Голубое небо давно утратило свои краски, теперь вместо него серый дым и грозовые тучи, которые не дают пробиться солнцу на землю. Страдания, боль, смерть – вот что здесь происходит.
Мэйя жили глубоко под землей. Полукошки, полумашины, они никогда раньше не выходили на поверхность. Сильными металлическими лапами рыли тоннели, а ночное зрение позволяло работать без перерыва. За несколько лет под толщей земли вырос целый город. Мэйя научились выращивать деревья, используя подземные реки и ручьи, а кристаллов, отражающих свет, хватало для роста плодов. У них не было главных улиц, зданий или должностей, они делали все вместе. Город окружал яблоневый сад, и мэйя ходили туда отдыхать.
Мир людей был им незнаком, и ни один человек тоже не подозревал о близком соседстве. Однажды любопытные существа выбрались на поверхность. Яркий свет и обилие красок так впечатлили их, что они оставались там все дольше. Некоторые мэйя даже построили себе у рощи дома, чтобы можно было гулять по округе, не спускаясь каждый раз под землю.
Но спокойствие длилось недолго. Люди заметили странных существ и испугались. Страх перерос в слепую ненависть. Будто бы два ребёнка делят игрушку. Старший злобно тянет к себе, с единственным желанием одержать верх, а младший, плача, не понимает, почему ее забирают и тоже держит. И если их вовремя не остановить, то игрушка скорее всего порвется. Война началась внезапно. Мэйя защищались, но почти безуспешно: они никогда не воевали. Уйти обратно тоже не могли: несколько случайных взрывов обрушили входы в их тоннели, и оставшиеся кошки пытались вырыть новые. Копать можно было урывками, и работа затянулась. Сейчас самым безопасным городом стал Спотсбург. Там давно не осталось людей, только одинокие дома, в которых можно было укрыться, но на самом деле он всё ещё опасен: людские патрули несколько раз в сутки прочесывали улицы.
Милиса, одна из жителей того самого подземного мира, потрепанная войной, голодом и холодом. Она белая кошка, что из-за грязи, теперь кажется серой. Глаза, что раньше были лазурные, как моря, стали чёрными и бесчувственными. Вместо лап, механические протезы, особенность всей мэйя, ставшая оружием, которое она не может снять уже долгое время. Лишь порванное платье синего цвета возвращало ей миловидность… Трудно было найти существо в подземном городе жизнерадостнее Милисы, но война сделала свое дело. Она стерла с лица земли всё, что было дорого: друзей, дом…и родителей.
Последние несколько недель Милиса бродила по городу, не оставаясь нигде надолго. Она отстала от своих и боялась выходить на улицу. Уже две ночи патрули ходили чаще, чем обычно, и кошка из последних сил искала убежище. Она проснулась в заброшенной часовне, единственном месте, где тихо и спокойно днём и ночью. Люди не заходили проверять этот квартал, и здесь можно было отдохнуть. Нехотя приподнялась, всё ещё ощущая себя очень сонной и уставшей. Металлические когти соскальзывали с бетонных ступеней, голова кружилась, и Милиса, устав бороться, попыталась снова заснуть. Но сон не шел. Она подняла глаза, со стены на смотрел старец. Его суровый взгляд привлек ее. Это была старая фреска, от неё мало что уцелело. Можно было различить остатки длинного плаща, обращенную к ней руку и полустёршееся лицо. Но это малое было самым важным. Глаза их говорили об одном…
Её раздумья быстро прервались. Желудок давал знать о себе, и она отправилась на поиски еды. Хвост Милисы раскачивался из стороны в сторону, а железные конечности издавали характерный звук. Она старалась передвигаться еле слышно, но силы были на исходе, оставалось только надеяться, что ее не заметят. Тут нос уловил еле различимый запах хлеба. Она принюхалась, пытаясь найти его. Его тоненькая струйка шла из покосившегося дома на другой стороне улицы. Милиса, почти слившись со стеной, медленно пошла к нему, протиснулась в щель между дверями и… громко чихнула. Это была книжная лавка, ставшая царством пыли. Милиса пошла вдоль полок, принюхиваясь. В углу стояло кресло и столик, ряды книг были не плотные и она, отодвинув старые книги, нашла мешок. Запах точно шел оттуда! Схватив его в лапы, чуть-ли не разорвала. Там лежал хлеб. Он давно засох, но это лучше, чем ничего. Она быстро сгрызла черствый кусок и собралась уходить. Нужно было постоянно перебираться на новое место, потому что враги могли быть где угодно и когда угодно.
