Я ужасно устал, но, едва ли понимая, что послужило причиной перемены в моих мыслях, я больше не испытывал отвращения к навязанной мне работе. Необъяснимый интерес, даже скорее какое-то лихорадочное волнение охватили меня. Возможно, что-то в поведении Леграна — то ли подобие предвидения, то ли уверенная неторопливость — заразили меня. Я с жаром принялся копать, периодически ловя себя на мысли, что с нетерпением ищу воображаемое сокровище, мечты о котором лишили рассудка моего несчастного друга. И в тот момент, когда я был охвачен этими причудливыми мыслями, спустя около полутора часов непрерывной работы, нас вновь прервал яростный вой собаки. В первый раз его беспокойство показалось игрой или капризом, но теперь оно приобрело серьезный характер. Когда Юпитер попытался надеть на него намордник, пёс оказал яростное сопротивление, прыгнул в яму и стал отчаянно разрывать землю когтями. Вскоре он раскопал груду костей, составлявших два человеческих скелета, перемешанных с металлическими пуговицами и обрывками полуистлевшей шерстяной материи. Пара ударов лопатой — и перед нами появились лезвие большого испанского ножа и три-четыре золотые и серебряные монеты.
Увидев это, Юпитер едва сдержал ликование, но на лице его хозяина отразилось глубокое разочарование. Тем не менее он настоял на продолжении поисков, но не успел он договорить, как я споткнулся и упал, зацепившись ногой за большое железное кольцо, прикрытое рыхлой землей.
Теперь работа закипела всерьез. Никогда в жизни я не испытывал столь сильного волнения, которое испытал за эти десять минут. По истечении этого времени мы обнаружили продолговатый деревянный сундук, который, судя по тому, как хорошо он сохранился, подвергся химической обработке, возможно, двухлористой ртутью. Сундук был длиной три с половиной фута, шириной три фута и высотой два с половиной фута. Он был надежно скован железными полосами с заклёпками, образующими подобие решетки. С каждой стороны сундука, ближе к верхней части, располагались по три железных кольца, всего шесть, за которые могли ухватиться шесть человек. Даже общими усилиями нам едва удалось лишь слегка сдвинуть сундук. Стало очевидно, что нам не под силу поднять такую тяжесть. К счастью, крышка крепилась всего двумя выдвижными болтами. Мы выдернули их, дрожа и задыхаясь от нетерпения. В одно мгновение перед нами предстало сокровище невероятной ценности. Когда свет фонарей осветил яму, сияние и блеск золота и драгоценных камней совершенно ослепили нас.
Я не буду даже пытаться описать охватившие меня чувства. Изумление, конечно, преобладало. Легран выглядел измученным волнением и почти ничего не говорил. Лицо Юпитера на мгновение стало мертвенно-бледным, если можно вообще говорить о бледности, применительно к неграм. Он казался оглушенным, словно пораженный громом. Затем он рухнул на колени в яме и, погрузив голые руки по локоть в золото, застыл, словно наслаждаясь роскошной ванной. Наконец, глубоко вздохнув, он воскликнул, словно обращаясь к самому себе:
— Всё это золотой жук. Милый золотой жук! Бедный золотой жучок! А я обижал его. Ну не стыдно тебе, негр? Отвечай же!
В конце концов, мне пришлось напомнить и хозяину, и слуге о необходимости вытащить сокровище. Становилось поздно, и нужно было доставить всё домой до рассвета. Решение о том, как поступить, давалось с трудом — настолько спутаны были мысли у всех. Наконец, мы извлекли из сундука две трети его содержимого и с немалым трудом вытащили его из ямы. Вынутые сокровища были сложены среди зарослей ежевики. А собака осталась охранять их, получив строгий приказ от Юпитера оставаться на месте и ни под каким предлогом не открывать рта до нашего возвращения. Затем мы поспешили домой, захватив сундук. Добрались до хижины благополучно, хоть и изрядно измотанными. Мы отдохнули до двух и поужинали, после чего незамедлительно отправились в горы, вооружившись тремя прочными мешками, которые, к счастью, нашлись дома. Незадолго до четырех мы добрались до ямы, разделили оставшуюся часть добычи как можно более равномерно между собой и, оставив ямы незасыпанными, вновь направились к хижине, куда во второй раз сложили наши золотые ноши как раз в тот момент, когда первые лучи рассвета засияли над верхушками деревьев на востоке.
