Молодая девушка отчаянно металась по длинному больничному коридору, она была обеспокоена: ждала кого-то очень важного. Вдруг она услышала звонкие, решительные шаги, отсчитывающие каждую секунду её жизни. В конце коридора появилась высокая фигура в белом. Это был заведующий реанимационного отделения доктор Элерт. Он выглядел мрачно и быстро приближался к ней. Профессор остановился, словно потерялся в этом знакомом ему до боли и ужаса туннеле, где каждый день поезд совершает маршрут: «Жизнь»—«Смерть». Он начал: «Дорогая моя, успокойтесь. Ситуация, конечно, непростая. Состояние тяжёлое. Нарушение работы сердечно-сосудистой системы, как следствие черепно-мозговой травмы. Кома третьей степени сопровождается потерей сознания. Тонус мышц снижен…» Он ещё долго читал длинные совсем незнакомые ей слова, оценивал состояние больного, копался во множестве справок, показывал электрокардиограмму, снимок магнитно-резонансной томографии. Его голос, доносившийся в её голове, напоминал своеобразный звук, который воспроизводит человек, оказавшийся в скафандре. «Внимательно послушайте меня! Сейчас Авел находится в пограничном состоянии между жизнью и смертью. Третья стадия комы часто оканчивается летальным исходом…» На этом моменте тело Мэй сжалось. Тысячи маленьких игл пронзили её сердце, истерзанное четырьмя адовыми днями и страшными мыслями. «Но душа и сердце его ещё живы. Ваша задача сейчас быть с ним рядом, это ему нужно. Всё остальное—наша забота». «Я…я поняла… Спасибо, доктор Элерт». Остальное было неважно. Она знала главное: он жив. Это всё, что ей было нужно. Нужно не в данную секунду, а вообще. Она пошла к нему.
Войдя в палату, Мэй увидела своего мужа, мистера Авела. Как она ждала этой встречи! В тот вечер он сказал, что любит её, тихо прикрыл за собой дверь и ушёл. Они должны были встретиться следующим утром, чтобы как обычно отправиться вместе завтракать в «Каптэилз» неподалёку от их уютной квартирки на Мидлетон Роуд. Но ни в этот, ни в другой день он не приехал. Утром по новостям сообщили, что на улице Эбби Роуд случилась страшная авария. Один из водителей скончался на месте, другого доставили в близжайшую больницу города. Это был Авел. Сейчас он лежал на большой кровати почти во всю ширину палаты, рядом стояло множество различных приборов, провода которых, словно змеи, обвивали его с ног до головы. Вокруг что-то беспрестанно пикало, тикало, звенело, но он молчал. Мэй приблизилась к предсмертному двухметровому ложе, взглянула на лицо мужа, оно было замотано бинтами, глаза закрыты, и губы, прежде розовые и влажные, покрылись мелкими трещинками и превратились в засохшие корочки. «Авел! Авел!»—молчание. «Авел, дорогой, это я, твоя Мэй»—тишина. «Авел! Я пришла! Я пришла к тебе! Авел!»—ни звука. «Тик-тик-тик»—жалобно стонут приборы.
Оцепенев от ужаса, она обрушилась в стоящее рядом кресло. Градом по её нежным щекам лились слёзы, слёзы отчаяния, безумия, страха. Внезапно со дна сумки выпала книга. Она приземлилась глухо, хлопнула так, что всякие звуки на секунду перестали существовать. Мэй подняла её: «Собор Парижской Богоматери» Виктор Гюго. «Авел!»—вновь донеслось чуть слышым хрипом. «Если ты так хочешь, я прочту…»
«Открываю глаза. Не могу пошевелиться. Что со мной? Делаю рывок—тщетно. Ещё один, за ним следующий, но я всё ещё прикован к постели. Тяжело. Где я? Запах нашатырного спирта, высокие потолки, белые стены, сотни приборов, тысячи проводов, и все ведут ко мне. Неужели я причина их беспокойства? Мэй. Какое красивое имя. Я должно быть его где-то слышал. Постойте, Мэй! Где она? Где моя любимая Мэй? Хочу бежать: вновь делаю рывок. Хм, а провода крепко сцепили меня здесь». Дверь открывается. В палату входит стройная девушка с опечаленными глазами. Она садится на стул рядом с больничной кроватью. «Авел! Авел!»—произносит она. «Что это? Мне становится легко!»—замечает он. «Авел, дорогой, это я, твоя Мэй!» «Мэй! Мэй, я здесь!» Тут тело Авела приобретает неимоверную легкость. «Авел! Я пришла! Я пришла к тебе! Авел!» Он встаёт и делает шаг в сторону от кровати. «Это что, я?—смотрит он изумлённо в сторону больничной койки, на которой лежит полумертвец.—Мэй, ты слышишь меня?» Девушка заливается слезами. «Я умер? Но если я умер, то кто тогда там, на кровати? И кого так жалобно зовёт Мэй? Нет, это не я…».
