XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Добрую тишину изредка обрывал стук на далекой стройке. Там заколачивали балки для новой многоэтажки.

Здесь было хорошо. Нетронутый берег, так и не отвоеванный городом, баюкал усталую речку. Вода ластилась к желтой отмели, кутаясь в тонкий ситец тумана. Наступала ночь, и старая пристань пряталась за заброшенными дебаркадерами.

Я вздохнул. Вспомнил, как ночевал в зелёном домике, самом крайнем из всей вереницы. Тогда мне влетело от отца, и я думал уплыть на барже. Куда—бог весть.

Мне и сейчас иногда хочется уплыть. У меня в детстве был свой необитаемый остров (небольшой осерéдок на реке). Вот туда бы и уплыл…

Если бы можно было.

Я пошёл вдоль берега до сгнивших мостков. По ним теперь разве что мальчишка какой-нибудь пробежит. А мне, пятидесятилетнему, никак—переломятся доски. От этой мысли я улыбнулся, зачем-то тронул рукой свои роговые очки. В них я был похож на Илью Семеновича из фильма «Доживём до понедельника».

Тоскливым стуком отозвалось сердце—мне снова вспомнился Игорёк. Иногда я заглушаю мысли о нем, но ненадолго. Как искореженный пустырь зарастает травой, так и сердце—прячет черные трещинки. Мне не страшно мое сердце, оно стало по-стариковски глухим и тихим. Но иногда я всё-таки вспоминаю Игорька, особенно в такие вечера, когда ухожу на пристань.

«Покроется небо пылинками звезд,

И выгнутся ветви упруго.

Тебя я услышу за тысячу верст,

Мы эхо, мы эхо друг друга»—в небе звенела песня Анны Герман.

Сердце пропустило тревожный удар. Я быстро стянул с лица очки, подслеповато прищурился…Нет, не Игорёк.

По мосткам легко и быстро бежал тонкий мальчишка. Он бежал от воды, будто из-под земли вырос. Или с неба упал.

Мальчик на всей скорости влетел в мое плечо и, охнув, упал в росистую траву. Я тоже оказался на земле.

—Ты чего? — сердито удивился я, досадуя на горе-бегуна.

—А вы? Ведь видите — человек бежит, — мальчик насупился.

—А затормозить?

—Никак…Скорость большая.

Я хотел было возразить, сказать, что на мостках такой разгон взять невозможно— не хватит длины. Как же тогда это получилось у него, у мальчишки?

Он угадал мой вопрос, но отвечать не спешил.

—Ты как с Марса свалился, — неуклюже пошутил я.

—С Луны, — поправил мальчишка.

«Так не бывает»—хотел я возразить, но передумал. Может, это у него игра такая…

—Мама-то не волнуется? —спросил я, чтобы не молчать.

—Нет.

Я внимательно оглядел его. Он был в майке и шортах. Рановато для мая, к вечеру становится сыро, поднимается ветер.

Я протянул ему свою ветровку, он быстро набросил ее на плечи.

—Слушай, ты, наверное, не здешний, — вдруг спохватился я.

Ну, конечно! Сбежал из дома, сейчас шляется по пристани, горемыка.

«Отвести бы его в участок. От греха подальше»—подумал я.

—Ну чего, ведь нормально сидели! — мальчик соскочил, попятился от меня к мосткам.

—Не вздумай! там глубоко!

Мальчик непонимающе замигал, рассмеялся:

—Ну почему вы решили, что обязательно вплавь?

—А как еще? — я растерялся.

Мальчик сел на краешек мостков, спокойно оправив на плечах ветровку. Знал, что я да него не достану—хлипкие доски стали надежным укрытием.

—Со взрослыми нельзя по-человечески, — миролюбиво объяснил мне мальчишка.

Я обиделся:

—Вот дикарь…Теперь карауль тут тебя.

—А что, боитесь? — мальчик прищурился.

Я свирепо посмотрел в его сторону:

—Утопишься еще!

—Я думал, мы подружимся, — он невозмутимо улыбнулся.

—С чего бы это?

