Я познакомилась с семьей смотрителя маяка, когда мне было тринадцать. Случайно забрела чуть дальше, чем обычно, а когда не смогла выбраться до наступления сумерек, просто шла на моргающий вдали свет. Словно корабль в водах чужого моря. Впрочем, я и правда впервые побывала на побережье тем летом.
Рядом с маяком стоял небольшой, сравнительно новый дом. Городок, куда я приехала погостить к тётке на каникулы, весь из стареньких деревянных домишек, дышавших чистотой и порядком. Я не заметила вечером (темнота уже сгустилась), но дом у маяка отличался от остальных. Он выглядел покинутым. Обездоленным. Так мне казалось. Возможно, причиной тому явилось чрезмерное увлечение романтизмом и стремление во всем видеть загадку и повод для светлой грусти.
Женщина, открывшая мощную деревянную дверь с тяжелым железным замком, несмотря на поздний час, не выглядела усталой. Она приветливо улыбнулась и, не сказав ни слова, пригласила внутрь. Усадила за стол и поставила рядом кружку с горячим чаем и плошку дымящегося картофельного супа. Приподняв кувшин с молоком, она словно спросила, нужно ли оно мне. Я кивнула и, не зная, стоит ли нарушать безмолвие выражением благодарности, крайне смутилась. Почувствовав, как лицо заливает краска, я прислонила прохладные ладони к щекам. Горячо. От этого я покраснела еще больше. Она ободряюще улыбнулась, и в уголках её глаз застыли морщинки.
Расписанный синим глиняный кувшин, приземлился рядом с чашкой. Женщина опустилась на стул рядом с окном, выходящим на маячную башню. Тяжелый деревянный стул со стертыми ножками. Мне хотелось начать разговор, поблагодарить за теплый прием и много о чем спросить. Эта дама не могла не привлечь ореолом сказочности. В её быте, конечно же, должно быть нечто, делающее его непохожим на обывательский. Да и поведение женщины отнюдь не походило на обычное. Но слова не шли. Она, казалось, совершенно забыла о существовании гостьи, безотрывно глядя на мерцающий в темноте огонёк, постоянно перебиваясь с радости на грусть, утопая в мыслях. Прошло немало времени, прежде чем она вспомнила обо мне.
И вновь улыбнулась. Тепло. Я вдруг осознала, чем займусь в ближайшие дни. Я проведу их перед зеркалом в попытках научиться так улыбаться.
– Согрелась?
По телу пробежали мурашки от неожиданности. Я кивнула который раз за вечер, но потом, словно опомнившись, заговорила:
– Да, большое вам спасибо. И за то, что впустили, и за ужин, и вообще, – голос, хрипевший от долгого молчания вначале, под конец угас и перешел в невнятное бормотание. – Было очень вкусно. Правда. Спасибо.
Она почти беззвучно засмеялась.
– Ты, наверное, заблудилась?
– Да, я приехала на лето. В городок неподалеку.
Она кивнула и последний раз взглянула на мерцающий огонёк керосиновой лампы на вершине маячной башни.
– Останешься на ночь. Утром провожу тебя домой, хорошо?
– Да, очень хорошо… в смысле, было бы здорово, я… Спасибо вам за всё. – Раз поблагодарив, я, очевидно, уже не могла остановиться.
– Я ещё ничего не сделала, рано говорить «Спасибо». – Она вновь улыбнулась и поднялась со стула, поправляя подол платья. – Как тебя зовут?
– Этери. – Я, следуя её примеру, аккуратно вылезла из-за стола. – А вас?
– Люсиль. – Она скривилась и прошла к двери кухни, давая рукой знак следовать за ней. – Зови меня просто Люси. Не люблю полное имя.
Обстановка в доме оказалась весьма своеобразной. Мебель тяжелая и неизящная, словно сколоченная наспех. Присутствовал странный уют, однако всё выглядело так, словно домом давно не занимались. Словно бы когда-то было много планов и идей, вязались покрывала и скатерти, украшались стены, лепились горшки и фигурные свечи, а теперь время замерло, и желание что-то улучшать исчезло. Грязь и пыль периодически стирались, проводилась уборка, и помещения содержались в чистоте, но ощущение незаконченности витало в каждой комнате.