Что с ним случилось? Душа отделилась от тела, переняв его облик полностью. Теперь «живой» Авел был полупрозрачной и почти незаметной копией того неподвижно лежащего на кровати тела. Он быстро понял это и не знал, что ему делать. Он приблизился к Мэй, хотел было предложить книгу, чтобы развеять её печаль (как он обычно делал раньше). Заглянув в сумку, он обнаружил «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго. «Это её любимая»,— вспомнил он. Авел приподнял книгу, но силы покинули его точно так же, как тучи роняют свои капли, худея и исчезая в небосводе. Книга упала на пол.
Мэй открыла роман. «Триста сорок восемь лет шесть месяцев и девятнадцать дней тому назад парижане проснулись под перезвон всех колоколов…»,—читает она.
Вспышка. Свет. Темнота. Пустота. Пропасть. Бездна. В которую. Падает. Авел. Мгновение, и он уже на Гревской площади в самом центре Парижа. «Париж…»,—чуть слышно произносит мужчина. Город шумит и поёт, гром бушующей публики проникает до дна кельи затворницы Роландовой башни и резко взметает ввысь к куполам величественного Собора Парижской Богоматери, пронзая и разукрашивая в яркие краски всё вокруг. Актёры показывают мистерию, но публика не желает на них смотреть. «Куда обращены их взгляды? А, это прекрасная девушка—цыганка Эсмеральда. Я сразу узнал её». Её козочка Джали прыгала от радости и выделывала разные фокусы, которые очень забавляли парижан. Вдруг Авел заметил существо невысокого роста, сгорбленное, одноглазое, с могучими руками и колючим рыжим вихром на голове. Лицо его напоминало профиль каменной гаргулии, в глазах читались озлобленность и печаль. Бедняга был избран шутовским папой, после чего «учтивая» парижская публика яростно осыпала его «комплиментами». Оставив грустного Квазимодо, Авел направился к Собору Парижской Богоматери. Фасад храма напоминал три стрельчатых портала, которые украшал зубчатый карниз. Окно-розетка и ещё два других окна были под защитой мрачных массивных башень с навесами из шифера. Храм вобрал в себя всю красоту Средневековой эпохи. Авел разбежался, прыгнул и полетел вверх! Туда, к зубчатому карнизу и окошкам-розеткам! Туда, где гнездятся птицы! Туда, к прекрасному и возвышенному! Через минуту он уже сидел на одной из башень. Собор раскрывал Авелу свой секрет, показывая все дома, улочки, скверы, парки, рынки, людей: он открывал лицо города.
Наблюдения за Парижем могли длиться бесконечно, если бы Авел не заметил укромную келью, напоминавшую старое забытое не только птицами, но и Богом гнездо. Мужчина проник туда. Мрачный кабинет, на стенах которого было сделано много записей на разных языках, принадлежал по-видимому очень важному человеку. На полу стояли колбы с цветными порошками, точно такими же, какие бывают у алхимиков, на полках увесисто лежали книги. За столом сидел мрачный, угрюмый человек, изъясняясь то на латинском, то на греческом. Это был священник Собора Клод Фролло. Он говорил о женщине, которая околдовала его, и должна была стать его собственностью. Речь шла об Эсмеральде.