—Просто так не встречаются.

—Ты хотел сказать «не сталкиваются»? — едко передразнил его я.

Мальчик серьезно и долго на меня посмотрел.

—Столкнулись, значит, так нужно было. Не зря вы у мостков стояли — ждали кого-то, — наконец проговорил он.

—Я никого не ждал, мальчик.

—Ждали. Я поэтому и пришел, чтоб узнать.

Мне стало одновременно и грустно, и досадно.

—Он всё равно не придет, — хмуро отрезал я.

Мальчик кивнул:

—Знаю.

—Почему?

Мальчишка запрокинул голову вверх, нашел глазами Луну.

—Вы на звезды смотрели, — сказал он после некоторого молчания. —Живых на небе не ищут.

Я отвернулся, плотно сомкнув веки.

Где та светлая сила детства? как вернуть ее?

С ней я бы всё исправил! …

Я пришел в школу сразу после института. По специальности должен был преподавать математику, но внезапно стал учителем русского и литературы.

Учителей-математиков было в школе трое. А вот русский преподавать было некому. Была одна учительница, Людмила Ивановна, да и та перед самым сентябрем сломала ногу. Поэтому на работу меня взяли с условием—стать учителем русского и литературы.

Первым уроком был 5 «Г». У них не было классного руководителя, и меня временно утвердили на эту роль (молодым учителям обычно не давали своего класса).

—Вы наш учитель? — крикнул кто-то с последних парт.

—Заменяю, — поправил я. — У Людмилы Ивановны двойной перелом.

Ребята не знали Людмилы Ивановны, ее не было на линейке. Они с любопытством и странным нахальством поглядывали на меня, как на салагу-студента. Мне было двадцать пять, и я не был похож на учителя.

—Достаем тетрадки, — спокойно произнес я.

Класс не шевелился.

—У нас классный час, — шепнула девчонка с первой парты.

—Знаю… Но у нас будет литература.

—Классный час давайте! — возмутилась последняя парта.

Я встал из-за стола.

—Давай, поторгуйтесь еще! — прикрикнул я. — С математиком.

Дети заулыбались:

—С математиком?

—Ну да, — я незаметно приосанился.

—А зачем вас к нам?

—Как «зачем»? — не понял я.

—Тут же стихи, не циферки.

Мне стало обидно за математику, но я промолчал. Сейчас не об этом речь, а…

—Дуэль! — воскликнул я.

Класс непонимающе загудел.

—Предлагаю поэтическую дуэль! — быстро поправился я. — Желающие?

—Вы взрослый, — неуверенно отозвался кто-то.

—Ну и что? —удивился я.

—Нечестно!

—Честно, он же математик, — с последней парты поднялся мальчишка. Он говорил уверенно и ровно, взгляд проницательных глаз вдруг показался мне очень знакомым…

—С тобой? — только успел спросить я, а мой оппонент уже стоит возле доски.

…Мальчик побеждает: я запнулся в двух стихотворениях, он—в одном.

—Можно? — просит он о чем-то перед тем, как сесть за парту.

—Да?

—Не идите в математики

—Почему? — искренне удивляюсь я.

—Вы знаете стихи.

Ребята смеются, удивлённо и неуверенно. Кто-то замечает мою улыбку и заливается звонким, заразительным хохотом.

—Продолжаем урок! — обрываю я их смех, открываю учебник…

Этого мальчика звали Игорьком. Мы встретились с ним у директора, я пришел с документами, он—с повинностью.

—Что натворил-то? — удивился я, но ответа не услышал.

Вошла директор, грузная женщина с высоким старомодным начесом. Она казалась мне кем-то вроде полководца—никогда не улыбалась и говорила отрывисто, будто командовала гарнизоном.

Оказалось, Игорек украл у одноклассника какую-то коллекционную книгу.

—Вор, вот ты кто! … Молчи! … Отвечать, кому сказала! — женщина распалялась всё больше. Даже удивительно, что взрослый человек до сих пор не научился держать себя в руках. Особенно с детьми.

