Дерево по плодам,
а человек по делам познается.
Пословица
Все деревья, как и люди, наделены от рождения своей судьбой. Или люди – как деревья? Главное, что их объединяет, – то, что кто-то наделен силой сражаться с возникшими откуда-то сложностями, а кто-то мгновенно складывают свои руки-ветви – и этим значительно сокращают свою жизнь. Какие-то внешние условия вдруг подгибают дерево, искривляется его ствол, но оно растет, несмотря ни на какие невзгоды. Возможно, ветер сдвинул корни растения, когда оно было еще подростком, или лесной зверь подкопал корешки. А вот прошли годы, и стоит себе могучее дерево – пусть не такое красивое, как большинство его собратьев – но растет, набирает силу, шумит летом густой листвой…
Впервые он заметил это дерево, когда со дня его приезда в деревню к бабушке прошло уже недели три. Он, конечно, видел его и раньше, знал, что оно растет в саду перед домом. Однако до сих пор он не замечал в этой старой яблоне ничего необычного, ничего, что отличало бы ее от соседних деревьев; помнил только, что стояла она немного особняком, ближе к террасе, и была третья по счету слева.
В то утро он проснулся и высунулся из окна, чтобы глотнуть свежего воздуха, его взгляд случайно задержался на старой яблоне. Может быть, из-за солнца, в косых лучах которого он вдруг увидел дерево по-новому, – только сходство сразу бросилось в глаза:
– У старухи черный дом! Она служит в черной комнате черную мессу!
– Черная старуха идет по черной-черной улице. Она сжимает черный-черный нож! Она ищет черную кошку! – Таинственный детский шепот проникает в самое сердце, и внутри становится страшно до ужаса.
Детские воспоминания поплыли перед глазами… Каждое утро Бригида Илларионовна проходила мимо бабушкиного дома – сутулый стервятник, водрузивший на голову шляпу со страусиным пером. На скрюченных пальцах сияют перстни. Мочки пятнистых ушей оттянуты серьгами, сверкающими как мартовские сосульки. Иногда на шляпу цепляется ажурный зонтик от солнца. Вокруг ее ног шуршит юбка из черной тафты, на плечах серебрится шаль с люрексом.
Бригида наносит визиты знакомым. Старуха напоминала бы сумасшедшую, если б не ее манера разговаривать, высокомерная до такой степени, что собеседник невольно ощущал себя глупцом. Она не общалась – она снисходила. Не здоровалась – награждала своим вниманием.
Он вгляделся, как следует. Яблоня была чахлая, невзрачная и жалкая на вид – не то что соседние деревья, крепкие и стройные, но росла, смотря с высоты своего величия вниз. Ветвей было немного, и росли они ближе к верхушке, придавая дереву сходство с костлявой, узкоплечей фигурой; ветки словно зябли на свежем утреннем воздухе и старались прижаться поближе к стволу с каким-то унылым, обреченным выражением. Проволока, которой был обмотан низ ствола, напоминала болтающуюся на тощих бедрах черную юбку, а у самой верхушки, провисая под собственной тяжестью, торчала одинокая ветка, похожая на поникшую голову со страусиным пером.
Его внимание поневоле сосредоточилось на этой яблоне, и с каждым днем он все сильнее ощущал все тот же детский страх перед черной старухой.
Старуха была страшна. На белом как скорлупа лице морщины выделялись так явственно, словно их прорезали ножом. Выпученные глаза, всклокоченные волосы – Бригида напоминала оживший труп. И этот труп приближался.
Это чувство угнетало его до такой степени, что он вынужден был пускаться на всевозможные ухищрения, лишь бы не видеть это дерево.
В тот день, попозже, он вышел прогуляться, и любопытство потянуло его в сад. Ну конечно, все это дурацкая фантазия, чистая игра воображения. Ничего особенного в этом дереве нет. Яблоня как яблоня. Он припомнил, что она всегда была хилая и невзрачная по сравнению с соседними деревьями, половина ветвей у нее засохла, и одно время даже велись разговоры о том, чтобы ее срубить, но дальше разговоров не пошло. Отлично, будет чем заняться в конце недели. Поработать топором полезно, а дрова для камина никогда не лишние – яблоневое дерево хорошо горит, и дух от него приятный, нужно только с бабушкой посоветоваться.
