Слабые предрассветные лучи солнца нежно щекотали лицо Армахана. Это была первая, но далеко не последняя странность, с которой он столкнулся в этот день. Вторая—это то, что юношу с ног до головы, несмотря на теплоту утреннего солнца охватил мороз. И та и другая были такими странными потому, что Армахан к ним не привык. Будучи пастухом, он, внутри своего маленького балагана спал вместе с овцами, так что его, окутанного со всех сторон тёплым овечьим одеялом, никогда не мучало ни солнце, ни холод. Только когда овцы сами рассеивались, разбредались в разные стороны, Армахан просыпался, здоровался с солнцем, надевал черно-землистые башмаки и целый день от зори и до зори пастушил своё стадо. Он водил овец по полям, по горам и даже однажды намеревался перейти с ними море, да только не был уверен, захотят ли питомцы есть морскую траву. В общем с подопечными Армахан не расставался. Овцы были для него всем, овцы были…
—А где овцы? —возникла первая утренняя мысль пастуха после того, как он ощутил мороз. Он вскочил со своей постели (если можно было так назвать беспорядочную кучу сена) и словно подстреленное животное в панике побежал в лес. По нелепости он наткнулся лбом на ветку и упал.
Позже, спустя неизведанный промежуток времени Армахан нашёл себя в чьей-то светлой, выстланной ковриками и обставленной свечечками гостиной. Было спокойно и особенным образом тихо, за окном медленно ползли облака, а единственным звуком в этом доме до сих пор оставалось редкое похрустывание огня и очень приятные шумы с кухни. От туда же доносился и аромат свежего пирога, манко обвивающийся вокруг дивана и словно призывающий пастуха. Армахан с великим удовольствием ему поддался, ведь он верил, что даже если человек потерял целое стадо овец, замёрз и наткнулся лбом на кленовую ветку, хороший завтрак может спасти его утро. Когда же Генриетта, являвшаяся хозяйкой этого чудного дома, завидела пастушка, она тут же бросилась к нему, чтобы удостовериться, точно ли он жив, здоров и вообще точно ли это он, ее старый добрый друг (ведь в этой деревне все дружили друг с другом). Усмирив свои опасения, она облегченно вздохнула, усадила гостя за маленький круглый столик и предложила ему пирог.
Поев, Армахан окончательно пришёл в себя и спросил:
—Генриетта, как ты нашла меня?
—Отправляясь на утреннюю прогулку я наткнулась на твой башмак. Пройдя чуть дальше я нашла и второй. Потом увидела тебя самого, лежавшего с босыми ногами под клёном. Но расскажи мне лучше, как ты там оказался?
И Армахан пересказал ей всё своё кошмарное утро.
—Я думаю, —выждав небольшую паузу сказала Генриетта, —тебе стоит проведать Добрсона. Он мог по ошибке загрести твоих овец на свой рынок. Особенно сейчас: он последний месяц сам не свой в подготовке к весеннему торгу.
—К Добрсону? Но я не знаю, как до него добраться.
—Обратись к тётушке Милари, она точно подскажет.
Генриетта приготовила Армахану горячую мамалыгу, обернула его в колючий, но надёжный шарф и он отправился в путь. Он шел через поляны и плоскогорья и дивился тому, что здесь некогда светило солнце. Сейчас небо затянуло облаками, все посерело, все, включая старую темную рощу, куда пастух не особо любил возвращаться, но решил все же, что в теперешних обстоятельствах такой короткий визит оправдает себя. Это место не бодрствовало никогда. Деревья и кустарники в округе сгустились над головой Армахана и начали зловеще перешептываться. Они не привыкли к гостям также, как и их нелюдимая хозяйка. Отсюда виднелась маленькая деревянная дверца, лежащая прямо на земле и ведущая под нее: в нору старухи Милари. Армахан постучал. В ответ тишина. Армахан снова постучал. И снова тишина. Услышав тишину и в третий раз он вздрогнул, выдохнул и с силой потянул дверь на себя. Та долго не поддавалась, так что Армахан тянул сильнее и сильнее и когда он уже вытянул все свои руки и похрустел всеми своими позвонками, она с жутким скрипом распахнулась, заставляя пастушка свалиться на голую землю. Из норы тут же потянуло странноватым, уже забродившим запахом…чего? Армахан заглянул в нору сначала лишь кончиком носа, он осторожно, скорее даже напугано окликнул хозяйку.