—Вы говорите «молчать» и «отвечать», — как можно дружелюбнее протянул я.

Женщина к моему удивлению сбилась с мысли. Не зная сердиться или нет, она недовольно выдохнула:

—И?

—Это антонимы. Мальчик не знает, что делать.

Игорь удивленно поднял на меня глаза.

Кажется, я потерял работу. Ну, хотя бы день проработал—и то достижение!

—А вы хорошо справляетесь, — женщина хмыкнула без тени на улыбку. — Неплохо для математика … Что-то еще?

—Да, пожалуйста. Всё-таки я…хоть и временно, а всё же классный руководитель. И Игорь—мой ученик…

—Хорошо, — директор меня поняла. — Попробуйте.

Я в замешательстве осмотрелся. Думай, раз ввязался. Эта дуэль не поэтическая, а потому нельзя ошибаться.

—Покажите книгу, — потребовал я.

Директор указала на стол, я подхватил книгу в старинной синей обложке.

«Сборникъ стихотворенiй 1896»

—Украл! — непонятно для кого повторила директор.

«С него станется, он любит стихи»—вдруг подумалось мне, но я отогнал эту мысль. Не мог Игорек украсть!

—Чья она? — я говорил быстро, боялся, что прервут.

—Воронкова, из семейной библиотеки.

—Зачем в школу принес? — увереннее начал я.

—У них по литературе такое задание.

Я подскочил на месте, плохо скрывая радостную злость:

—А кто у них учитель?

—Какой? — не поняла директор.

—Литературы.

Директор непонимающе заморгала, и это действие так не шло к ее грозному виду, что я чуть не рассмеялся. Мне стало и страшно, и весело одновременно.

—Объясните, — сухо попросила женщина.

—Так ведь учитель-то я! Я ничего им не задавал.

Женщина озадачено замолчала. Задумавшись, отошла к окну, медленно произнесла:

—Замечательно, Дмитрий Сергеевич. То есть, книга и не Воронкова вовсе…

Я киваю.

—Нет!

Мы вместе оборачиваемся. Игорек, такой же нахмуренный, как на первом уроке, смотрит прямо на нас.

—Что «нет»? — растерялся я.

—Это его книга…Я украл.

Во человек! — Я его защищаю, а он вот так разом да и наклепал на себя. Может, назло — мол, не нужна мне ваша помощь адвокатская!

Мальчишка бросился к дверям, я—за ним.

—Вернитесь! — крикнула женщина, затем поправилась. — Верните его!

Я догнал Игорька перед самым гардеробом. Он остановился, прижался лбом о холодную стену.

—Ты чего, а? — я не могу отдышаться, давно не бегал.

Мне непонятно, я жду от него объяснений. Игорек, оправдай себя, ну же!

—Украл, — последовал тихий ответ.

Я не знал, что говорить, и не знал, нужно ли. Ну что я скажу ему? Что?

Он даже оправдываться не хочет. Стоит, в глаза смотрит. Украл, а не боится смотреть.

—Эх мы, дуэлянты, — невесело пошутил я.

Мальчик не улыбнулся, вздохнул только. Ему сейчас, наверное, тяжело.

—Вот что: иди-ка ты домой, — тихо попросил я его.

Игорек удивлённо захлопал ресницами:

—Так я же…

—Иди! — я постарался говорить сердито, но голос дрогнул.

Мальчишка медленно снял с вешалок легкую курточку. Неуверенно обернулся назад и поплелся к выходу.

—Погоди! Провожу тебя, — я набросил на плечи плащ, догнал Игорька. Не хотелось оставлять его одного.

Душа отрицает зло, а потому первая кража—кража собственной совести. Если совесть стойкая, она выдержит, победит. Нет—исчезнет, и сложно будет ее вернуть.

…Пусть же у Игорька она выстоит!

О случившемся мы не говорили. В куцей курточке Игорек был похож на воробушка. Подскакивал от осеннего ветра, как маленькая пичуга.

—Ты как воробей, — не сдержался я.

—Потому что «вора бей»?