– Тётя там, наверное, с ума сходит. Никуда меня больше одну не выпустит точно. – Я обреченно вздохнула и неожиданно для себя отметила, что в этот дом хотелось бы вернуться. – Вам, может, помочь?
– Её можно понять, – она сказала это, совершенно не задумываясь. На автомате.
Люси взбила подушку на небольшой односпальной кровати, пристроенной в углу столь же небольшой комнаты, и покачала головой, запоздало показывая, что помощь ей не нужна. Затем она отошла и, указав на постель раскрытой ладонью, сказала:
– Твоя на эту ночь. Можешь не беспокоиться, никто на ней прежде не спал. Скоро должен приехать помощник для работы на маяке. – Заметив мою попытку скрыть зевок, улыбнулась одними уголками губ. – Ложись спать. Завтра будет солнце.
И вышла. Даже не дав мне возможности поблагодарить ещё несколько раз.
***
С её супругом мне удалось познакомиться лишь во время следующего визита к маяку. Он выглядел как самый настоящий моряк: полный сил седеющий бородатый мужчина с добрым лицом и строгими глазами. По-настоящему хотелось увидеть его в парадной морской форме (с попугаем на плече было бы совсем идеально), а не в старой поношенной куртке, надетой на видавшую виды тельняшку. И звали его Перри.
Сколько ни силилась, я не могла представить их вместе. Люсиль (как бы та ни просила себя называть, она всё же оставалась именно Люсиль), одетая в строгое тёмное платье, старое, но бережно хранимое и опрятное, вообще выделялась на фоне городка. Местные не шибко любили о ней рассказывать. Тетя Клара отмахнулась от вопроса и лишь заметила, вздохнув: «Непутёвые они».
Впрочем, семью хранителя маяка это нисколько не интересовало. Они выбирались в город лишь изредка: за продуктами или инструментами. Только мальчишки частенько прибегали к бывшему моряку: послушать истории, научиться завязывать морские узлы, помечтать о дальних плаваниях и пообещать записаться в юнги, конечно. С первым же кораблем.
С детьми я сходилась непросто, но во время походов к Перри иногда примыкала к ним, и, не в силах оторваться, в кто-знает-который-по-счёту раз слушала рассказы о самодуре-капитане и штормах, и бунтах, обо всём, что только пожелает рассказать смотритель.
Гораздо больше времени я, конечно, проводила с Люси. Она казалась мне прекрасной в своей оторванности от мира. Она могла не замечать меня и моих слов, могла совершенно искренне не вспомнить, когда я пришла, хотя сама же и открыла дверь, могла строить вселенских масштабов воздушные замки, но при этом не знать, какой сегодня день недели. Нас роднила тяга к романтике, звездам и мечтам.
Я скоро поняла, за что супругу смотрителя не любят в городе. Она была высокомерна и вела себя так, словно её визит — высший дар. Разумеется, не осталось такого человека в городе, кто не хотел бы испортить ей улыбку мелкой пакостью. Но, как ни странно, никто даже и не пытался. Ответ я нашла лишь один: «Непутёвые они». Наверное, именно поэтому все вокруг лишь сплёвывали, словно проглотили нечто гадкое после общения с ней, отмахивались и шли своим путем.
Со мной же она оставалась ласковой и откровенной. Она говорила, что я должна её понять. Что ей жаль всех этих бедных людей, заключённых в узкую клетку быта. Что лишь я способна услышать её и услышать именно те слова, которые она произносит, не придавая им иного, губительного смысла.
Я так не считала. Но переубедить Люси не представлялось возможным.
***
Закаты, встреченные на море стали путеводной картой по дням, проведенным у маяка. Всякий вечер они были разными. Наблюдая за заходящим золотым диском, заливающим небо краской цвета благородного металла, мы сидели на берегу. Мы – это, конечно, я и Люси. Перри инструктировал недавно прибывшего помощника и готовил его к первой смене на маяке.
Я зарылась ногами в тёплый золотистый песок и наслаждалась остатками уходящего лета. В воздухе витало ленивое умиротворение; взгляд скользил по оставшимся слева дому и маячной башне, переносился на мерцающие золотом волны и неизменно останавливался на скромном кольце на безымянном пальце Люси.
