Двести грамм в зачерствелом кирпичике,
С отрубями ржаная мука
Сеть морщинок на детское личико,
Все костлявая ближе рука…
М. Калегов
В тёплый день сентября, разбирая вещи на чердаке в доме моей бабушки, я наткнулась на коробку, заставленную вещами. Она лежала в самом дальнем углу и как будто намеренно была спрятана. Я не смогла удержаться и открыла её. В коробке лежали потускневшие от времени фотографии, старая игрушка, в которую, наверное, играла ещё моя мама, а также пожелтевшая от времени ветхая тетрадь, на обложке которой чернилами было написано: «Васильева Валя, 1941-1943». Это же было имя моей бабушки Пролистав первые страницы, я поняла, что держу в руках её личный дневник, который вёлся вовремя блокады Ленинграда.
Мама мне рассказывала, что у нашей бабушки было тяжёлое детство, что она ребёнком пережила блокаду. Когда же я спрашивала бабушку про это, она нехотя отвечала, что всё было очень давно и что говорить об этом пока рано. Больше она мне никогда и ничего не говорила. И поэтому я, поняв, что смогу узнать страшную правду, уселась на скрипучий пол чердака, открыла первую
страницу тетради и начала читать.
10 октября 1941
Меня зовут Валя, мне 10 лет, но скоро уже будет 11. Идёт война, и наш город Ленинград окружили немцы. Мама часто пропадает на заводе, папа
уже давно уехал в деревню к родственникам и никак не может вернуться. Я постоянно одна. Чтобы мне было не так грустно и одиноко, я решила вести этот дневник и записывать все, что со мной происходит.
Это была первая страница. Слова здесь написаны немного корявым, но чистым почерком, так что я с лёгкостью могла их прочитать. Дальше было трудно что-то разобрать: некоторые листы склеились и рвались при попытке их разделить, на других же чернила расплылись и превратились странное фиолетовое пятно, по-видимому, влага всё испортила. Но я аккуратно и терпеливо искала следующую запись. И нашла.
15 марта 1941
Сегодня мой сон прервала сирена. Бомбёжка. Вместе с мамой пошли прятаться в бомбоубежище, там я познакомилась мальчиком Ваней и девочкой Настей. Вечером с ними договорились встретиться.
Пролистав дальше, я наткнулась на следующее.
24 мая 1942
Сегодня нас снова бомбили. После бомбёжки мы придумали игру, где нужно найти «погибшие» игрушки, а потом похоронить их. Мы так и сделали. Ваня нашёл игрушечного зайца, у которого была оторвана голова, Настя
куклу, почти целую, но, по словам Насти, бездыханную, а я в грязи увидела сдувшийся мячик, он мне сразу понравился. Потом мы перешли к самой главной части игры — похоронам. Ваня откопал большую яму куда мы и скинули игрушки. Все принимали участие в похоронах.
Читать это было немного жутко: совсем маленькие дети придумали такую страшную игру… Дальше я наткнулась на это.
15 ноября 1942
Сегодня нам пришло письмо от тёти Нины. К ней в деревню уехал мой папа до блокады. У тёти Нины есть сын, которому один год, и муж. Мы с мамой не могли нарадоваться, когда получили письмо от родных. Наконец-то
сможем узнать, как дела у папы!
Мама открыла письмо, немного прочитала, потом отправила меня спать. Я сразу поняла, что что-то случилось. Мама плакала и плакала. Всю ночь. Когда она ушла на завод, я тайком прочитала это письмо. В нем тётя Нина писала, что почти сразу, как приехал мой папа, её мужа забрали на
фронт, и какое-то время они жили втроём. А потом пришли и за папой, его
отправили в штрафбат, так как сочли, что он нарочно уклоняется от службы. Почему он не сказал, что почти ничего не видит? Разве по его очкам незаметно, что он не сможет стрелять? Да он погибнет в первом же бою! Почему именно мой папа? Ему нельзя воевать, он же без очков почти слепой! Ненавижу всех, кто отправил моего папу воевать! Ненавижу немцев: они могут убить моего папу! Ненавижу маму, почему она мне ничего не сказала?!