Игорек поднял на меня потемневшие глаза. Я сжал челюсти, сдерживая порыв доказать и ему, и себе, что он не вор. Пусть сам перед собой отвечает, не маленький уже.

—Потому что так же скачешь, — тихо объяснил я.

—А у меня фамилия Птенцов, — Игорек слабо улыбнулся. — Наверное, поэтому…

Я проводил его до угла. Он назвал мне адрес, я зачем-то дал ему свой. Отвел взгляд, когда заметил, как вздрагивает его нижняя губа.

—Приходи завтра, хорошо? — осторожно начал я.— Лермонтова проходить будем…

Игорь поспешно закивал и скрылся за домами.

Игорек хотел купить «Сборникъ стихотворенiй» у Гены Воронкова. Мне про это сам Генка и рассказал, когда я в школу зашёл. Он дожидался меня на скамейке, маленький, но удивительно спокойный.

—Зачем наврал про задание? — рассердился я.

—Мне деньги нужны были. Я дедовскую книгу…склямзил, — Гена насупился.

«Во дурак»—подумал я, спросил вслух:

—Хотел в антикварный сдать?

Генка удивился, что я так быстро догадался:

—Я хотел сразу после уроков. А тут он прилип, просит, чтобы ему продал, — Генка имел в виду Игорька. — Я не дал, столько денег у него всё равно нету. А потом книга пропала.

—Ты на Игоря сразу подумал?

Мальчик слабо кивнул:

—Мы бы сами всё решили, без директора.

«Ишь ты, самостоятельные какие»—подумал я. Но в глубине души согласился с Геной—действительно, лучше без взрослых.

—Я сказал, что нам задали принести из дома стихи… —продолжал Гена. — И все подумали, один Игорек виноват. Хотя книгу я тоже украл.

Мы замолчали.

—Иди на урок…что у вас?

—Физ-ра…— Гена вздохнул, вдруг прошептал. — Если бы знал…никогда бы, — и добавил еще тише, едва размыкая губы. — Тяжело так.

Я почувствовал радость. Радость за этих двух «книгокрадов», которые, хоть и натворили дел, а всё же поняли, что к чему.

—Что там, в книге-то? — миролюбиво спросил я.

—Лермонтовские стихи…Игорь очень любит Лермонтова.

Вот что показалось мне знакомым—глаза! У Игорька они серые, с темной паутинкой радужки. И всегда грустные.

«Он похож на Лермонтова»—подумал я, и, наверное, также подумал Гена.

В октябре я официально взял 5 «Г». Людмила Ивановна поправилась только к зиме и о классном руководстве, понятное дело, слышать ничего не хотела—итак дел вагон накопилось.

Так я стал классным руководителем.

…На последнем уроке перед весенними каникулами мы смотрели «Дети капитана Гранта». Тоскливый звон стекла—Игорек влетел в кабинет и задел ногой коробку с лампочками, стоявшую в углу.

—Ой, — мальчик виновато нахмурился. Лампочки лежали без упаковок, обернутые в какую-то одноразовую материю. Несколько разбилось.

Я сердито выгнул бровь:

—Игорь, почему…

—Извините, Дмитрий Сергеич, — перебил Игорек, указав в сторону коробки.

Я совсем не это имел в виду, а потому вновь повторил вопрос:

—Почему пришел к последнему уроку?

—Ой, да. Сейчас…

Игорек вытащил к нам белого щенка. Тот неуверенно тявкнул, щурясь на свету.

—Где нашел, лодырь несчастный? — я спрятал улыбку.

Класс рассмеялся.

—На речке.

Игорек подбежал к первой парте, аккуратно посадил туда щенка.

—Видите, у него на шее… вот она, — он повернул собаку, показывая какую-то черную ленточку.

—Ты ошейник сделал? — пошутил кто-то.

Игорек погладил щенка по бархатному носику:

—Его…

В шуме я не расслышал Игоря, поднялся с места.

—Тише!

Ребята вопросительно замолчали.

—Его изолентой замотали, — медленно повторил Игорек. — Где голова и шея…и хвост еще. Я думал, это чья-то игрушка, потом увидел, что нет.

