Музыка — более высокое откровение, чем вся мудрость и философия…
Людвиг ван Бетховен
Вступление
В моей жизни мало таких людей, с которыми я бы с удовольствием проводила бесконечное количество времени, хотела бы разбирать их внутренний мир по крупицам, говорить о разных вещах.
Лариса Николаевна – моя учительница музыки. С ней я познакомилась, когда мне было 7, а ей… Я никогда не знала возраста Ларисы Николаевны, этот вопрос даже не возникал в моём сознании. Ведь она человек со столь богатым внутренним миром, что общение с ней открывало безграничные возможности для самых разных разговоров и обсуждений.
Частенько я думаю, что ничего не знаю об этом человеке, но есть вещь, которая на протяжении 9 лет непрерывно связывает нас – это фортепиано.
Мой первый урок
Помню наш первый урок, но первое впечатление о Ларисе Николаевне почему-то не помню. Я вообще никогда не помню свое первое впечатление о ком-либо, видимо, для моего мозга это не столь важно.
Я зашла в кабинет и подумала, что сейчас я буду учиться долбить по клавишам фортепиано, но вместо этого широко улыбающаяся Лариса Николаевна предложила мне игру на внимательность: она прячет цветастую бабочку (вроде из яркой салфетки), а я ищу её в кабинете. Так я и запомнила свой первый урок: в тусклом кабинете, с двумя большими фортепиано и одной маленькой цветастой бабочкой.
Кабинет
Вообще, кабинет Ларисы Николаевны я успела посетить ещё до того, как поступила в музыкальную школу. Моя сестра тоже играла на фортепиано, и бывало, что на ее уроки я приходила вместе с ней. Кабинет, у Ларисы Николаевны, раньше мне казался необычным, а теперь, когда я регулярно два раза в неделю прихожу туда, он ощущается совсем по-другому, от него веет чем-то родным.
На каникулах я ходила заниматься самостоятельно, и вот, собираясь домой, уже одетая я вышла за порог и, не отпуская ручку дверцы, смотрела в пустой кабинет. На глазах наворачивались слезы и мысли о том, что скоро я с теплотой буду вспоминать это место: большие шкафы, два фортепиано и много деревянных стульев; при входе висят детские рисунки, обычно это были иллюстрации к произведениям «Болезнь куклы», «Мама», «Марш деревянных солдатиков» и что-нибудь ещё из детского альбома Чайковского.
Прямо над столом Ларисы Николаевны висят полочки, а на них… ох, сколько же там всего! Статуэтки, сувениры, детские поделки и подарки, шкатулки, открытки и ещё много всякого. Да нет. Не всякого. Всяким это назвать нельзя. Ведь дети самые чистые на этом свете люди, а то, что делают и дарят они – самое ценное. Хранение, даже какой-нибудь «безделушки» знак уважения и любви к ребёнку. Вот так, Лариса Николаевна любила и любит нас всех – своих детей. Своих музыкальных детей.
Она до сих пор хранит мою открытку, которую я сделала своими руками в 10 лет. Иногда Лариса Николаевна, хитро на меня поглядывая, спрашивает: «Ты не знаешь, кто это сделал?», а я в свою очередь очень удивлённо отвечаю: «Без понятия!»
Жалоба
Лариса Николаевна была самой приятной и доброй женщиной, которую я встречала. Долгое время я удивлялась тому, как можно быть настолько доброй, оставаться по-детски взрослой и не жаловаться на всякие мелочи жизни. Но была одна мелочь, на которую она жаловалась всегда… Я не знаю сколько лет фортепиано, что стоит у нас в классе, но, когда я пришла туда впервые с сестрой ещё шестилеткой, оно там уже было. А вот и мелочь, на которую жаловалась Лариса Николаевна: пюпитр был лаковый, очень скользкий и с него вечно падали ноты, а моя учительница хотела, чтобы там было хоть какое-нибудь углубление или перегородка. В общем, каждый раз, когда мы не могли поставить ноты Лариса Николаевна «ворчала».