И вот железные лапы идут по траве. Квартал вновь стих, и Милисе удалось выбраться за город. Там начинался лес. В нем так спокойно и тихо. Хотелось улечься на почти сухую траву и уснуть навсегда, будто бы сон в часовне вообще не дал ей отдохнуть. Она задумалась и совсем перестала озираться.
Прозвучал грохот выстрела, а после последовала ноющая боль в плече. Не успев ничего сделать, Милиса вскрикнула, упала на колени, схватившись на раненое плечо. Её нашли, и вот слышны шаги врагов. Собравшись с силами, она быстро поднялась и побежала, как ей показалось, даже не зная куда, лишь бы сохранить жизнь. На самом деле она еле шла, прижимая повисшую плетью лапу. В голову прилетело что-то тяжелое… В глазах всё погасло. Какое-то время вокруг было черно, но темнота стала рассеиваться, словно лепестки цветущей яблони во время ветра. Яблоня… В памяти сохранилось, как у деревьев в саду стояли мама и папа, корзина яблок постепенно наполнялась под их разговоры, в которых так и была слышна улыбка. Лапы сами потянулись, чтобы дотронуться до них, обнять и расплакаться в плечо… Но всё это оборвалось в один миг.
Проснулась она уже в тёмной комнате… С двух сторон были толстые металлические прутья и большой навесной замок. Только она хотела встать с холодного пола, как решетка открылась. На пороге стоял человек, в темноте было непонятно, кто он такой. На вид лет семнадцати. Волосы цвета молочного шоколада, глаза похожи на две кружки чая без молока, одет в военную форму.
Послышался его голос:
– Уже проснулась?
Милиса молчала некоторое время, слова не находились, а потом всё-таки ответила, не узнав свой голос:
– Только что…
Юноша смотрел на неё свысока, а потом произнес с холодным тоном:
– Твоё имя?
– Милиса …
Юноша на миг повернул голову вбок, словно ему было тошно от одного её вида. А потом зашёл в камеру, закрыв за собой решётку:
– Я буду задавать вопросы, а ты отвечай, только честно…. Иначе свободы точно увидишь…
«Ты все равно не отпустишь меня», – мелькнуло в голове. Милиса подняла на него свои глаза, они не выражали ничего. Она уже понимала, что случится что-то страшное. Юноша продолжил:
– Ты знаешь, где сейчас находится ваш отряд?
– Наш?..
Милиса повернула голову в сторону, будто бы повторяя его движение, но только с грустным взглядом. Она не до конца понимала, почему оказалась здесь. Обычно пленных не брали, а если кто-то и оказывался в плену, то это были взрослые мэйя, вынужденные сражаться. Она поймала взгляд юноши на своих металлических лапах. При малейшем движении они скрипели, где-то рыжела ржавчина и блестели царапины. Милиса вспомнила, как однажды видела взрослого мэйя, которого обнаружил патруль. На него набросили сеть, и тот бился в ней, словно загнанный зверь. Первый раз Милиса видела неусмиримую ярость в глазах своего сородича. Она поняла, о чем думал юноша и почему в его взгляде сквозила ненависть.
– Если кто-то из моего народа причинил вам зло, не значит, что и я сделаю это, что мы все способны… И не мы начали.