Они вместе обогнули дом, и бабушка, подойдя к старой яблоне, подняла руку и оттянула вниз ближайшую ветку: при этом раздался чуть слышный скрип, как будто ветке было трудно сгибаться. Бабушка смахнула с нее клочья засохшего лишайника и провела рукой по отросткам.
– Взгляни, внучек, она почки пустила, а ты хочешь ее срубить! Вон, пощупай сам. Так что жива старушка! Дай ей шанс! Она еще свое возьмет! Глянь, и на этой ветке почек полно! – Она отпустила первую ветку и потянула к себе другую, повыше.
Бабушка оказалась права. На ветках яблони и в самом деле высыпали почки – правда, такие мелкие и невзрачные, что они скорее напоминали какие-то прыщики. Он сунул руки в карманы. Вид веток вызывал у него странную брезгливость – ему противно было даже думать о том, чтобы дотронуться до них.
Вечером, перед тем как лечь спать, он, как всегда, открыл окно и раздвинул занавески. В небе стояла полная луна, и терраса и подымающийся от нее склон, на котором росли деревья, были залиты ровным, призрачно-бледным светом. Ни шороха, ни дуновения. Он перегнулся через подоконник, наслаждаясь тишиной. Невысокая молоденькая яблонька в лунных лучах светилась, словно сказочная. Стройная, гибкая, устремленная вверх, она похожа была на балерину, стоящую на пуантах, готовую к прыжку, к полету. Сколько в ней задорной легкости, изящества! Славное деревце… А слева от нее, полускрытая тенью, торчала старая яблоня. Даже лунный свет не красил ее. И почему эта чертова уродина сутулится и горбится, вместо того чтобы поднять голову и радоваться лунной ночи? Только портит весь пейзаж своим несчастным видом. Дурак он, что послушался бабушку и согласился ее не трогать. Смешно думать, что такие почки распустятся, да если и распустятся…
– Пошли со мной к Бригиде!
– Она нас не пустит. Она никого не пускает
– А я не спрошу!
– Ты хочешь залезть к ней? Как вор?
– Как археолог! Старуха Бригидра уже давно ходячий труп. Значит, ее дом – это гробница!
– В десять тридцать заканчивается радиопередача «Золотой век романса». Полчаса старуха собирается, затем выходит из дома. Помнишь про чердачное окно? Оно открыто. Старуха возвращается через пару часов, но иногда гуляет и дольше.
– Мы дождемся одиннадцати, заберемся в дом, распугаем кошек, брать ничего не станем, только посмотрим.
К дому Бригиды подошли, как ни в чем не бывало, словно прогуливаясь. Но казалось, что вокруг полно невидимых любопытных глаз. Ощущение было таким явственным, что мурашки побежали по коже. Мы перемахнули через калитку, пробежали между вишен и низкорослых раскидистых слив с побеленными стволами. На дощатый забор влезли без труда и, балансируя, шли друг за дружкой, пока не уперлись в старую черемуху.
– Окно видишь, оно открыто?
Ветка действительно тянулась к чердачному окну, и теперь я понял, отчего Бригида не закрывает его. Во-первых, ветка хлипкая. Во-вторых, окошко маленькое, взрослому человеку и не протиснуться.
– Давай! Заберемся туда.
Я вцепился в ветку, перекинувшуюся от дерева до окна. И полез как обезьянка, отчаянно сожалея, что у меня нет хвоста. Ветка качалась и пружинила, так что я старался не дышать. Больше всего я боялся услышать хруст. Крыша все ближе, ближе… Наконец я спрыгнул на шиферный скат и вцепился вспотевшими ладонями в оконную раму.
Я подтянулся, протиснулся через узкую раму и чуть не нырнул вниз головой. В последний момент успел выставить руки и приземлился на дощатый пол, покрытый грязью и шерстью. Мне было так страшно, что я кубарем слетел с чердачной лестницы, пробежал по темному коридору, изо всех сил стараясь не увидеть чего-нибудь лишнего, и с размаху ударился в своего друга.
Несколько секунд мы стояли, тяжело дыша, затем переглянулись.
– Пойдем.