Портрет
Что это я все про кабинет заладила. Вот вы знаете, мне всегда нравились люди, которые следят за собой и хорошо выглядят, у которых есть свое чувство стиля. У Ларисы Николаевны помимо этого чувства особые черты лица, например, таинственной голубизны глаза и узкий чёрный зрачок. Правда, глаза прикрыты очками. Но в любом случае эти стекляшки не отнимают красоты глаз, наоборот, они делают образ моей учительницы, скажем, более профессиональным. Ещё мне нравятся её тонкие губы, такого приглушенного розового цвета. Почему-то этот цвет мне хочется назвать морским. Нравятся и её духи. От них идёт мягкий ароматный шлейф.
Однажды на выходных я пришла на урок, и, как обычно, чуть-чуть опаздывала (в последней четверти я была очень непунктуальна). Поднимаясь на второй этаж, я почувствовала этот знакомый приятный запах, было понятно, что Лариса Николаевна пришла недавно, и моё опоздание можно не считать за опоздание.
А причёска… Я никогда в жизни не забуду стандартное, может кому-то приевшееся, но это особенное каре. Я люблю, когда у Ларисы Николаевны одна прядка выбивается, торчит отдельно от всех волос. Я думаю, такой образ для человека, со столь радужным характером, оказался не случайностью, скорее задумкой. В такие моменты Лариса Николаевна мне напоминала горящего своим делом и любовью к фортепиано человека.
Человек, который думает сердцем
Лариса Николаевна любит всё: людей, животных, цветы (главное, чтобы ей не приходилось за ними ухаживать), хорошую погоду, сказки, свой дом, свою жизнь, фортепиано, ну и конечно же саму музыку.
Лариса Николаевна думает сердцем. Мозгом тоже, конечно, но сейчас я не про это. Чтобы вы понимали, сердце – это самое красивое место любого творческого человека, ведь оно может брать на себя такой груз, как разные чувства и эмоции: радость и грусть, любовь и ненависть, и особенно, постоянный страх и волнение, тревожность (это я сейчас про выступления на сцене, если что).
Наше сердце может даже испытывать такие чувства, которые нам неизвестны. Скорее всего мы их просто не пытались познать, прочувствовать, осмыслить…
Человек может испытывать около 27 эмоций. Но музыкант, скорее всего, испытывает гораздо больше эмоций, просто он не думает о том, что это.
Влюбленность
Когда мы с Ларисой Николаевной немножко отходим от темы урока она обязательно меня хвалит, а я все время смущаюсь, но радуюсь. Значит есть прогресс. В такие отхождения от темы она садится рядом и показывает пальцем на мою голову: «Вот когда здесь ты всё знаешь. Вот когда здесь, все хорошо работает», — палец перемещается в область сердца, — то тут осталось только полюбить свои знания, влюбиться в музыку, которую ты играешь».
На самом деле эта фраза каждый раз отличается, но суть остаётся одна: Лариса Николаевна очень музыкальный человек, а я её музыкальный ребёнок.
Кстати, в школе среди учителей очень популярен термин «добросовестный ученик» – это когда ребёнок играет правильно, так, как сказал ему учитель, но при этом он не вкладывает никакой частички себя в произведение. К категории «добросовестная ученица» меня никогда не относили, но только после того, как на прослушиваниях мне несколько раз указали на это, я поняла, что надо что-то менять. Самое страшное, что за все девять лет, только на одном из последних уроков я осознала, что вообще означает эта фраза такая «слушать себя». Дело ювелирное, оказывается, себя слушать уметь. Тут контролировать себя надо, реально влюбиться в то, что ты играешь.
Кошки
Тема любви. Теперь уже любви не к музыке. Любви к простым вещам. Между прочим, Лариса Николаевна очень любит кошек. У нее есть подобранные кошки, которым она даёт интересные имена. Мило наблюдать, что Лариса Николаевна относится к ним как к людям, по крайней мере она о них так рассказывает.