Юноша удивился её словам: обычно, пленные молчали или же отказывались что-либо говорить. Такой тон его явно удивил, словно спокойная и в то же время самая грустная песня звучала в голове. Так говорила его мать: устало, но тепло.
– Замолчи! Вы… В вас живут звери. Нет, вы и есть звери. Столько боли! – Он замолчал, задохнувшись своим возмущением. Но мысль, которая мучила его уже несколько месяцев, появилась снова. Он, стараясь сохранить суровый тон, спросил:
– Почему я должен тебе верить?
Милиса закрыла глаза, проговорив эти слова словно последние строчки своей жизни:
– Верить – твое решение. Я не буду тебя заставлять. Я так устала…
Взгляд юноши изменился. Он стал более мягким и даже сочувствующим, но в глазах оставалось непонимание и недоверие. Минутная слабость прошла, он вспомнил, зачем пришел: его командиру нужна была информация.
– Хочешь меня обмануть?!
– Мне незачем тебя обманывать.
И эти слова обезоружили его: он ещё не слышал таких откровений от врага. В голове промелькнуло, а враг ли перед ним? И стало даже неудобно и стыдно, и он по привычке чуть не произнёс «извини», как делают дети, когда не хотят, чтобы их ругали, но это слово так и не прозвучало. Нерешительно подойдя, он сел рядом, сохраняя дистанцию, и не веря своим догадкам неуверенно произнёс:
– Ты не хочешь мне зла?…
Это был первый человек, который заговорил с ней. И вся боль, которая копилась в ней со смерти родителей и за месяцы скитаний, вылилась в крик:
– Да никому я зла не хочу! Я мира хочу!
Милиса с трудом узнала свой собственный голос, но что-то подсказывало ей, что юноша поверил. Он долго молчал, его даже напугал этот крик, он был рожден не ненавистью. Это был крик боли и страха. Словно маленький ребёнок зовёт маму на помощь. Юноша осмысливал слова в голове, он понимал одно: их мнения о войне сходились как один шов. И наконец ответил:
– Меня Никкалс зовут…
Милиса будто вышла из оцепенения, и медленно повернула к нему голову. А потом тихо произнесла, как и он, не веря своим догадкам:
– Ты тоже хочешь, чтобы война закончилась…?
– Да, – тихо ответил Никкалс, он стал таким-же грустным, как и Милиса.
Она посмотрела на него. Юноша словно съежился от тяжести своих переживаний. Милиса, даже сама того не замечая, улыбнулась слабой улыбкой, всё смотря на него.
– Зачем тебя послали? Чтобы я сказала, где мы прячемся? Но я не знаю. А что потом? Если ты не узнаешь ничего, ты должен… Должен…
– Да.
Теперь всё словно перевернулось. Будто бы Милиса задавала вопросы, а Никкалс покорно отвечал на них. Она почувствовала спокойствие. Впервые за долгое время ей стало не страшно. Ее где-то далеко, усыпанные яблоневым цветом, ждали родители.
– Ну так давай…
Юноша дернулся, словно прерывая кошмар. Он посмотрел на существо, которое желало ему смерти по словам командира, и не находил ни капли ненависти в усталых глазах Милисы.
– Я не могу… Не могу!
Никкалс посмотрел на нее, в его глазах была жалость, и слезы уже сбегались к уголкам глаз. После её слов ему стало не по себе. Будто бы она считает его бесчувственным. Армейская дисциплина и законы военного времени исключали сочувствие к врагу. Да и любое другое чувство рекомендовалось заглушать, чтобы не иметь слабости. Юноша думал о том, как быстро стал взрослым, как много взвалила не него эта война.