Дом был словно лабиринт, темный, запущенный, напоминающий парк развлечений, который долгие годы простоял заброшенным. Коридоры, зеркала, портреты. Со стен на них смотрела Бригида: молодая, с дерзкой улыбкой, с гитарой в руках. Вдруг комок пробежал мимо нас, вспрыгнул на кресло и обернулся кошкой, вполне живой и самой обыкновенной: серой в белую полоску.
– Смотри! – На комоде у зашторенного окна желтело облезлое чучело лисы. Стеклянные глаза глупо смотрели в никуда. На шее у лисы болтались бусы, одно ухо было по-собачьи подвернуто внутрь.
Просторная комната, в которой мы оказались, была беспорядочно заполнена мебелью и больше напоминала склад старинных вещей. Здесь были разномастные кресла на гнутых ножках, плетеные короба, трельяж с потемневшими зеркалами, узенькие шкафчики с дверцами из кусочков цветного стекла, прильнувшие друг к другу, точно сиамские близнецы. Я поймал себя на том, что мне здесь нравится. Если бы не запах, от которого горло забивает ватной пробкой. От запаха в доме у меня закружилась голова. Мне хотелось выйти на свежий воздух…
Он очнулся в холодном поту, в воздухе стоял густой непонятный запах, в котором смешались дурман старинных парфюмов, вонь кошачьей мочи, пыль, кисловатый привкус забродившего компота и что-то еще, чему он не находил названия. Он лежал и смотрел в потолок, пытаясь осознать: проснулся он или сон еще продолжается?
Он увидел камин, который, как видно, затопили недавно, и дыма было больше, чем огня. К тому же, в комнате стоял какой– то подозрительно – знакомый запах. Он открыл окно, чтобы проветрить. Когда он снова вернулся в гостиную, там было по-прежнему дымно, и запах чувствовался так же отчетливо. Совершенно непонятный запах. Сладковатый, удушливый. Он подошел к дверям и кликнул бабушку.
– В доме пахнет какой-то дрянью! Что это может быть?
– Чем же тут может пахнуть, внучок? – возразила бабуля обидчиво.
– В гостиной не продохнуть. И полно дыма. Вы что-нибудь жгли в камине?
Ее лицо просветлело.
– А, это, наверно, те дрова.
– Какие еще дрова?
– Да я сухой сук старой яблони распилила. Яблоня хорошо горит, лучше всякого другого дерева, все говорят. Я лично никакого запаха не слышу.
Пламя еле теплилось в камине. Дрова не столько горели, сколько чадили, от них шел дым – слабенькими, тонкими струйками какого-то зеленоватого оттенка. Неужели бабушка и вправду не слышит этот мерзкий, тошнотворный запах?
Тот самый тошнотворный, сладковатый запах. Он просачивался наверх и растекался по кухне. Вдруг его охватил безотчетный, почти панический страх. Что если запах ночью заполнит весь дом, проникнет во второй этаж, дойдет до спальни – и он задохнется во сне?.. Эта мысль была нелепа, почти безумна – и все же…
Он схватил кочергу и принялся яростно шуровать в очаге, круша головешки, пытаясь сделать так, чтобы они, наконец, разгорелись, чтобы вместо чада и дыма запылал бы нормальный огонь. Но все усилия были напрасны. Поленья по-прежнему едва тлели, и клейкий ручеек все продолжал сочиться на каминную решетку, и сладковатый запах висел в комнате, вызывая у него дурноту. Он вышел прогуляться и надышаться свежим воздухом на свое любимое место еще с детства.
Дом бабушки стоит на небольшом возвышении; он окружен яблонями, под которыми зреет синевато-черная сладкая черника. Но самое интересное – это пруд. Да не какая-то там пожарная лужа, выкопанная экскаватором! Нет, это настоящее маленькое озерцо с черной-пречерной, но чистой водой; с одной стороны оно поросло камышом, а с другой берег чистый, как на пляже у реки, только на реке трава вытоптана отдыхающими до земляных залысин, а здесь она густая и мягкая. Ходить по ней босиком – одно удовольствие.
У пруда тишина и безмятежность. Шуршат над головой березы, издалека доносится хрипловатый голос сада. Никто не мешает ему болтаться у пруда в его удовольствие. И в нем. Знает ли кто-нибудь, кроме него, насколько он глубок? Он замирает на берегу. Старательно вытягиваясь вверх, подражая мальчишкам-ныряльщикам, как в детстве. Ладони сомкнуты, тело напряжено. Он отталкивается и уходит вниз головой в прохладную воду. Ему навстречу поднимаются медленные водоросли. Серебристое пятно, стоявшее неподвижно, взрывается искрами, и мальки проносятся мимо него точно крошечные пульки.