Раньше у Ларисы Николаевны было три кошки: Поночка, Ксюша и Кореш. Поночка умерла на шестнадцатом году жизни. Кореш – это кот, который был ещё у отца Ларисы Николаевны и пережил его. А Ксюша: «Она пришла к нам в дом. Я посмотрела на неё и поняла… ну не могу я её выгнать! И она осталась».
Самым милым моментом нашего общения стало то, как она встретила меня дома в очаровательном домашнем костюме с кошками. С разными, интересными, неуклюжими кошками.
Привычка
Лариса Николаевна, кроме кошек ещё любит, говоря по-простому, наряжаться. Выше я упоминала, что мне симпатичны люди, имеющие свой собственный стиль и вкус. Помню случай, когда Лариса Николаевна купила себе новый коричневый вязаный костюм с юбкой миди. Я не часто делаю комплименты людям, даже если мне что-то очень нравится и цепляет глаз, но весь урок я пристально смотрела на костюмчик. А в конце занятия быстро произнесла: «Лариса Николаевна, вам очень идёт этот костюм». Тут я уже собралась взять дневник со стола и пойти домой, но Лариса Николаевна по своей частой привычке опустила голову и начала стряхивать с одежды пыль и кошачью шерсть, которой скорее всего там и нет, ведь эту привычку я наблюдаю уже все девять лет. Она спросила: «Правда красивый?» Я развернулась и кивнула, последовал ответ: «А давай чаще делать друг другу комплименты». Лариса Николаевна изобразила детское поддельное смущение и радость в то же время. Я заулыбалась и решила сдержать обещание. В тот день я счастливая пошла домой, ведь делать комплименты людям, оказалось странно-прекрасным делом.
Это же леска
Помимо одежды Лариса Николаевна любила украшения. Я помню у неё кулончик маленький кругленький, а внутри изображение мощного ветвистого дерева. Лариса Николаевна «хвасталась» своим осенним настроением и тем, что её новый кулончик очень подходит к её жёлтой водолазке. Я согласилась. И вправду, было очень красиво. Тогда Лариса Николаевна оценила и мой серебряный кулон с бриллиантовой пылью, он держался на леске, но она была еле видна, и учительница спросила не порвётся ли она, я ответила: «Это же леска». Спасибо нашему могучему русскому языку за такое сочетание букв. Вместо изначального смысла Ларисе Николаевне послышалось слово «железка». Она удивлённо сняла очки, т.к. они были на минус, чтобы получше разглядеть, и когда все всё поняли, мы начали громко хохотать. Кстати, когда Лариса Николаевна по-настоящему смеётся, её смех очень заразителен. А ещё она красиво улыбается. Поэтому мне всегда искренне хотелось, чтобы Лариса Николаевна смеялась чаще. Главное, чтоб от души.
Уроки
Я часто разговариваю с собой и понимаю, что не зря пошла в музыкальную школу, и точно не зря родители отправили меня к Ларисе Николаевне. Вы вообще видели, как она преподаёт? Многие вещи на ее уроках познаются в сравнении: прежде чем что-то играть, мы можем беседовать об образах и личных чувствах, об эпохе, в которую писал автор.
Исполняя четвёртую вариацию из «Вариаций на украинскую тему» Парфёнова, которую я играла на экзамене, я запомнила, как Лариса Николаевна говорила об образах Деда Мороза и Весны, хотя я воспринимала музыку совершенно иначе. Удивительно, но я всё равно понимала её трактовку. В этой части я представляла себе совершенно другую картину — природную. И это довольно характерно для моего восприятия музыки. В моём воображении возникала прекрасная ива с большими ветвями, склонившимися над тихим озером. Вокруг зелёная трава, усыпанная розовыми цветами.
А вот относительно забавный случай. Уже достаточно взросленькой мне надо было на конкурсе душевно сыграть пьесу «Мама», а она была очень печальная. Конечно же Лариса Николаевна говорила мне представлять маму, а я почему-то вспоминала об умершем дедушке. Мне было грустно настолько, что я чуть не заплакала на сцене, но сдержалась.