Мы были совершенно разбиты, но сильное волнение не давало нам покоя. После беспокойного сна, продлившегося около трех-четырёх часов, мы проснулись, словно сговорившись заранее, чтобы осмотреть наше сокровище.
Сундук был полон до краев, и мы провели весь день и большую часть следующей ночи, разбирая его содержимое. Всё было свалено как попало. Тщательно всё разложив, мы обнаружили, что обладаем гораздо большим богатством, чем предполагали вначале. Монет набралось более чем на четыреста пятьдесят тысяч долларов (если оценивать их стоимость по тогдашнему курсу). Не было ни одной серебряной монеты, только золото старинной чеканки самого разнообразного происхождения: французское, испанское и немецкое, небольшое количество английских гиней и несколько монет, нам совершенно незнакомых. Среди них были и очень крупные, тяжелые монеты, настолько стёртые, что мы не могли разобрать надписи на них. Американских не было. Оценить стоимость драгоценностей оказалось сложнее. Там были алмазы, некоторые из которых чрезвычайно крупные и красивые, всего сто десять, и ни одного маленького; восемнадцать рубинов изумительного блеска, триста десять изумрудов, все необыкновенной красоты, и двадцать один сапфир с одним опалом. Все эти камни были выбиты из оправ и небрежно брошены в сундук. Сами оправы, перемешанные с остальным сокровищем, были, по-видимому, сплющены молотками, словно для того, чтобы драгоценности нельзя было опознать. Помимо этого, там было огромное количество золотых украшений: около двухсот массивных перстней и серёг, золотые цепи, тридцать штук, если память мне не изменяет, восемьдесят три очень крупных и тяжелых распятия, пять золотых кадильниц большой ценности, огромная золотая чаша для пунша, украшенная искусно вырезанными виноградными листьями и вакхическими фигурами, две рукоятки мечей с изящной чеканкой и множество мелких вещиц, которые я не в силах вспомнить. Общий вес всех этих ценностей превышал триста пятьдесят английских фунтов, и в эту оценку я не включил сто девяносто семь великолепных золотых часов, трое из которых стоили по пятьсот долларов, если не больше. Многие из них были очень старыми и для измерения времени абсолютно бесполезными, механизмы пострадали от ржавчины в большей или меньшей степени, однако все они были богато украшены драгоценностями. В ту ночь мы оценили содержимое сундука в полтора миллиона долларов, однако после продажи драгоценных и камней и золотых изделий (некоторые из которых оставили для себя) выяснилось, что мы сильно недооценили это сокровище.
I was dreadfully weary, but, scarcely understanding what had occasioned the change in my thoughts, I felt no longer any great aversion from the labor imposed. I had become most unaccountably interested —nay, even excited. Perhaps there was something, amid all the extravagant demeanor of Legrand —some air of forethought, or of deliberation, which impressed me. I dug eagerly, and now and then caught myself actually looking, with something that very much resembled expectation, for the fancied treasure, the vision of which had demented my unfortunate companion. At a period when such vagaries of thought most fully possessed me, and when we had been at work perhaps an hour and a half, we were again interrupted by the violent howlings of the dog. His uneasiness, in the first instance, had been, evidently, but the result of playfulness or caprice, but he now assumed a bitter and serious tone. Upon Jupiter’s again attempting to muzzle him, he made furious resistance, and, leaping into the hole, tore up the mould frantically with his claws. In a few seconds he had uncovered a mass of human bones, forming two complete skeletons, intermingled with several buttons of metal, and what appeared to be the dust of decayed woollen. One or two strokes of a spade upturned the blade of a large Spanish knife, and, as we dug farther, three or four loose pieces of gold and silver coin came to light.
At sight of these the joy of Jupiter could scarcely be restrained, but the countenance of his master wore an air of extreme disappointment. He urged us, however, to continue our exertions, and the words were hardly uttered when I stumbled and fell forward, having caught the toe of my boot in a large ring of iron that lay half buried in the loose earth.
We now worked in earnest, and never did I pass ten minutes of more intense excitement. During this interval we had fairly unearthed an oblong chest of wood, which, from its perfect preservation, and wonderful hardness, had plainly been subjected to some mineralizing process —perhaps that of the Bi-chloride of Mercury. This box was three feet and a half long, three feet broad, and two and a half feet deep. It was firmly secured by bands of wrought iron, riveted, and forming a kind of trellis-work over the whole. On each side of the chest, near the top, were three rings of iron —six in all —by means of which a firm hold could be obtained by six persons. Our utmost united endeavors served only to disturb the coffer very slightly in its bed. We at once saw the impossibility of removing so great a weight. Luckily, the sole fastenings of the lid consisted of two sliding bolts. These we drew back —trembling and panting with anxiety. In an instant, a treasure of incalculable value lay gleaming before us. As the rays of the lanterns fell within the pit, there flashed upwards, from a confused heap of gold and of jewels, a glow and a glare that absolutely dazzled our eyes.
