вниз.
— Наш Горди в пролете, опять в пролете, — захихикал Тедди. Так противно хихикать мог только он, будто ржавым гвоздем медленно водил туда-сюда по стеклу. Он был странный малый, мы все это знали. Ему было почти тринадцать, как и всем нам, но очки с толстыми стеклами и слуховой аппарат, торчащий из ушей, делали его гораздо старше своих лет. На улице ребята помладше всегда пытались стрельнуть у него покурить, принимая батарейку слухового аппарата в кармане рубашки за пачку сигарет. Несмотря на очки слуховой аппарат, видел и слышал он неважно, часто не совсем верно понимая то, что говорили ему окружающие.
Когда мы играли в бейсбол, Тедди мог стоять только в защите и то, если слева находился Крис, а справа Билли Грир. Мы могли только надеяться, что никто из соперников не сможет постлать мяч далеко, ведь Тедди мог только мрачно наблюдать за ним. Иногда мяч прилетал ему прямо в лоб. Однажды он вырубился, когда на полном ходу влетел в забор рядом с нашей хибарой. Он лежал на спине минут 5, закатив глаза, перепугав меня до смерти. Когда он наконец очухался, то поплелся с окровавленным носом и огромной лиловой шишкой на лбу доказывать, что гола не было, а удар нанесен не по правилам.
Зрение у Тедди было плохим с рождения, чего нельзя сказать о его слухе.
В те времена было модно стричься так коротко, что уши у ребят торчали, как ручки у кувшина. Тедди был первым в Касл-Рок, кто отрастил волосы, как у битлов, хотя тогда о них в Америке не слышали и в помине. Он прятал свои уши за волосами, потому что они были бесформенными и напоминали два куска расплавленного воска, а «благодарить» за такие уши Тедди должен своего папашу.
The most important things are the hardest things to say. They are the things you get ashamed of, because words diminish them–words shrink things that seemed limitless when they were In your head to no more than living size when they’re brought out. But it’s more than that, isn’t it? The most important things lie too close to wherever your secret heart is buried, like landmarks to a treasure your enemies would love to steal away. And you may make revelations that cost you dearly only to have people look at you in a funny way, not understanding what you’ve said at all, or why you thought it was so important that you almost cried while you were saying it. That’s the worst, I think. When the secret stays locked within not for want of a teller but for want of an understanding ear.
I was twelve going on thirteen when I first saw a dead human being. It happened in 1960, a long time ago… although sometimes it doesn’t seem that long to me. Especially on the nights I wake up from those dreams where the hail fell into his open eyes.
We had a treehouse in a big elm which overhung a vacant lot in Castle Rock. There’s a moving company on that lot today, and the elm is gone. Progress. It was a sort of social club, although it had no name. There were five, maybe six steady guys and some other wet ends who just hung around. We’d let them come up when there was a card game and we needed some fresh blood. The game was usually blackjack and we played for pennies, nickel limit. But you got double money on blackjack and fivecard-under… triple money on six-card-under, although Teddy was the only guy crazy enough to go for that.
The sides of the treehouse were planks scavenged from the shitpile behind Makey Lumber & Building Supply on Carbine Road–they were splintery and full of knotholes we plugged with either toilet paper or paper towels. The roof was a corrugated tin sheet we hawked from the dump, looking over our shoulders all the time we were hustling it out of there, because the dump custodian’s dog was supposed to be a real kid-eating monster. We found a screen door out there on the same day. It was flyproof but really rusty -I mean, that rust was extreme. No matter what time of day you looked out that screen door, it looked like sunset Besides playing cards, the club was a good place to go and smoke cigarettes and look at girly books. There were half a dozen battered tin ashtrays that said CAMELS on the bottom, a lot of centerfolds tacked to the splintery walls, twenty or thirty dog-eared packs of Bike cards (Teddy got them from his uncle, who ran the Castle Rock Stationery Shoppe-when Teddy’s unc asked him one day what kind of cards we played, Teddy said we had cribbage tournaments and Teddy’s unc thought that was just fine), a set of plastic poker chips, and a pile of ancient Master Detective murder magazines to leaf through if there was nothing else shaking. We also built a 12″ x 10″ secret compartment under the floor to hide most of this stuff in on the rare occasions when some kid’s father decided it was time to do the We’re Really Good Pals routine. When it rained, being in the club was like being inside a Jamaican steel drum… but that summer there had been no rain.
It had been the driest and hottest since 1907–or so the newspapers said, and on that Friday preceding the Labour Day weekend and the start of another school year, even the goldenrod in the fields and the ditches beside the backroads looked parched and poorly.
Nobody’s garden had done doodly-squat that year, and the big displays of canning stuff in the Castle Rock Red & White were still there, gathering dust. No one had anything to put up that summer, except maybe dandelion wine. Teddy and Chris and I were up in the club on that Friday morning, glooming to each other about school being so near and playing cards and swapping the same old travelling salesman jokes and Frenchman jokes. How do you know when a Frenchman’s been in your back yard? Well, your garbage cans are empty and your dog is pregnant. Teddy would try to look offended, but he was the first one to bring in a joke as soon as he heard it, only switching Frenchman to Polack. The elm gave good shade, but we already had our shirts off so we wouldn’t sweat them up too bad. We were playing three-penny-scat, the dullest card game ever invented, but it was too hot to think about anything more complicated. We’d had a pretty fair scratch ballteam until the middle of August and then a lot of kids just drifted away. Too hot I was down to my ride and building spades. I’d started with thirteen, gotten an eight to make twenty-one, and nothing had happened since then. Chris knocked. I took my last draw and got nothing helpful.
‘Twenty-nine,’ Chris said, laying down diamonds.
‘Twenty-two,’ Teddy said, looking disgusted.
‘Piss up a rope,’ I said, and tossed my cards onto the table face-down.
‘Gordie’s out, ole Gordie just bit the bag and stepped out the door,’ Teddy bugled, and then gave out with his patented Teddy Duchamp laugh–Eeee-eee-eee, like a rusty nail being slowly hauled out of a rotten board. Well, he was weird; we all knew it. Close to being thirteen like the rest of us, the thick glasses and the hearing aid he wore sometimes made him look like an old man. Kids were always trying to cadge smokes off him on the street, but the bulge in his shirt was just his hearing aid battery.
In spite of the glasses and the flesh-coloured button always screwed into his ear, Teddy couldn’t see very well and often misunderstood the things people said to him. In baseball you had to have him play the fences, way beyond Chris in left field and Billy Greer in right. You just hoped no one would hit one that far because Teddy would go grimly after it, see it or not. Every now and then he got bonked a good one, and once he went out cold when he ran full tilt boogie into the fence by the treehouse. He lay there on his back with his eyes showing whites for almost five minutes, and I got scared. Then he woke up and walked around with a bloody nose and a huge purple lump rising on his forehead, trying to claim that the ball was foul. His eyesight was just naturally bad, but there was nothing natural about what had happened to his ears. Back in those days, when it was cool to get your hair cut so that your ears stuck out like a couple of jug-handles, Teddy had Castle Rock’s first Beatle haircut–four years before anyone in America had even heard of the Beatles. He kept his ears covered because they looked like two lumps of warm wax. One day when he was eight, Teddy’s father got pissed at him for breaking a plate.