Он держал голову чуть наклоненной, но я догадался, какие у него глаза. Темные-темные. Будто кто-то убил в них свет.

Я растерянно обхватил мальчика за плечи, словно заслоняя. А от кого?

Играла песня «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер». Хмурые лица ребят. Останавливаюсь на мысли, что и сам такой же, как в отражении.

Я быстро осматриваю щенка, аккуратно освобождаю от шеи остатки липкой ленты. Щенок пахнет клеем, его шерстка слиплась колечками.

Девочки принесли воду в леечке, я достал из шкафа глубокую тарелку для опытов.

Кто-то побежал в столовую за котлетой, а мы отмывали щенка. Фильм поставили на паузу—не до него теперь.

Щенок затих, и мы растирали его руками. Гена принес теплую котлету. Мы разделили ее на маленькие части, чтобы кормить потихоньку, не сразу.

—Ох и попадёт нам, — с злым азартом прошептал кто-то.

—Если узнают, — в тон ребятам парировал я.

…Щенок устало свернулся на моем пустом портфеле.

—Хороший, — протянул кто-то. Все заулыбались.

Игорьку нельзя держать собаку, и мы решили: пусть щенок живет у меня. Вместе выбрали ему имя—Май.

Расходились по домам с неохотой. Шли толпой от улицы к улице, как звонкий весенний ручей.

Игорек зашёл ко мне в квартиру. Мы положили щенка на диван, сами потопали на кухню.

Игорь весело болтает ногами и дует на блюдечко с чаем. Завтра к нему приезжает брат—год не виделись. Я радуюсь за него и за всех ребят: как же здорово быть такими же, как они. Шумными воробушками, беспокойными ветерками и—самое главное—людьми. Нам бы, взрослым, не учить, а у них поучиться.

Игорек давно выпил чай, и теперь рассказывает про себя и Славку, своего брата.

Мне хорошо. Его серые глаза наконец-то смеются, в них исчезает лермонтовская печаль.

Я включаю свет на кухне, на улице вечереет.

—В марте красивый закат, — Игорек прижимается к стеклу, улыбается.

На кухне не загорелись две лампы: еще вчера перегорели.

Игорек оборачивается ко мне, весело хмурится:

—А про лампочки мы забыли.

—Забыли, — ни капли не огорчившись, киваю я.

Игорек то ли в шутку, то ли в серьез говорит виновато:

—А я…Я вам четыре лампы разбил.

Я махнул рукой:

—Там еще столько же. Не бойся, заберу. Только завтра.

Игорек не согласен: хочет, чтобы у меня горели все лампочки.

—Мне не горит. Всё хорошо, — пытаюсь я ему объяснить.

Он смеется.

—Действительно «не горит»—фыркает Игорек, ловко натягивая курточку.

—Куда ты?

—За лампочками…Я скоро! — он весело махнул мне ладошкой. Замешкался в дверях: потерял свою шапку.

—Говорю тебе: до завтра терпит, — недовольно ворчу я, но больше для порядка.

Воробушек, воробушек…

—А, вот! — Игорек нашел шапку под вешалкой, улыбнулся. Дурашливо проскакал на одной ноге до прихожей, натянул обувь. — Ждите, Дмитрий Сергеич!

Хлопнула дверь. Я глядел в открытое окно, провожая глазами его маленькую фигурку.

Темнота сгущалась над городом.

…Он не пришел. Прошло полчаса, и сердце загрохотало от предчувствия скорой беды. Я выскочил на улицу. Старался идти быстрым шагом, но не выдержал—побежал.

Через десять минут я стоял возле школы.

—Мальчик не приходил сюда? — я задыхаюсь.

Школьный охранник медленно кивает головой.

—Когда? — торопливо спрашиваю я.

—Полчаса назад.

Я опять выбегаю на улицу, осматриваю школьный дворик и соседний переулок. Бегу к Птенцовым, вспоминая адрес. Игорек, должно быть, по какой-то причине забежал домой.

