Принято заявок
2558

XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Проза на русском языке
Категория от 14 до 17 лет
Пушистое

У каждого в ладонях должно мурлыкать счастье (с)

Она обожает потрепанные книги с хрупкими сказками, небрежные акварельные наброски в школьных блокнотах и голубые свитера крупной вязки, спадающие с одного плеча. Верит, что фарфоровые куклы с тонкими нежными скулами оживают по ночам, что у солнечных лучей вкус лимонов и что у каждого человека есть свое личное чудо ( самое милое — с мягкими светлыми перьями). Ее чудо наверняка оранжевое и мурчащее, обожающее песочное печенье с крошками шоколада и запах волшебства. Еще оно явно рассеянно и ненавидит часы и карты — зато обожает рассказывать чудные выдумки о жизни по вечерам, закутавшись поуютнее в одеяло и рисуя в воображении потрескивающий камин, скрип снега за окном и таинственно мерцающий огонек свечи.

Да,ее чудо явно старомодно — и может, просто ждет Рождества, чтобы приехать в санях доброго сказочника? В конце концов, кто откажется от леденцов по утрам и постели в бархатном мешке с подарками?

А улицы ненавистного Лондона заваливает только хлопьями тумана, она повторяет свою теорию чудес по утрам и набивает ящики кухонного шкафчика банками с разрисованным разноцветной глазурью печеньем, которое слишком быстро заканчивается.

А туман она все-таки любит — он так невесомо гладит по лицу и скрывает ее от людей, кутая в длинный белый плащ. У входа в школу заботу тумана сдирают с плеч вместе с бирюзовой курткой, несуразно широким полосатым шарфом и тонкой вуалью грез, вешают мешающий знаниям груз на хищно загнутых крючках, которые она ненавидит – вуаль потом приходится подолгу штопать. Школа оставляет на ней слишком много прорех. 

В классе она всегда сидит около окон, в которые иногда стучатся деревья – их уговаривает ветер, ее давний друг. Она быстро махает мелькнувшему перед глазами лицу с слишком правильными чертами и лохматыми волосами, в которых всегда застревают листья рябины. 

Рябина – это маленькое чудо ветра, чудо с непослушной копной рыжих волос, румянцем, как гроздья ягод и карими глазами, согревающими не слабее вороха одеял. Правда, с подоткнутым пледом вообще ничего не сравнится, для нее нет ничего дороже заботы рук. Может, в этом корень ее проблем?

На этом месте ее обычно волокут к доске скрученным в жгут голосом и велят вычленить из вереницы чисел квадратный корень. Ей мел всегда напоминал сосульки, укрытые снежными крыльями, и рука невольно тянется разрисовать доску гранями снежинок и звезд, хоть она и знает, что никогда на это не решится. Нужно просто стоять, опустив голову низко-низко, чтоб пряди каштановых волос закрыли лицо – тогда все это быстрее кончится, на нее махнут рукой и отпустят дальше ежится за партой, граничащей с подоконником.

Из школы она не уходит – убегает, торопливо пряча пол-лица за любимым шарфом, пахнущим ананасовыми духами и покоем. Убегает дышать, расправлять плечи и поднимать голову, греть пальцы выдуманным дымом дыхания и начинать мечтать прямо на бегу.

А потом – ключ, нарочно тыкающийся в скважину спиной, черствеющие имбирные пряники в ребрах посылок и слабый аромат роз от ночника, подаренного мамой. Потом вливать в себя чай тремя чашками – с ухмыляющимся котом, месяцом в ночном колпаке и разноцветными пончиками. Кутаться в одеяло, затыкая мысли наушниками, петь себе «Лиличку» вместо колыбельной, засыпать, глядя на сияющие шаги греческих героев сквозь грязное стекло — каждый раз обещает помыть его наконец — и расплывчатые блики нежно — розового света.

Ее чудо совсем не торопится стучать в дверь и уплетать печенье, и порой она боится, что оно вообще не придет. Останется в Морокко любоваться клубничными закатами или на Кипре – кататься на волнах, цепляясь за пенные гривы. Она и сама бы не прочь поселиться рядом с ним, лепить замки из мокрого песка, набивать карманы шорт, лежащих сейчас за стопками растянутых свитеров и старых джинс, ракушками с драконьими хребтами и кутаться не в туман, а в солнечные лучи, теплые-теплые, ласковые. 

Но она знает, что этого не будет, что ей надо отучиться в Англии и благодарить судьбу за чертов грант для одаренных детей. И она надеется хотя бы попасть к счастью в снах, но сознание каждую ночь заволакивает черной кисеей. И тепло, акварель, чудеса все-таки перестают иметь значение, на ее лице бродит безмятежная улыбка, и до злых криков будильника она почти счастлива, что бы там ни говорили о том, что нельзя прятаться от реальности.

Иногда она пишет письма маме – разноцветными ручками на желтых и голубых листах. Пишет долго, склонившись над столом, рисуя маркерами забавные иллюстрации, потом аккуратно складывает и засовывает в самодельный конверт, расписанный акварелью. Убирает в ящик под стопки книг, а в единственный истинно солнечный день недели едет за город в переполненном людьми автобусе и отправляет письма в небо. Улыбающийся ветер целует ее в щеку прохладными губами и дует на мокрые письма, пронося их сквозь сахарную вату облаков, а она смотрит на него напряженным ломким взглядом, пока небо не начинает казаться морем, а в глазах — щипать от соли. 

Потом снова трястись в автобусе под нахмуренными взглядами и думать, правда ли у Босфора соль сладкая, как пастила. Во всяком случае, в ее глазах сейчас явно не он плачет приливами и в отчаянии прижимается к песку.

В такие ночи она не спит вовсе, листая старые любимые книги, вдыхая шорох желтых страниц и оставляя банки с яркими крышками растерянно таращиться блестящими глазами на единственную нетронутую, оставленную для пушистого чуда. Эти дождливые ночи, правда, тоже заканчиваются, и она ставит чайник на огонь, беззвучно укоряя (проклиная) солнце.

Так проходят недели, календарь стареет и лысеет, ветер, извиняясь, пригорошнями разбрасывает колкие граненые снежинки, а шарф начинает душить шею своими теплыми мягкими ладонями, и она думает — может, стоит к нему прислушаться? Посылки она уже не забирает, не разрисовывает маслом шары по вечерам и оставляет все до единой банки дремать (умирать) в шкафу, прикрывая пылью голодные глаза.

А улицы начинают ей улыбаться гирляндами, добродушными Санта-Клаусами и румяными детьми в шапочках с огромными смешными помпонами. В воздухе витает запах свежей выпечки, но она отмахивается от него, как от стаи мух — с ним только тяжелее. И волшебство испуганно убегает в тень, не желая попадаться ей на глаза, рассыпается блестками по сугробам, оседает кристаллами на выбившихся кудрях девочки, которая растерянно оглядывается, сидя на чемодане у неуютного крыльца и сжимая мокрую бумажку с надписью «грант Синицыной Али».

Когда девушка в полосатом шарфе и пожелтевших обрывках тумана проходит мимо со злополучным ключом в руке, Аля встрепенается, набирает волшебного воздуха в горло и окливает ее.

Девушка медленно оборачивается, смотрит на изломы света на плечах, поцелуи рассвета на щечках и сглатывает, заглянув в васильки глах своего совсем-не-такого чуда. 

Гарифуллина Галия Равилевна
Возраст: 24 года
Дата рождения: 01.01.2000