– Как вообще получилось, что вы с Перри женаты?
Конечно, отнюдь не лучшая формулировка вопроса. Хуже не придумаешь. Но я слишком уже привыкла к тому, что от Люси мне сходят с рук любые фразочки.
И на сей раз женщина лишь рассмеялась.
– Крайне интересная история. В духе средневекового романа.
Она не смотрела на меня во время разговора, и к этому я тоже успела привыкнуть.
– Он – бедный и несчастный от любви офицер, она – дочь богатых родителей. И оба они мечтают бросить всё, убежать далеко-далеко и чтобы только смерть могла разлучить их.
– И они последовали за мечтой?
Надо сказать, я разочаровалась. Лучше бы вообще не спрашивала.
Так я думала, лёжа ночью под мягким лоскутным покрывалом. Но под последними лучами догорающего золотого заката я лишь мечтательно улыбалась и смотрела на темнеющие небеса.
– А как иначе, дорогая? Вскоре он стал смотрителем маяка, а она каждую ночь ждала его возвращения. Каждую ночь она проводила в одиночестве в надежде на его скорый приход. И они были счастливы.
***
Люси поистине боготворила супруга. Но я никогда не была уверена, видит ли она перед собой того, кого видят все остальные. Люсиль придумала его идеальным, видела его идеальным и любила его идеальным. А значит, любила вовсе не его.
Перри всем сердцем обожал супругу. Вероятно, до того момента, как стал смотрителем. И тогда стало понятно, что былые чувства – лишь мимолетные увлечения, ни в какое сравнение не идущие с его любовью к маяку. К сожалению или к счастью, но он остался единственным, от кого это открытие ускользнуло. Он продолжал искренне верить в свою любовь к Люси.
В некотором смысле они идеально подходили друг другу.
***
Как-то ранним вечером – закат едва начался, но в нём уже угадывался лиловый оттенок – мы втроём сидели за большим деревянным столом и в тихой отдалённости от шумных гуляний отмечали один из тех милых и совершенно бессмысленных крестьянских праздников, каких немало наберётся в каждой провинции. Дом завален яблоками. Благоухала выращенная в глиняном горшочке мята. Морской ветерок дул в раскрытые настежь окна, распространяя её аромат повсеместно.
Перри и Люси сидели в противоположных сторонах стола, и я, сидя сбоку, чувствовала себя несколько лишней. Впрочем, так всегда и случалось.
– Этери, знаешь, отчего маяк горит так ярко, что его видно даже самым далёким судам? – неожиданно спросил Перри. Тем неожиданней, что сказать подобное — вовсе не в духе того старого моряка, каким я его знала.
– Вы любите работу всем сердцем – в этом и причина. Я не встречала смотрителя маяка лучше.
И хотя я вовсе не знала других смотрителей, сложно представить человека, более привязанного к маячной башне и старой керосиновой лампе на её вершине. Ответ получился даже высокопарнее вопроса, и от этого я в который раз почувствовала себя героиней дешёвой мелодрамы. Рядом с ними всё выходило «слишком». Видимо, атмосфера благоприятная.
Он по-доброму рассмеялся и пригладил седеющую бороду. Люсиль, вдохновенно следившая за каждым его жестом, слегка раскачала бокал с самодельным вином, создав внутри небольшой водоворот, и, улыбнувшись веселью мужа, отпила глоток.
– Вот уж не ожидал, спасибо. Только на самом деле, секрет в другом, – он заговорщицки улыбнулся и, наклонившись ближе, продолжил шёпотом, – Огонь, что я зажигаю каждый вечер и что так радует всех вокруг, – он интригующе замолчал, – раздувается из уголька, который я беру из её глаз. Видишь, сколько в них огней?
Мы одновременно перевели взгляд на Люси. Она улыбалась сдержанно-счастливо и качала головой. И я видела огни. Мириады огней.
Тогда мы и не догадывались, что они не сулят ничего хорошего.
Закат за окном расцвел сочным малиновым.