– Я тоже не такой как свой народ, но чтоб быть среди всех… Я должен вести себя так же…
Неожиданно прозвенел громкий звонок, как школьный – уже давно надо было идти на обед. Никкалс вздрогнул, словно услышал крик. А Милиса поджала хвост. Только она хотела что-то сказать, как Никкалс поднялся и ушел. На обеде он вел себя отстранённо. Ему тоже пришлось в жизни не сладко. Отец одним из первых ушел на войну. А потом и самого Никкалса забрали. Оставив мать с маленькой сестричкой совсем одних, он видел, как мама смотрела на него глазами полными беспокойства, но ничего не мог поделать. Он остался внутри маминым сыном, ребенком, которого гладили по волосам и читали книжку на ночь, он не мог вести себя как мужчина. В нем не было каменной суровости и твердости характера, которую воспитывали в каждом новобранце. Никкалс помнил свое первое задание. Когда командир выдавал оружие, вчерашний мальчик ощутил, что ничего холоднее и тяжелее в руках не держал. И видеть всё это было так страшно, и страх нельзя было выпустить. Стоя в очереди за новой одеждой, он вспоминал сказки, которые мама рассказывала ему и сестре перед сном… В одной из них, про маленького котёнка и большую немецкую овчарку, котёнок оказался злодеем, а собака была настоящим героем… И вспомнились последние строчки в ней: «Ложь в наших глазах». И после этого Никкалс не смог сомкнуть собственных. Ночью так и лежал, смотря в потолок, размышлял. Как там мама, как сестричка, он так за них беспокоился. Последний раз, когда мама болела, он взял всю работу по дому на себя. Отец, увидев это, скривился. «Сын…» – разочарованно сказал он. Вспомнились и слова Милисы. Всё это давило на голову. Не вытерпев, он поднялся и пошел к клетке, тихо, почти на цыпочках. Открыв решетку, тихо окликнул:
– Милиса..!
Кошка спала, свернувшись калачиком в углу. Услышав свое имя, посмотрела на него сонными глазами. Никкалс забрался в клетку, сел рядом, он выглядел грустно и беспокойно… И тут слова полились. Юноша захлебывался, мысли путались, но в душе было спокойно: он знал, что существо рядом его понимает. За годы в армии поговорить по душам так и не удалось.
– Милиса… Я подумал, а что если это всё неправильно? Что, если нам врут, и делить нечего? Мы же боремся так долго… Никто понимает, за что! Если все закончится, я увижу маму и сестру…
Сглотнув слюну от волнения, он выговорил всё, что задумал:
– Я спрошу своих, не может быть, чтобы никто не верил. А ты… ты знаешь, где прячутся ваши?
Милиса молчала, обдумывая всё сказанное, а потом ответила:
– Ты думаешь, что мы сможем? Столько времени прошло, а злоба все растет.
– Ну… Стоит же попробовать…?
Милиса замолчала, она не думала, что враг может так себя вести, а потом, собравшись с мыслями, решительно сказала:
– Ты мечтатель, Никкалс, но, если есть хоть капля уверенности, я помогу. Но я не знаю, где прячутся мэйя. Тебе нужно это узнать.
Никкалс уже не слышал ее.
– Я наконец увижу маму и сестру.
Всю следующую неделю Никкалс искал недовольных. И оказалось, что уставших от бессмысленной войны много. Юноша поверил, что конец всего этого не так уж и далёк, что он не один такой. Роптали молча уже многие, и старые, и молодые, и смелые, и не очень, и мужчины, и немногие оказавшиеся в штабе женщины. Надежда крепла в душе Никкалса. Но нужно было найти мэйя, они с ним явно говорить не будут. После знакомства с Милисой, парень понял, что бояться нужно людей.