—Кодри?—проскрипел голос старухи.
—Нет, это Армахан –за носом в нору постепенно опустилось все тело, и чем глубже оно погружалось, тем сильнее пропитывалось сыростью, темнотой, дикими шумами и запахом гнилого майонеза.
—Тетушка Ми…
—Тихо-тихо, котеночек. Мешаешь…телевизор.
Честно говоря и Армахан, и остальные жители деревни мало себе представляли, как устроена эта машина. Мало кто ее видел, слышал, да никто в общем-то и не хотел, все знали, что она сделала с Милари. Знали и боялись.
Армахан медленно вздохнул, отважился, выдохнул и сказал:
—Нет, тетушка, послушайте. Вы же меня помните?
—Нет, котеночек.
—Ну, я Армахан. Пастух Армахан. Или был таким. Я брат Кодри…Помните? ——Мхм…—старуха сонно кивала, не отрывая взгляда от экрана.
—Чёрт бы её побрал, мою сестру Кодри, зачем она притащила сюда этот телевизор! –подумал про себя Армахан, –У меня были овечки: Тучка, Мурена, Простодуша, Мелисса, Крапива, Змейка, Дурешка…Я их водил по полянам. А сегодня утром проснулся и нету их. Вы слышите меня, Милари?
Молчание. От негодования Армахан трижды вздрогнул и выдернул телевизор из розетки. Но тот почему-то не переставал болтать. Армахан включил и выключил. И еще раз. А телевизор все не замолкал. Разозлившись в край, Армахан схватил руками запылившуюся коробку и занес ее над своей головой. Тогда он услышал тишину. Уже не ожидая такого результата, он удивленно огляделся по сторонам. Ничего в норе, включая старуху Милари, не шелохнулось, но все будто пережило десятикратную волну мурашек и метаморфоз. Сзади, на том месте, где раньше стоял телевизор, теперь дрожал лишенный крыши старикашка.
—Здравствуйте—поздоровался ошарашенно Армахан.
—Здравствуйте—ответил тихонечко старичок. Оба глядели будто бы друг на друга и будто бы вникуда.
—Меня зовут Карл. И сегодня в нашей программе…Карл, Карл!
Старика глючило словно старый телевизор. Его тихий неуверенный голос слишком часто прерывался хаотичными шумными возгласами, чтобы назвать его речь человеческой. Очевидно, жизнь в коробке пошла ему не на пользу.
—Милари, что это значит?
Старуха сонно покачала плечами. —Это мой брат.
—Карл, как вы оказались в этом телевизоре? Сколько времени вы там провели?
—Сестра Милари поселила Карла в черную обитель, когда телевизор перестал крутить программы. Ей нужны были шоу и время ее не интересовало, так что Карл давно сбился со счету.
—Невероятно.
—Армахан, а каков мир сейчас? Весна?
—Будет завтра. А я потерял своих овец. Карл, скажите, вы их не видели?
—Нет, Карл видел только майонез.
—А как добраться до Добрсона знаете?
—Он живёт на Большой горе –проскрипела Милари.
Еще пару мгновений трое провели в гнетущей тишине, не шипел даже телевизор.
—Армахан, а какая она сейчас, весна?
—Она, ну…облачная. Просыпаются травы и горные ручьи, в самый раз подходящие для прогулок со стадом…Знаете, Карл, вам лучше выйти и самому все посмотреть. Да и мне уже пора.
–Стой! К Добрсону с пустыми руками нельзя.
–Правда?
—Возьми телевизор, нам он всё равно уже не пригодится…—уже намного добросердечнее сказала Милари.
И Армахан, отблагодарив хозяйку, двинулся в путь. Телевизор он спрятал в лесу, в конце-концов, он идёт не торговаться, а возвращать то, что принадлежит ему поправу, а в лесу телевизор хотя бы не причинит никому вреда, да и тащить его с собой не придётся. Идти ему предстояло не мало: логово Добрсона находилось высоко-высоко в горах, куда даже самые виртуозные пастухи добирались очень редко. Странным казалось, как этот жадный крот умудрялся не только жить, но и торговать на такой высоте. Хотя, поднимаясь вверх, все ближе и ближе к небу, затянутому теперь плотным облачным одеялом, Армахан все больше и больше убеждался в том, как же он ошибался. По горе, со всех сторон тянулись толстыми венами всякие разные звери: тут прыгали над кустами пушистые кедрогрызы, а между кочек скользили огромные кедрогрызоглоты; вдоль рек, против течения поднимались всякие водные твари, а над головой шелестели крыльями запутавшиеся в облаках птицы. Все они и многие другие создания, описание которых займёт ещё целую книгу, спешили на большой торговый двор, организованный великим и ужасным торговцем—Добрсоном.