А Баркарола Чайковского – это отдельная история. Как бы мне ни нравилось произведение, я его просто не понимала. Баркарола стала для меня самой запутанной пьесой. Другие учителя рассказывали об образах прозрачной воды и итальянских гондольерах в лунную ночь. Но мне в голову приходила сине-зеленая бурная волна, чёрная пучина и куча водорослей. Вот такой, была моя Баркарола.
Конечно не буду говорить, о том, как «хорошо» я сыграла её на прослушивании на допуск. В тот день я была очень злая и это произведение звучало явно не как песня на воде. Мне сказали, что во время игры сложилось впечатление, что я сейчас возьму рояль и выкину его в окно. Только не помню в зубы я его всё-таки должна была взять или просто рук для шока хватило бы.
Хороший учитель
Лариса Николаевна напоминает мне одного моего близкого человека, который тоже любит придумывать про себя плохие глупости.
За стенкой находится класс аккордеона, там преподаёт Ирина Ивановна. Женщина она добрая, но строгая. Частенько, когда мы записываем с Ларисой Николаевной мне задание в дневник, то слышим громкие возгласы и стуки, как будто кого-то сейчас прихлопнут. Глаза Ларисы Николаевны медленно округляются. Потом она говорит что-то вроде: «Вот это Ирина Ивановна даёт», — и спрашивает у меня: «Я наверное себя также веду? Ругаюсь на вас. Вы говорите, если что-то не так». Мне становится смешно: Лариса Николаевна никогда в жизни не повышала на нас голос. Из её уст вытекали такие проницательные слова, благодаря которым сразу можно, нет, нужно было понять несколько вещей: срочно садись за фортепиано, играй каждый день и отработай все свои «косяки». Если кто-то не понимал или не хотел понимать, то получал плохую оценку. Понимание приходило сразу. Проверено.
Однажды мы занимались, и Ирина Ивановна в очередной раз ругалась на какого-то нерадивого ребенка. Лариса Николаевна спросила: «Я, наверное, такая же эмоциональная?» Я вновь ответила: «Нет, вы что». На следующий день меня ожидало прослушивание, там я сыграла, мягко говоря, громко. Нет, очень громко. У меня было не просто форте, а фортиссимо умноженное на 10. Когда мы пришли в класс, Лариса Николаевна очень эмоционально говорила о моих ошибках и размахивала руками, изображая меня за роялем. Она остановилась. «А ты мне еще говоришь, что я неэмоциональная!»
Полтора часа в день
Последние уроки проходили очень «крайне»: крайне грустно и крайне весело. С каждым днем я играла программу всё лучше, несмотря на то, что на четвёртом прослушивании меня оценили на 4 с минусом, а третье я вовсе прогуляла.
Что касается «прогуляла»: я уехала в лагерь. После того, как вернулась, то сама удивилась тому, насколько хорошо я играла программу. Но за две недели до прослушивания на допуск у меня заболела левая рука, было похоже на растяжение. Заболела и правая. Уже без понятия, что с ней. Откуда-то взялась и нога, видимо из-за того, что мне приходилось постоянно нажимать на педаль в этюде. В общем по школе я ходила как калека, но, несмотря на это, последние две недели перед экзаменом играла, не переставая: в выходные я просиживала джинсы за роялем минимум 1,5 часа. И все эти две недели я лечила руки: мази, массажи, даже спиртовые настойки. Руки вылечились ради одного прослушивания.
В целом на четвёртом прослушивании я была не согласна с оценкой, но, так и не уснув, думая о своей программе целую ночь (мне кажется, с Ларисой Николаевной происходило то же, ведь она обычно очень переживает за нас), стало ясно, что оценка была заслуженной.
Вернусь к урокам. В начале мы, как обычно, играли гаммы. Лариса Николаевна всегда сидела с серьёзным видом, мне даже казалось, что ей не нравится. Бывало я ошибалась, особенно в 11 аккордах, а она в ответ: «Молодец. Молодец!»