Ярко-зеленый пушистый роголистник, похожий на новогоднюю гирлянду, касается его руки. Раньше он боялся прикосновения водорослей, но сейчас понимает: они здороваются. Здесь, под водой, все растения прекрасны, как в сказке, и, как в сказке, заколдованы. На поверхности все эти длинные русалочьи волосы, рыжеватые пружинки и густая шелковая бахрома превращаются в унылое мочало.
Под ним пульсирует солнечная сеть. Его выталкивает на поверхность, но он успевает схватить толстый мясистый стебель, который венчает желтая чашечка кувшинки и огромный, с лодку, лист. Эти стебли опасны. Если запутаться в них, останешься на дне навечно. Вырвать корневище невозможно, он пробовал много раз. Но сейчас кувшинка не враг ему, а друг. Она помогает удержаться под водой.
Он переворачивается на спину и видит, как дрожит и волнуется потревоженная гладь. Зеленое стекло волшебного фонаря! Невозможно поверить, что сверху пруд видится черным и скучным. Обманка, тайна, чудо. И все – его!
Он ныряет до тех пор, пока его не начинает колотить от холода. Губы шевелятся с трудом, как бывает, когда объешься мороженого. А потом валяется на траве, и его щекочут муравьи и длинноусые жучки.
За время его отсутствия огонь в камине почти погас. Золы было немного, но от кучки тлеющих углей шел все тот же омерзительный запах. Он отыскал в кухне совок, вернулся с ним и выгреб из очага золу и головешки и сбросил все с совка в мусор.
Ночью он плохо спал и наутро проснулся в довольно муторном состоянии. Болела голова, и во рту был неприятный вкус. Он подошел к окну и выглянул в сад и оцепенел. То ли из-за того, что вчера был солнечный, погожий день, то ли подействовала тихая и теплая ночь, только все невзрачные, бурые почки лопнули, и теперь старое уродливое дерево было скрыто под сплошной завесой влажных белых цветов. Гуще всего они росли у верхушки – казалось, будто ветки облеплены комьями мокрой ваты, и вся эта масса, сверху донизу, была одинаково унылого, мертвенно-белого цвета.
Яблоня вообще стала не похожа на дерево. Она скорее напоминала брошенную походную палатку, которая провисла под дождем, или огромную швабру из мочалы, которую вынесли просушить на улицу. Цветов было непомерно много, этот груз был чересчур обременителен для хилого ствола; вдобавок цветочные кисти разбухли от влаги и оттого казались еще тяжелее. Похоже было, что старая яблоня расцвела из последних сил – на нижних ветках цветы уже начинали съеживаться, темнеть, как от дождя, хотя погода стояла безоблачная.
Ну что ж, бабушка сказала верно – необходимо давать шанс на жизнь всем существам. Даже это старое дерево, которое всколыхнуло все его детские страхи, расцвело. Он все равно хотел его срубить, хотя сама мать – природа дала шанс этой яблоне. Но ему казалось, что это не был расцвет жизни, праздник красоты; тут чувствовалось что-то болезненное, словно в самой природе этого дерева была заложена какая-то неправильность, уродство, а теперь все это вылезло наружу. Уродство, которое само не сознает, до какой степени оно уродливо, и еще надеется понравиться. Старая яблоня как будто говорила со смущенной, кривой ухмылкой: «Смотри, как я стараюсь, и все для тебя», распространяя вокруг тяжелый аромат своих духов.
Он шел в дом, раздумывая о словах бабушки о второй шанс, о своем детстве, и вдруг его осенило, что он ничего не знает про эту старуху, кроме детских прибауток: Бриги-да родилась ведьмой в Польше сто сорок лет назад!…
– Бабуль, а ты помнишь нашу соседку–ведьму, которая жила в конце улицы Бригиду Илларионовну Выговскую? Ее дом до сих пор продается. Дома так быстро умирают, если в них нет человека, – больно смотреть. Каменные стены оплел дикий виноград, кровля некогда прекрасной оранжереи провалилась под тяжестью снега, а из балкона проросла береза – карикатурный синоним пальмы в горшке.