Что-то оборвалось во мне, когда я поднял голову к его окнам: там не было света, и темнота в квартире казалось траурно-синей.

Я набрал домофон, позвонил в квартиру, особо не надеясь, что ответят.

—Игорь, ты? — кричу я, замечая шуршание домофона.

—Не-а. Я Федька, — ответил какой-то ребенок. Наверное, младший братишка Игоря.

—А Игорь? —выдавливаю я, едва размыкая рот.

Сбросили трубку. Я уже и сам догадался—Игоря дома нет.

Побежал обратно, к себе. Возле дома со всего размаха налетел на мальчишку. Это Боря, шестиклассник из нашей школы.

—Борис!

—Ой, Дмитрий Сергеич, — он улыбнулся.

—Борька, покажи, как в школу ходишь! — тараторю я на одном дыхании.

Мальчик чувствует—случилась беда. Он кидается в незаметный лаз между домами, выходит на пустынный переулок и показывает мне дорогу.

—Тут коротко, срезать можно, — на ходу объясняет он, растерянно поглядывая на меня.

Я бегу за Борисом. В ушах не смолкает странный шум, ребра всё туже сжимает страх, и я застывшим взглядом оглядываю улицы. Где Игорек?

Вижу толпу, сгрудившуюся у тротуара.

Бориса оставляю далеко позади, толкаю людей и пробиваюсь к центру.

Кто-то пытается объяснить, что произошло. Кто-то испуганно шарахается в сторону, давая пройти.

«Пусть не Игорек, пусть не Игорек»

Сердце звенит в ушах, проваливаясь куда-то вниз, в черную пропасть.

Бросаюсь к мальчишке. Голова его повернута вбок, в другую сторону от меня. Руки раскинуты, рядом—осколки.

—Откуда осколки? — меня начинает трясти, точно в лихорадке, — откуда? …

Я замечаю в одной его руке уцелевшую лампочку. Значит, осколки от другой, разбившейся.

Одна разбилась, вторая уцелела.

Борис за спиной вскрикнул, звонко и испуганно. Крик возвращает меня в действительность. Я отшатываюсь от Игоря, пытаюсь встать, отстраниться, убежать.

Опять опускаюсь на землю и хочу поднять Игорька с земли—на сыром асфальте ему холодно, очень холодно. Он поэтому и застыл, как фигурка Кая. Да, поэтому…

Надо поднять Воробушка. Меня обжигает его неподвижность. Я вижу его глаза, скованные серым льдом. Кто-то навсегда затушил в них лампочки…

Я закрыл лицо рукой. Мальчик хочет что-то сказать, но теперь сидит неподвижно.

Над нами пролетела незнакомая ночная пичуга. Задела крылом Луну и исчезла в небе.

—Опять Луну портишь, — тихо погрозил ей мальчонка. Он поднялся с мостков, подошел ко мне. — Я вас очень долго искал.

Не успел я удивиться, как в моих руках появилась та самая лампочка.

—А ведь я ее разбил, — выдохнул я, прижимая пальцы к холодному стеклу.

Я не нашел ни единого скола. Хотя тогда, в ту ночь, разбил ее вдребезги, швырнув о кирпичную стену…

—Я так долго искал, чья это лампочка, —мальчик повел плечом, будто от холода. — Она почему-то не загорается…Хотя я пробовал.

Я вздрогнул от неожиданной мысли:

—А у Игорька…она тоже целая?

Мальчик помотал головой. Он вывернул левый карман, достал небольшой осколочек:

—Такие я нахожу у тех, кто умер. Осколки я оставляю в небе, из них вырастают маячки.

—Звезды? — по-своему понял я.

—Не. Я не умею делать звезды. Только маяки.

Я посмотрел в небо, поморщился, когда от резкого движения в глазах забегали белые пятнышки. Наконец нашел маленькую, едва заметную точку-маячок.

—Это его, — мальчик кивнул, обрадовавшись, — рядышком возле Луны, чтобы не темно было…А ваша лампочка не загорается. Но вы вроде бы живой. Ведь живой?