Если честно, Лариса Николаевна часто меня хвалила, как мне кажется, без причины. Был случай, когда я призналась ей, что постоянно «вижу» ошибки в своих произведениях, но учительница мне ответила, что это нормально: “Я тоже вижу ошибки в том, как я играю”. Все-таки, судя по всему, общее впечатление от игры я оставляла неплохое. Да, ЯВНО неплохое, это видно по последнему прослушиванию, когда я услышала от Юрия Ивановича (заслуженного педагога России и преподавателя духового отделения в нашей школе), как мне показалось, саркастичное браво и медленные аплодисменты.
Когда урок заканчивался, мы разговаривали о чем-нибудь отвлеченном. Частенько во время наших обсуждений забегала Ирина Ивановна и звала Ларису Николаевну домой. Они подружки. Я бы тоже хотела себе такую подругу, честно-честно. Помимо того, что они просто были близки, лично мне нравилось, что в музыкальной школе, благодаря их отношению к людям, мне нечего стесняться. Там никто из учителей, как это бывает в обычной школе, не назовёт меня «анорексиком», не осудит мой внешний вид. Ирина Ивановна, стоя вместе с Ларисой Николаевной, говорили мне: «Какая ты сегодня красивая», «Видно, глаза умные», «Светлый ребенок» и другие, теребящие душу высказывания.
Несколько уроков подряд на Ларису Николаевну накатывала тоска: «Мне не верится, что мы больше не встретимся с тобой». И тогда наворачивались слезы (у обеих):
-Да вы что, Лариса Николаевна, конечно, встретимся.
Да. Мы ещё точно встретимся. Обязательно встретимся.
Экзамен
7 мая прошёл важный этап в моей жизни. Я заболела, не пошла в школу и весь день настраивалась на гос. экзамен. А ещё я весь день думала о том, что забуду ноты. Пришла в класс. Лариса Николаевна как обычно подбадривала нас тем, что мы лучшие ученицы. Она об этом говорит всем своим ученицам, а значит так и есть. Мне дали успокоительное.
Лариса Николаевна зашла за мной в кабинет. Улыбалась! Она махнула рукой, и тут я услышала такое бодрое доброе и знакомое: “Ну пойдём!”. Зелёный длинный, всегда казавшийся нескончаемым, коридор быстро закончился. Я вошла в зал, села за рояль и уже собралась начать играть, но остановилась и подумала: “Теперь мне уже все равно 4 у меня будет или 5, забуду я ноты или нет, я просто хочу сыграть так, как понравится именно мне. Я не хочу стараться для кого-то, кроме вас, Лариса Николаевна”. Я выдохнула и начала.
Прекрасно был сыгран Чайковского, хоть вы мне ничего не сказали, а вариации, которые вы назвали изумительными, получились такими, благодаря вам. Что на первом прослушивании, что на экзамене, я слышала, как вы поёте. Я слышала ваш голос и всё больше погружалась в себя.
Знаете, вы часто нам рассказываете про случай, своего рода это уже тоже привычка рассказывать о нем, как вы настолько сильно разволновались, что начали видеть перед собой ноты, мне кажется, у меня тоже сработало какое-то стрессовое мышление.
Итог: у меня 5 с минусом и я прыгала от счастья. Не могу даже описать словами, насколько мне понравилась моя игра, насколько я влюбилась в свои произведения. Я уже не анализировала свои ошибки, как это происходит обычно, а просто любовалась музыкой.
К слову о музыке. Помню, когда я спросила, вас о том, что вы хотите на выпускной в подарок и получила ответ: «Мне ничего не надо, лишь бы ты хорошо сыграла, это будет для меня лучшим подарком. Я хочу, чтобы все услышали тебя и сказали: «Ах, какая девочка!»»
Надеюсь, что сегодня, 23 мая, вам сказали: «Ах, какой учитель, что смог научить Милану так играть!»