***
У Люси было то, что некоторые назвали бы породой. Несмотря на возраст, она выглядела довольно молодо, спина – всегда безукоризненно прямая, с лица не сходит улыбка. Другое дело, что осанка, поведение, умение одеваться – лишь привычки, оставшиеся от юной аристократки, сбежавшей когда-то с моряком на одинокий маяк. Она посредственно готовила, не любила детей и не знала, как создать уют в доме. Мне казалось, появись у них ребенок, Люси бы непременно ревновала мужа к нему и едва ли полюбила бы.
И, как многие женщины, Люсиль боялась старости. Мне случалось видеть её, подолгу смотрящей в зеркало. Она стояла, вглядываясь в отражение, повернув голову вправо. И она могла провести так не один час – редкое время, когда уголки губ надолго опускались, и во взгляде плескалась тоска.
И тоска эта один за другим тушила горящие в глазах огни.
– Когда-нибудь последняя искра погаснет. Я знаю, – говорила она, когда наконец отрывалась от висящего на стене зеркала и замечала меня.
У меня не было подходящих слов для ответа.
***
При нашей последней встрече закат окрасился в насыщенный красный. Собственно, мы и не догадывались об исключительности вечера. Об отъезде я узнала лишь по возвращении домой: там уже ждали соскучившиеся за два с половиной месяца родители.
О невозможности попрощаться я не жалела. Они не стали бы долго тосковать, да и я несколько раз упоминала об отъезде. Иных друзей в городе у меня, как ни странно, не нашлось.
***
Вернуться на побережье удалось лишь спустя несколько лет. Стояла тёплая осень, золотые с кровью деревья украсили каждый сад городишка. Дома с раскрытыми настежь окнами манили запахом яблочного варенья и пирогов.
Первым делом я, конечно же, побрела к маяку. По тропке, которой не даёт зарасти местная детвора. Остановившись на небольшом пригорке в нескольких сотнях метров от башни, я взглянула на море. Освещённое дневным светом, оно казалось неродным. Я ведь никогда не приходила сюда ни днём, ни утром. Маяк несокрушимо стоял на том же месте, белый, словно деревенский гусь, с пятнами местами облетевшей штукатурки. В белом солнечном свете они казались гораздо более заметными.
Время словно замерло. Сад, ухоженный ровно настолько, чтобы не казаться запущенным, аккуратный забор, сирота-дом. Наверняка, все ещё спят. Стоило подумать об этом раньше, а не лететь сломя голову, едва сойдя с поезда, к маяку через холмы и буераки с походным рюкзаком на плечах. Но сделанного не вернешь, и нужно хотя бы попытаться постучать. Я сделала пару шагов, однако не смогла заставить себя идти дальше. Что-то было совсем неправильным, фальшивым в картине представшего передо мной ожившего воспоминания детства. Словно всё будет непоправимо испорчено, вернись я туда.
И я струсила. Развернулась и почти побежала обратно, в город. Ласково улыбнулась постаревшей тёте Кларе и ничего не сказала о походе к маяку. Тем не менее, не расспросить её о тех самых «непутёвых» я не могла.
Узнав, что Люсиль вышла в окно маяка пару лет назад, я нисколько не удивилась. Куда большим было бы моё изумление, доживи она до глубокой старости и умри своей смертью во сне – определённо слишком мелко для великой мечтательницы. Тётя так и не смогла вспомнить содержание оставленной ею записки. Только первое предложение: «В глазах темно». Она говорила, что страшно удивилась, прочитав об этом, ведь на зрение Люси никогда не жаловалась. Я отстранённо кивала на рассуждения Клары и гадала, что же могло быть дальше. Написала ли она что-нибудь и обо мне? Вряд ли: тётя бы точно не забыла.
Отчего-то я уверена, когда Люси делала тот последний шаг, её переполняло ощущение удовлетворённости, как от хорошо сыгранной роли. Она мечтала о жизни, полной драм, приключений и великой любви. Когда оказалось, что этого добра у Судьбы слишком мало, она предалась мечтаниям. Поверила в реальность воздушных замков и была по-своему счастлива.
И конечно, вовсе не удивительно, что после всего Перри так и не бросил маяк.
Я не стала навещать его и уехала на следующий же день.
Закат расплавленным золотом растёкся по горизонту.