– Конечно, помню. Одиночество, внучок, разрушает не только дома, но и жизни людей. И упаси господь, какая ведьма, она была знаменитой исполнительницей романсов! Помню, она любила говорить, что у нас певиц с Всевышним особые отношения. Мы – божьи дудочки. Господни тростники, через которые в мир льется его мелодия. Низкий, грудной, чуть-чуть в нос, протяжный голос был у нее. Ей прекрасно удаются не только «низы, но и верхи».
– Расскажи мне о ней, что знаешь.
– Я мало, что знаю, она была замкнутой. У Выговской в молодости были пышные пепельные волосы и зеленые, как мне казалось, глаза. Необычайно прелестной была ее улыбка. Она как будто излучала сладкое благоухание… Ее называли «певицей радостей жизни», потому что песни в свой репертуар Бригида придирчиво отбирала сама, отвергая те, в которых были слова «смерть», «разлука», «печаль», «горе», «тоска». В молодости я любила отплясывать под ее цыганский романс:
Я степей и воли дочь,
Я забот не знаю,
Напляшусь на целу ночь –
День весь отдыхаю.
Захочу – полюблю,
Захочу – разлюблю.
Я над сердцем вольна,
Жизнь на радость мне дана!
Знаю, что сердце Бригиды было отдано блестящему лихому и смелому офицеру. Его имени, она никогда не называла. Этот военный был моложе на лет семь, вроде, нашей певицы. По ее словам, он преданно любил ее, и они вступили в тайный брак, потому что его родители, аристократы, принадлежали к древнему дворянскому роду и крестьянское происхождение невестки не приняли бы. Я подробностей уже не помню, но она ездила за ним по миру: где он служил, она там давала концерты. Потом она забеременела от него, и прям, перед родами ее офицер погибает, по-моему, в автокатастрофе. Конечно, Бригида была сломлена. Позже она родила прекрасного мальчика, беленького, как ангелочек, но, к сожалению, он умер, не прожив и месяца. Нервные потрясения подкосили жизненную волю и здоровье нашей певицы, что привело к потере ее голоса. Эта несчастная женщина потеряла все, что любила: мужа, сын, голос и сцену… А вы, маленькие негодные мальчишки, называли ее ведьмой.
– Ну, все эти перстни, духи, шелестящие платья, огромный таинственный дом, в который никому не было доступа. Все это порождало слухи. Безумные, как и сама Бригила Илларионовна Выговская, – оправдывался он.
– Она так и не смогла найти свое счастье. Поэтому свою жизнь бывшая звезда провела в одиночестве и скорби, не желая ни с кем общаться. А ее черный камуфляж – это вечный траур по прошлому, как скорлупа, в которую она сама себя заточила, – огорченно вздохнула бабушка.
После разговора с бабушкой он шел по коридору в свою комнату и тут его взгляд упал на старую яблоню. Зрелище было такое неожиданное, что он застыл на месте. То ли под впечатлением от бабушкиного рассказа, то ли от дождя, то ли от преломленного света уличного фонаря, но эти раскрытые бутоны, обрызганные капельками влаги, казались чуть розоватыми, и они окутают все дерево пушистым облаком, в котором он увидел женский улыбающийся сквозь слезы лик…
Утром первым делом он, не ожидая от себя такого порыва, срезал вокруг старой яблони сухую траву и обмотал низ ствола новой проволокой и с улыбкой сказал ей: «Когда я приеду осенью, порадуй меня хорошим урожаем».
Он подъехал к бабушкиному дому в теплый осенний вечер: из трубы шел дым, парадная дверь была распахнута – он с удовольствием увидел, что она его ждут. Какое счастье! Он потянулся, расправляя плечи, затекшие от долгой езды, и с удовольствием оглядел уютную, ярко освещенную столовую, где у плиты хлопотала бабуля.
На буфете стояла ваза с яблоками. Он поднялся, переставил ее на стол и внимательнее поглядел на яблоки. М-да, яблочки не Бог весть какого качества. Мелкие, невзрачные, какие-то бурые. Он надкусил одно яблоко ароматное, сочное, немного терпкое – с гладкой и чистой кожицей, с хрустящей, сочной мякотью, не слишком сладкое и чуть-чуть с кислинкой. Плод был спелый, но не перезревший.