Зрела идея и уже оформлялась в план действий. Ночью Никкалс открывал кошке клетку, и приводил к другим, Милиса, как и он, общалась с сородичами, и оказалось, они так же жаждали прекращения войны. Время шло, не так быстро, но и не медленно. Никкалс придумывал план, какой день назначить для восстания, как рассчитать все силы… Ему было страшно представить, что он должен будет управлять целым войском, но не мог от этого отказаться: отступать некуда. Волнение боролось с желанием, желанием увидеть сестру и маму, солнце, и снова гулять среди друзей. Все мысли давили друг друга, пока идеи не озарили его голову, пока из всего этого не вышел план, как хвост кита из бушующей морской воды… И вот Никкалс зашёл очередной ночью к Милисе, сев рядом с ней, словно они уже знакомы многие годы заговорил:
– Новость разлетелась повсюду… Завтра мы уже начнём…
Милиса посмотрела на него, наклонив голову, что она делала всегда, Никкалс видел такое поведение у многих кошек.
–Ты волнуешься…так ведь?…
Никкалс не ожидал такого вопроса, он хотел возразить. Как вдруг Милиса похлопала его по плечу, дружеский жест, чтобы успокоить.
– Я тоже волнуюсь… Но вместе мы всё сможем… так ведь?..
Никкалс сидел словно статуя, а потом выдохнул, будто бы выпустил все свои переживания наружу.
– Сможем… Обязательно сможем.
На следующее утро все случилось. Сопротивление разгоралось, как пламя на тюли. Никкалс открыл Милисе клетку, и именно они возглавили его. Выйдя на площадь перед штабом, мэйя и люди кричали о том, что хотят мира, о том, что они не могут это больше терпеть. Никкалс впервые в своей жизни держал оружие так крепко, уверенный, что сможет применить его, если придется. Кошка легко орудовала когтями протезов, она никогда не использовала их как оружие, обычно рыла землю или расчищала путь. Но теперь решимость наполняла каждого стоявшего здесь. Все случилось быстро и почти без потерь. Штаб людей заняли, клетки открыли, а командиров увели на допросы. Пленные мэйя вышли на солнце, поднимая вверх заржавевшие лапы: слишком сильно оно било им по отвыкшим от дневного света глазам. Смешавшиеся крики радости резали уши, за несколько лет каждый громкий звук приучил тело к напряжению, но сейчас это было так приятно, что слёзы наворачивались на глаза. Мир и свобода – их мечта сбылась.
Люди с опаской подходили к своим недавним пленникам, осторожно трогая металлические лапы, а мэйя, совсем как домашние кошки, жмурились и мурлыкали. Было решено восстановить тоннели в подземный город и совместными силами отстроить город людей.
И вот, они смотрят с крыши недавней военной базы. Вдалеке на земле всё видно: людей, машины, дома. Те, кого ждали так долго, вернулись домой. Тучи впервые за много лет разошлись, и на землю упал первый луч света. Никкалс остался каким был, мальчишкой с веселыми карими глазами, но внутри – мужественным и отважным, каким его не знали никогда. Глаза Милисы уже не были такие пустые, будто бы камень убрали из русла ручейка, и он волен лить голубые воды дальше. Они стали хрустально чистыми, как то небо, что открылось им сейчас. Милиса радостно смотрела на яркое солнце, как и Никкалс, будто бы два ребёнка впервые увидели снег.
– Даже не верится, что мы смогли… – тихо сказал Никкалс, будто бы загипнотизированный, но эта борьба принесла ему только радость и облегчение. Милиса улыбнулась, и ответила тихим голосом:
– Мы были не одни. С нами была дружба… Она всегда где-то рядом…
Никкалс не заметил, как на его лице расцвело счастье. Уголки губ потянулись вверх как по команде, а из глаз полились хрустальные слёзы. Солнце светило всё ярче и ярче, грея светом их тела до самых мурашек.
Со временем земля покроется травой, вырастут прекрасные цветы, и пустят корни могучие деревья. Никкалс вернётся домой, он увидит маму и сестричку. Их радость наполнит всю округу. И теперь у него новый друг… Милиса, теперь она тоже будет жить здесь, может даже и откроет свой магазинчик цветов? Ведь теперь тут всё возможно. Страх ушел. Путь от войны до мира оказался совсем не далеким.