Только под вечер мужчина закончил изучение храма и отправился бродить по улицам ночного Парижа. Перед ним открывались чудесные виды: дома стояли невероятно близко друг к другу и делали улицы города его лабиринтами, Сена, голубовато-зеленого цвета серебряным рукавом огибала остров Сите и разливалась в округе. Он поднял голову и посмотрел на небо. Звёзды. Тысячи маленьких огоньков, словно тысячи душ, высились над собором. Казалось, что их излучал фасад, этот поток напоминал лёгкий дымок из трубы. «Наверное, эти души спасены Собором. Они безвозвратно были отправлены им в другую среду: мир чёрного вакуума, холода и бесконечности». Неожиданно мужчина увидел страшную картину: молодую девушку пытался похитить страшный человек. К счастью, она была спасена Фебом Шатопером. После своего освобождения девушка ловко спрыгнула с лошади капитана и бросилась в темноту. За ней следом увязался ещё один путник. Авел пошёл за ними.
Бывает так, что город днём и город ночью–это два разных места. Идя по следу девушки, можно было заметить, как оживлённые улочки Парижа сменяются тёмными глухими закоулками, по которым бродят стаи калек. В этой темноте они ползут медленно, как черви, и в любую минуту готовы снять свой фальшивый протез и вспороть тебе брюхо за несколько парижских су. Спасённой девушкой оказалась Эсмеральда. «Что она делает в столь страшном и жутком месте?» — подумал Авел и последовал за ней. На его глазах открывалась площадь, усыпанная кострами. Люди здесь шумели: кричали, ругались, свистели, громко смеялись. Это была «бородавка на лице Парижа»—Двор чудес. Атаман чуть не повесил последователя цыганки, но та спасла Гренгуара. «Какая храбрая душа!»—отметил Авел.
Мэй сидела рядом с Авелом уже несколько часов, не выпуская роман из рук. Девушка взяла руку мужа и произнесла: «Это я, Мэй…» Молчание.
Прошло несколько дней. «Ответьте мне, господин, почему ни в чём не виновная цыганка приговорена к смерти? Она невиновна! Я видел всё собственными глазами! Клод Фролло занёс кинжал над Фебом! Эсмеральда не убийца!»—кричит Авел в зале суда, но судья его не слышит. «Виселица!»—навзрыд ревёт его душа. «Она невиновна!» Молчание.
На следующее утро в палату вошёл доктор Элерт. Лицо его сияло. Он начал: «Мэй, у меня для вас отличная новость! Мистер Авел пошёл на поправку. Сердце потихоньку приходит в норму. Но он всё ещё в пограничном состоянии. Я не знаю, что на него так подействовало, наши лекарства или ваше присутствие…» Линия электрокардиографа то резко устремлялась вверх, словно вздымает к колоколам Собора, то отрывисто падала вниз, будто опускаясь во Двор чудес. «Значит шанс всё-таки есть»—решила Мэй, не выпуская книгу из рук.
«Убежище!»—ревел горбун, унося Эсмеральду высоко-высоко на крышу Собора. Этот на первый взгляд уродливый человек оказался способным на такой храбрый поступок! Публика ликовала, и остроконечные шпили городских сооружений танцевали от радости. Авел поднялся вместе с ними туда, где цыганка была неприкосновенной для власти. Мужчина рассудил: «Квазимодо оказался человеком с большим сердцем». Со временем Эсмеральда привыкла к холодным величественным стенам храма, к лицу горбуна и его трепетной заботе. Он носил ей еду, одежду, будто ухаживал за своим зеленоглазым цветком. «Цыганка стала для него возвышенным и священным. Он действительно любит её, в отличие от Феба»,—рассудил Авел. Однако сердце девушки принадлежало капитану.
Звонарь Собора понимал, что любовь цыганки безответна. Однажды он принёс ей два горшка с цветами, наполненных водой. Один горшок был грубый и глиняный, а второй хрустальный, но с трещиной. Прошло несколько дней. Цветы в глиняном горшке остались свежими, а в хрустальном завяли. «Какое точное сравнение!—определил Авел.—Ах, несчастная цыганка и ещё более несчастный горбун».