Выпускной
Конечно, эту книгу я подарю вам на выпускной и точно не успею написать о том, что и как там было, но тогда расскажу про выпускной своей сестрёнки Саши. Единственное, что я помню: отчётный концерт, сияющее Сашенькино платье, и тусклый маленький кабинет, где после концерта отмечали выпускной. Мы зашли, и вы любезно предложили мне сесть рядом с вами. Помню речь Юрия Ивановича про то, что жизнь, как фортепиано: в ней есть белые и чёрные клавиши, конечно, хотелось бы, чтобы белых было больше. Помню нарезку разной колбасы (потому что я её люблю) и нарезанные в кожуре бананы, съедая серединку я выкладывала узор из этой желтенькой ниточки. Получился цветочек. Это произведение искусства я показывала вам. Вы говорили, что это просто красота и начали показывать всем остальным.
Ольга Николаевна предлагала нам выпускникам после отчётного концерта лишь попить чай и поесть торт. Я возмутилась: «Нет, хочу колбасу с бананами. Колбасу и бананы».
Послесловие
На самом деле все 9 лет я играла для души, но в последний год, поняла, что не могу играть хорошо, в музыкальное я не поступаю, стимула нет, а он нужен, чтобы сдать экзамен. Обычно, моим стимулом являются люди, мне всегда хочется что-то делать для других. Уж слишком доброй воспитала меня мама: мне всегда хочется сделать всех счастливыми. Эти годы я играла для себя, но последний, Лариса Николаевна, для вас. Всё то, чему вы меня научили я посвящаю вам. И если вы испугались, что вы меня чему-то не научили, не надо. Не пугайтесь.
Мне просто всегда нужны те, ради кого я могу стараться. Я уверена, что однажды, в далеком будущем вы увидите меня сидящей за фортепиано.
И никогда в жизни я вас не забуду.
И может однажды эта книга выйдет тиражом не в один экземпляр.
До восьмого класса я относилась к музыке не сказать, что без интереса, интерес был, и ещё какой, но и не сказать, что очень серьёзно. Музыка не была целью моей жизнью, это просто увлечение, некая галочка для моих родителей, но вам удалось стать частью моего мира и внести в него краски тех цветов, которые, возможно, никогда не стали бы мне доступны. Вы убрали галочку и превратили её в цель. Играть мне нравилось, даже очень. Восьмой класс стал годом настоящих переосмыслений и колоссального роста. Не жалею, что много пропускала музыку из-за поездок, а уж тем более не жалею, что выбрала такую сложную, но невероятно красивую программу. Благодаря поездкам мне пришлось перевернуть свое мышление, много заниматься, хоть это и обернулось болью в руках. Да и вообще, путешествия стали смыслом жизни.
Через два дня после экзамена у меня сложилось впечатление, что я открыла в себе новую ячейку, достигла какой-то вершины своего личного мастерства: я наконец-то поняла, что значит «слушать себя», научилась погружаться в музыку и свои мысли, оценивать свою игру со стороны. Я думаю, что это мастерство можно было бы развивать и дальше, если бы в этой жизни мне не хотелось всего и сразу, если бы у меня были серьёзные намерения поступить в музыкальное училище. Мне кажется, что из меня бы вышел хороший пианист. Кто знает, в жизни бывает всякое, может я, как Святослав Рихтер, решу поступить в Московскую консерваторию (но перед этим мне надо научиться играть, как он).
Конечно, самым сложным этапом за этот год стал Чайковский. На протяжении всего времени он мне то нравился, то я его не любила, то мне хотелось его играть, то нет. Часто, после наших уроков я садилась за фортепиано полная растерянности и не понимала, что мне делать с пьесой. Слышать-то я слышала, думать – думала, а пальцы что-то не хотели ни думать, ни слышать.
Спасибо, что все это время вы были рядом со мной, что помогали, что хвалили меня на уроках и после уроков. Хоть вы и сказали мне на последнем занятии, что уж больно я счастливая, на уроки мне ходить-то больше не надо, но глубоко в сердце мне было ужасно больно расставаться с вами и понимать, что мы не увидимся через три летних месяца, мы не сядем с вами в классе, и я не буду вам рассказывать о том, как я классно съездила в лагерь. Мы не посидим и не поговорим с вами больше о музыке, но все наши (некоторые из них даже тайные) воспоминания останутся. Останутся там, откуда обычно льётся музыка во время игры.