Я горько усмехнулся. Сердце умерло вместе с Игорьком, распластанным по асфальту.

—Может, попробуете зажечь?

—Нет, — я резко поднялся.

—Почему? Лампочку надо зажечь…—Мальчик опустил глаза, но всё же договорил.— А иначе зачем вы живете?

—Просто так, — я испуганно усмехнулся. —А для чего надо?

—Вы же учитель.

—Нет учителя! — мой голос сорвался на крик. — Неужели не видишь?

—Не вижу.

Мне было стыдно своего крика, но чем больше я думал об этом, тем сильнее распалялся от непонятной злобы:

—Когда по твоей…по твоей вине погиб человек, жить нормально больше не получается.

—А вы пробовали?

—Что?

—Не трусить?

Я сорвался:

—Что ты вообще можешь знать об этом?! Что?

«А Игорек? Где Игорек, мама?»—шептал белобрысый малыш. Он стоял позади мамы и Славки. Темнеющим холмом возвышалась свежая могила. Чуть в отдалении притихшей толпой стояли мои ребята. С ними был Май. И еще Бориска, хотя он здесь никого не знал.

Я всего раз встретился глазами с матерью. Сразу же отвел взгляд, потому что не мог. Не мог смотреть.

Мальчик ждал.

—Мне-то как жить после этого?

—Живете же, — непонятно из-за чего разозлился мальчишка.

—Да, живу, — я едко усмехнулся. — Говорят, все подлецы долго живут.

—Вы не подлец!

—Еще какой.

Вспомнил, как чуть не утопил Мая. Он скулил по ночам, царапался в дверь, будто ждал кого-то. Лаял и звал Игорька.

Ночью, не вытерпев, я подхватил щенка на руки, побежал. Больше не мог слышать его панихиду по Игорьку.

Хорошо хоть опомнился, не утопил.

Потом написал увольнительную из школы и поступил в контору. Директор долго уговаривала остаться. И это несмотря на то, что мы никогда не ладили…

—Верните лампочку, — вдруг потребовал мальчишка, — я попробую сам.

—Легче разбить.

Эта простая мысль показалась единственно правильной. Сжечь все мосты, да и всё. И больше никогда не думать, никогда не вспоминать.

Горячая ладонь мальчишки остановила мою руку.

—Не сметь! — зло вскрикнул он. — Отдайте!

Но я не мог не написать увольнительную, не мог! …

Легче разбить.

Мальчик виснет на моих руках, что-то кричит.

Ему удается выхватить лампочку. Она цела, мальчик облегченно падает в траву.

—Успел, — тихонько шепчет он, прижимая лампочку к себе, как живую.

Он не обижается на меня, а мне горько и стыдно—сцепился с мальчишкой, как маленький.

Надо уйти. Ноги проваливаются в мягкий песок, но я стараюсь идти уверенно. Главное не бежать.

Интересно, когда исчезла моя совесть? — я и не заметил даже…

—Стойте! …

Мальчик не пытался догнать меня. Он сбросил с плеч ветровку и теперь стоял на мокрых мостках, тонкий и маленький. Его фигурку съедала ночь.

—Игорек хотел зажечь вам все лампочки! А вы и одной не можете! — звонкий крик ударил по сонной реке, испугал Луну и птиц.

…Может всё было по-другому, если бы я остался учителем?

Я вздрогнул.

Никогда сюда не вернусь, никогда! Пусть я трус, пусть предатель! Но быть человеком гораздо больнее и…

«Тяжело так»—вспомнились Генкины слова.

Ты хотел всё исправить, но не исправил ничего. Ты хотел, чтобы ребята сохранили совесть, но свою совесть предал. Ты злишься на этого мальчика, но за что?

«За то, что он—моя совесть»—вдруг понял я.

Я уходил. Торопливо поднимался на холм, когда вдруг трава подо мной замигала яркими вспышками. Я обернулся. Мальчик стоял на цыпочках, вскинув одну руку вверх, будто хотел достать до Луны.

В уверенно сжатой ладони мигала желтым светом моя старая лампочка.