В больнице рядом с кроватью сидела Мэй. Она говорила: «Милый, милый Авел. Твоё сердце вновь забилось! Ты слышишь меня?»,—но Авел не слышал. Он был охвачен вихрем штурма Собора Богоматери. Сотни цыган из Двора чудес пришли к подножью храма, чтобы освободить свою сестру Эсмеральду. Они попытались выломать двери Собора, но тот не сдавался так просто и решил принять участие в схватке. Великий стражник и дух Собора, Квазимодо, встал на его защиту: он сбрасывал на противников камни, колонны, держа оборону так, как её держат сотни солдат. Он боролся не за стены, а за жизнь Эсмеральды! О, в этот роковой час Нотр-Дам можно было услышать. Вместо красочного колокольного перелива людей оглушал вой, писк, треск, яростный крик звонаря, жалобные молитвы тех, кому оставались считанные минуты до смерти. Все они пришли сюда, чтобы забрать своё. Все они бились за то, что так любили. Сотни трупов усеяли соборную площадь и сотни новых звёзд нависли над Собором Богоматери. Авел ужасался. Он видел жестокость, ненависть и злобу своими глазами, он понимал неизбежность и абсурдность наказания «колдуньи», он представлял невиновного человека повешенным… «Они пришли за ней! Её убьют!»—Авела разрывало в разные стороны. Он настолько ослаб и обессилел, что упал наземь и больше ничего не слышал. «Быть может и я стану одной из звёзд над Собором?»—последнее, что подумал он.
Нечеловеческий крик. «Мистер Элерт! Помогите!»—жалобно просила Мэй. Профессор влетел в палату: биение сердца Авела остановилось. Линия электрокардиографа тянулась длинной безжизненной полоской. «Экстренная реанимация. Мэй, покиньте помещение». Доктор выбежал в коридор: «Тревога! Привезти оборудование для реанимации в семнадцатую палату!» Долгое время врачи боролись за жизнь Авела. «Разряд! Разряд! Ещё! Разряд!»—слышалось из больничного бункера, закрытого на железный засов ожиданий. Мэй билась в двери, кричала, потом, обессилев, прислонилась к стене, закрыла руками лицо и медленно сползла на пол.
«Открываю глаза. Яркий свет. Я снова на Греевской площади, восходит солнце. Слабость и горечь во рту. Я встаю. Нет! Это всё-таки произошло». Авел увидел повешенный труп цыганки. Лицо его выражало страх, а бешеные глаза навыкат дополняли физиономию, делая Авела похожим на человека, лишившегося рассудка. «О Мир! О Париж! Тебя зовут городом сильным по духу, городом-симфонией, городом-оркестром! Твоими улицами, соборами, мостами и реками восхищаются, а ты вместо этого так безжалостен и беспощаден к людям с чистым сердцем, признавшим твою красоту! Ты возвышенный, прорывающийся и пышущий жизнью город, который позволил так позорно и глупо погубить своё дитя! Так знай, я презираю тебя! Ты поражаешь и пожираешь людей! О Бог! Где твои глаза? Где твоя правда? Париж, ты отличаешься своей исключительностью и непревзойденностью, но позволяешь осуществлять такие грязные дела на твоей земле! Сердце Франции! Отчего ты можешь быть столь холодным? Собор Богоматери, спаси невинную чистую душу цыганки, сделай её самой яркой звездой над твоими фасадами…» Он сел на брусчатку и закрыл лицо руками.
«Спустя полтора или два года после событий, завершивших эту историю…» —медленно читала Мэй, «…нашли два скелета, из которых один, казалось, сжимал другой в своих объятьях…»,— здесь голос её дрогнул, она представила в своих объятиях Авела. Помолчав, она продолжила: «Один скелет был женский…»,— Мэй перебежала на несколько строк вниз «Другой скелет, крепко обнимавший первый, был скелет мужчины. Заметили, что спинной хребет его был искривлён, голова глубоко сидела между лопаток и одна нога была короче другой. Но его шейные позвонки оказались целыми, из чего явствовало, что он не был повешен. Следовательно, человек этот пришел сюда сам и здесь умер. Когда его захотели отделить от того скелета, который он обнимал, он рассыпался прахом».
Авел открыл глаза.
* Элерт (нем.) — «выносливый», «сильный». Образовано от Эдгехард: edge, то есть меч, и hard – сильный;
* Мэй (кит.) — «красивая, милая»; (англ.) May – месяц май; (авт.)
Май — весна, пробуждение, жизненные силы;
* Авел (евр.) — «дуновение ветра», «пар».