Он встал и подошел к окну посмотреть на осенний яблочный сад. Небо было ясное, воздух свежий, бодрящий. Бросив один взгляд на старую яблоню, ему стало ясно, откуда взялись яблоки в буфете. Дерево буквально гнулось под бременем невиданного урожая. На каждой ветке, вплотную друг к другу, сидели мелкие яблоки; чем ближе к верхушке, тем мельче они становились – на самых верхних ветках плоды и величиной смахивали на орехи. Дерево осело под их тяжестью, скривилось, скособочилось, нижние ветки отвисли до земли, а в траве вокруг виднелись бесчисленные падалицы – те яблоки, которые выросли первыми и которых вытеснили с их законного места их же младшие братья и сестры. Яблоки устилали землю сплошным ковром; многие успели лопнуть и растрескаться, и теперь по ним ползали осы.
В жизни он не видел такого количества яблок на одном дереве. Просто чудо, что оно устояло, не рухнуло. Было видно, как яблоня страдает, корчится, изнемогает под тяжким грузом; сколько месяцев она готовилась к тому, чтобы дать этот небывалый урожай! Он немедленно принял решение: снять все яблоки, чтобы старое дерево не корчилось под их тяжестью и раздать плоды всей деревне в память о Элеоноре Илларионовне Выговской.
Он провозился с яблоками почти неделю. Но и освобожденная от бремени, яблоня как будто не испытывала облегчения: она выглядела так же уныло. Ветки понуро свисали вниз, а листья, уже тронутые первыми холодами, съежились и зябко дрожали. Было такое впечатление, что яблоня перестало бороться, решило отпустить прошлое и зачахнуть…
С каждым днем все больше казалось, что жизнь из старой яблони безвозвратно уходит. Листья облетели все до одного. Уродливая, сгорбленная, скрюченная – удручающее зрелища. Холодным ноябрьским утром он решил проявить акт милосердия к старой яблоне. После завтрака он пошел на огород и взял в сарае для инструментов пилу, топор, он ощущал себя палачом из незапамятных времен, который вот так же отправлялся в Тауэр, чтобы обезглавить очередную жертву. Но в то же время чувствовал, что должен спилить яблоню-старуху, чтобы освободить ее…
Он скинул пиджак, закатал рукава и взял в руку пилу. Другой рукой он сорвал проволоку, которой был обмотан низ ствола. Потом приставил пилу к дереву и принялся пилить. Все прошло гладко. Он выпрямился и вытер пот со лба и шеи, а у самых ног торчал расщепленный, голый, пень.
Вдруг природа застывает, как в минуту молчания: утихают птицы и ветер, осень настороженно замирает. На небе уже собрались свинцовые, налитые тучи. Кажется, что сейчас пойдет дождик. Но воздух резко холодеет, начинается первый снег. Пошел снег. Снег валил все быстрее, все гуще; вокруг роились снежные вихри, небо превратилось в сплошную снеговую завесу, которая опускалась ниже и ниже, грозя окутать и задушить землю. К вечеру снежные хлопья стали крупнее, реже и слетали на землю медленно, кружась и опускаясь в четком ритме.
Он стоял у окна и смотрел, как белое, сверкающее покрывало опустилось на крыши домов и гаражей, полностью покрыло зимующие во дворе машины, украсит деревья и кусты и скроет следы его разгрома…
– Не переживай, внучок, ты все сделал правильно. Твоя старая яблоня все свои последние соки жизни отдала этому урожаю. И как любил говорить твой дедушка: «Старое всегда увядает, новое всегда расцветёт. Этот фундаментальный закон природы. А самый грустный исход может дать пищу новым росткам». Я больше чем уверена, что весной мы увидим новый отросток этой яблони. Поверь мне!…
Любые деревья нужны для гармоничного мира на планете Земля! Одни питают, другие защищают, третьи согревают, четвёртые радуют наш глаз своей красотой, впрочем, можно продолжать перечислять полезные свойства деревьев ещё очень, очень долго. Как все деревья важны, все деревья хороши, каждый по своему, так и каждый человек создан Всевышним для всеобщей гармонии и процветания цветущего сада на Земле.