I shall not pretend to describe the feelings with which I gazed. Amazement was, of course, predominant. Legrand appeared exhausted with excitement, and spoke very few words. Jupiter’s countenance wore, for some minutes, as deadly a pallor as it is possible, in the nature of things, for any negro’s visage to assume. He seemed stupefied —thunder-stricken. Presently he fell upon his knees in the pit, and, burying his naked arms up to the elbows in gold, let them there remain, as if enjoying the luxury of a bath. At length, with a deep sigh, he exclaimed, as if in a soliloquy.
«And dis all cum ob de goole-bug! de putty goole-bug! de poor little goole-bug, what I boosed in dat sabage kind ob style! Ain’t you shamed ob yourself, nigger? —answer me dat!»
It became necessary, at last, that I should arouse both master and valet to the expediency of removing the treasure. It was growing late, and it behooved us to make exertion, that we might get every thing housed before daylight. It was difficult to say what should be done; and much time was spent in deliberation —so confused were the ideas of all. We, finally, lightened the box by removing two thirds of its contents, when we were enabled, with some trouble, to raise it from the hole. The articles taken out were deposited among the brambles, and the dog left to guard them, with strict orders from Jupiter neither, upon any pretence, to stir from the spot, nor to open his mouth until our return. We then hurriedly made for home with the chest; reaching the hut in safety, but after excessive toil, at one o’clock in the morning. Worn out as we were, it was not in human nature to do more just then. We rested until two, and had supper; starting for the hills immediately afterwards, armed with three stout sacks, which, by good luck, were upon the premises. A little before four we arrived at the pit, divided the remainder of the booty, as equally as might be, among us, and, leaving the holes unfilled, again set out for the hut, at which, for the second time, we deposited our golden burthens, just as the first streaks of the dawn gleamed from over the tree-tops in the East.
We were now thoroughly broken down; but the intense excitement of the time denied us repose. After an unquiet slumber of some three or four hours’ duration, we arose, as if by preconcert, to make examination of our treasure.
The chest had been full to the brim, and we spent the whole day, and the greater part of the next night, in a scrutiny of its contents. There had been nothing like order or arrangement. Every thing had been heaped in promiscuously. Having assorted all with care, we found ourselves possessed of even vaster wealth than we had at first supposed. In coin there was rather more than four hundred and fifty thousand dollars —estimating the value of the pieces, as accurately as we could, by the tables of the period. There was not a particle of silver. All was gold of antique date and of great variety —French, Spanish, and German money, with a few English guineas, and some counters, of which we had never seen specimens before. There were several very large and heavy coins, so worn that we could make nothing of their inscriptions. There was no American money. The value of the jewels we found more difficulty in estimating. There were diamonds —some of them exceedingly large and fine —a hundred and ten in all, and not one of them small; eighteen rubies of remarkable brilliancy; —three hundred and ten emeralds, all very beautiful; and twenty-one sapphires, with an opal. These stones had all been broken from their settings and thrown loose in the chest. The settings themselves, which we picked out from among the other gold, appeared to have been beaten up with hammers, as if to prevent identification. Besides all this, there was a vast quantity of solid gold ornaments; —nearly two hundred massive finger and ear rings; —rich chains —thirty of these, if I remember; —eighty-three very large and heavy crucifixes; —five gold censers of great value; —a prodigious golden punch-bowl, ornamented with richly chased vine-leaves and Bacchanalian figures; with two sword-handles exquisitely embossed, and many other smaller articles which I cannot recollect. The weight of these valuables exceeded three hundred and fifty pounds avoirdupois; and in this estimate I have not included one hundred and ninety-seven superb gold watches; three of the number being worth each five hundred dollars, if one. Many of them were very old, and as time keepers valueless; the works having suffered, more or less, from corrosion —but all were richly jewelled and in cases of great worth. We estimated the entire contents of the chest, that night, at a million and a half of dollars; and, upon the subsequent disposal of the trinkets and jewels (a few being retained for our own use), it was found that we had greatly undervalued the treasure.