Читая это, я не могла оторваться. Моё сердце с каждой строкой стучало
все сильнее и сильнее. И хоть я совсем не знала своего прадедушку, но очень
надеялась, что всё обошлось. А потом вспомнила, что с того дня и до сих пор он считается без вести пропавшим. Я даже представить себе не могла, что
испытала маленькая девочка в тот момент, когда узнала об этом.
6 августа 1943
Сегодня к нам приходила соседка тётя Маша, в последнее время я часто вижу её у нас дома. Они с мамой уходят на кухню, пьют кипяток и долго о чём-то говорят. В этот раз разговаривали про Тамару, дочь тёти Маши. Я не очень хотела подслушивать их разговор, и они говорили тихо, но в доме стояла такая зловещая тишина, что даже если бы я закрыла уши руками, то всё равно бы услышала всё от начала и до конца. Соседка рассказала, что когда Тамара была одна в доме, нашла столярный клей, сварила из него кисель и выпила. Тётя Маша предупреждала её, что от этого можно умереть, но Тамара не слушала. Голод оказался сильнее всех слов.
8 августа 1943
Моя бывшая «старшая сестра» Тамара умерла. Знала, что может
умереть, и наелась этого столярного киселя!
Я понимаю, почему она так сделала: еды в соседском доме совсем не было. И все, что у Томы было-это голод. А я не чувствую его, мама со мной часто делится своей частью хлеба. Мне бывает стыдно есть, но мама тогда ругается, потом расстраивается, даже иногда плачет. И я ем.
В этот момент я расплакалась. Я плакала оттого, что это всё происходило в реальной жизни, в жизни моей любимой, родной бабушки. На душе у меня становилось мрачно. Находиться на чердаке наедине со своими мыслями и тайнами ветхой тетради было жутко, Но ещё больше пугало, что это не конец дневника.
5 января 1943
Мама снова ушла на завод, на улице ужасный буран. Я очень беспокоюсь за неё, но она перед уходом сказала, что всё будет хорошо. Сегодня я весь день сидела дома, мне было страшно даже выйти из своей комнаты, настолько сильная метель. Порой мне кажется, что она воет, как голодный волк.
Уже вечер, мамы до сих пор нет.
Ночью мама тоже не пришла, и утром, когда стих ветер и прекратился снег, я пошла её искать, надеясь, что она ночевала на работе. Я шла по той
же дороге, где обычно ходит мама, и увидела её, лежащую на земле и засыпанную снегом. Я пыталась её поднять, но она не вставала. Только приоткрыла глаза и попыталась улыбнуться. На улице никого рядом не было. У дверей какого-то дома в снегу лежали санки. Я положила на них маму, отряхнула её лицо и одежду от колючего снега, повезла домой. Добирались мы как будто вечность. Смутно помню, как мы дошли поднялись в дом. Я положила маму на кровать, побежала за соседкой. Потом рассказала ей всё, она же отправилась искать знакомого врача. Сейчас я сижу около мамы, жду тётю Машу и доктора. Зачем я говорила, что ненавижу маму? Зачем я ела её хлеб??? Почему я поняла, как её люблю, только сейчас, когда она в таком состоянии?
С мамой будет всё хорошо, она скоро очнётся. Скорей бы мамочка пришла в себя.
6 января 1943
Мама умерла.
На этом закончилась последняя страница дневника бабушки. Я поняла почему она не любила вспоминать то время. Блокадное детство стало такой
раной на её душе, которая кровоточила всю жизнь. Эту боль невозможно было
излечить, про это было невыносимо вспоминать, и она молчала.
Я ещё раз посмотрела на тетрадь. Она уже не казалось мне грязной и обтрепанной книжицей — теперь я видела перед собой семейную реликвию, которую я буду бережно хранить и показывать своим
детям.
Посвящается моей прапрабабушке, Алексеевой Прасковье Фёдоровне
(1910-200З)
