Четвёртое мая, солнечный день.
Танюше сегодня четыре….
Бьется сердечко ребёнка в груди
Счастью не видно предела!
Все собрались и друзья, и родня
На ленинградской квартире.
Радостный смех ребятишек
Разлился по дому всему.
Крики девчонок, мальчишек…
Но невдомек никому….
«Двадцать второго июня ровно в четыре часа
Нам объявили, что Киев бомбили
И началася Война…»
Месяцы шли и недели,
Гитлер пощады не знал.
Город, красивый и чистый,
Он Ленинград разрушал!
Осень прошла… наступила зима.
Вздрогнул город блокадный.
Смерть разрывала людей и дома.
В дом номер семь на Бригадной
С ревом и свистом влетает снаряд.
Время застыло и стихло
Папа хватает Володьку…
Спрятал за пазуху, телом закрыл,
Жизнь сохраняя ребёнку…
Взрывом разрушена кухня и зал
Неслышно ни криков, ни стона.
Папа лежал… и тоже молчал,
Он больше не скажет ни слова…
Их было семь — большая семья.
Детей было пять, младший Вовка
Тане — четыре, двойняшкам — по пять
Марк старший, по кличке «Морковка»
У мамы от слез опухали глаза:
«Мы все потеряли кормильца.»
А старшего, Марка, голод увёл,
Он самый жестокий убийца!
По городу люди безмолвные шли,
От голода синие лица…
И мёртвые мёртвых на санках везли
По улицам бывшей столицы.
«От голода сил не осталось совсем»-,
Сказала уставшая мама.
Подняться на пятый этаж нелегко,
Кругом безнадёжность и драма.
И пайку, которую ты получал,
На пару часов не хватало.
И голод на каждом углу поджидал,
И смерть за стеной тосковала.
Зимой в сорок третьем не стало двойняшек —
Они были вместе всегда,
Друг с другом играли и книжки читали…
И вместе их смерть забрала…
Весна наступила, и легче не стало,
И жизни дорога работать устала.
А голод сильнее обнимет за плечи
И тысячи судеб опять покалечит.
Четвёртое мая, но солнца не видно
Лишь сумрак и смрад… и война.
А Таня сидит и просит у Бога:
«Пусть МАМА будет жива!
Пусть больше не будет ни страха, ни смерти
И голод не ждёт за углом.
Пусть Папа вернётся, и Марк, и двойняшки.
И счастливо мы заживем!..
И сердце Танюши волнительно билось!
Мечтала в шесть лет об одном,
Чтоб только все вместе мы оказались,
Собрались за старым столом.
Чтоб мама смеялась заливистым смехом,
А Папа двойняшек смешил
И Таня на Марка опять обижалась
За то, что читать не любил…
Зима подбиралась скрипучей походкой,
Вода замерзает в ручье.
А мама Володьку на ручках качает,
Володька не ходит уже…
Вздохнул и затих, и больше не дышит,
Сердечко не бьётся в груди.
И мама сказала: « Он нас не услышит…»,
Сползая на пол у стены.
Убитая горем, раздавлена жизнью,
Рыдала, кричала, звала…
На эти молитвы никто не ответил…
И мама в тот день умерла.
От холода сердце у Тани сжималось.
Январь завершал свой поход.
Дошла до угла, но сил не осталось:
«Ну всё, здесь никто не найдёт…»
В конце января немца мы потеснили,
И город свободы вдохнул.
Весёлый солдатик бежал по Бригадной,
Бежал и в сугробах тонул…
Вдруг видит, девчонка, лет шесть, может больше
Сидит в уголке у дверей
Сидит и молчит, и не слышно ребёнка .
«Боится,» — подумал Андрей.
«Чего ты боишься, дуреха?!
Не бойся ! Фашиста прогнали давно!
Пойдём угощу, есть сухарик солёный
Не бойся… пойдём, не обидит никто.»
Тихо склонился и поднял на руки
Крепко прижал и сквозь боль прошептал :
«Что же ты сделала это, дурёха?»
И на колени, рыдая, упал…..
Годы идут и проходят мгновенья,
Страх и печаль давно позади.
И каждой весною Танино сердце
Бьётся и бьётся в детской груди!!!