Когда и Армахан достиг ворот дома, а затем, в потоке толпы пересек их, он ужаснулся от вида огромного торгового двора: он лежал на пяти холмах, и разрастался все дальше и дальше. Казалось, ещё чуть-чуть и он поглотит всю гору целиком—такова была его величина. Что касалось товаров, бродивших с безумной скоростью по рукам и по лапам, то их страшно было перечислять: многочисленные медовые банки, травяные настои, алмазы, зверьё, печенья, ракушки и то, для чего даже не существует названия…конечно, найти среди них овец, а тем более своих, казалось идеей бесплодной. Но Армахан и подумать не мог о том, чтобы так просто от неё отказаться. Он не стал долго бродить по двору, а направился вместо этого сразу в его сердевину, в логово Добрсона. Оно находилась глубоко под землей, в пещере, туда очень редко кто-то опускался: все знали, что великий торговец может предложить всё, что угодно, но никто не знал, что предложить ему. Нащупав секретный люк на вершине, Армахан оказался почти в ночной темноте и сырости и чем ниже он опускался, тем темнее и сырее становилось его окружение. В конце-концов он перестал полагаться на зрение, на слух, на какие-либо органы чувств кроме кожи собственных пальцев рук и ног. Так он долго опускался вниз по землистому тоннелю на ощупь…он опускался в полной темноте, а сам вспоминал о своих белых овечках, летающих где-то подобно ангелам, мурчащим тихие летние песни…пока не сорвался и у не уткнулся ногами в холодное вязкое дно. Подобное приземление вывело его из равновесия и не на шутку встревожило. Теперь он понятия не имел, на какой глубине он находится и главное: как далеко ему идти дальше? От страху он замер, и, возможно, если бы не один счастливый случай, так и стоял бы на месте по сей день. Неожиданно загорелся фонарик: стали видны все неровные морщины пещеры, и самое главное: существо, свет на них пролившее. То была тощая рыжая птица, сидящая верхом на корове. Несколько мгновений все трое: пастух, птица и корова провели в абсолютном безмолвии созерцая пещеру и друг-друга. Затем птица представилась:
—Эдда.
—Приятно. Армахан. А корову как зовут?
—А у ней разве должно быть имя? Это же пища.
Армахан промолчал.
—Куда направляешься? —спросил он чуть позже.
—Туда же, куда и ты, Стейк. В сердце горы, на самый большой торг.
Дальше они шли рядом, но молча и хотя Армахана подтряхивало, то ли от подземного холода, то ли от новой компаньонки и ее привычки видеть во всех еду, выбора у него особо не было, ведь она несла свет.
—В пещере теряется абсолютно всё: башмаки, души и даже счёт времени, так что единственные работающие часы под землей—это часы твоего собственного желудка. —сказала вдруг Эдда и протянула Армахану странный кулёк, пахнущий молоком и младенцами. Он не был уверен, стоит ли доверять пищевому вкусу попутчицы, но от голода надкусил все же кусочек и сам достал остывшую мамалыгу и разделил ее надвое. Потом подумал немного и разделил натрое: каждому по кусочку.
—Эдда, а что ты ему предложишь?
—Как что? Свою душу. Он только души и принимает.
И так белый от страха Армахан теперь почти испарился.
—Шучу, шашлычок. Я несу повелителю фонарь. Ну, и пищу, –кивнув на корову сказала Эдда, –А ты?
—Я…Я пришёл за тем, что принадлежит мне по праву. За своими овцами.
—Зря ты так. Если овцы и дошли до хозяина, то он их тебе так просто не вернёт. Придётся отдать ему душу…—сухо подметила Эдда.
Армахан снова промолчал.
—А ты за чем идёшь, Эдда?
—Не задавай глупых вопросов, пастух.
Они доели мамалыгу и двинулись дальше. По пути Армахан иногда начинал тихонечко дудеть, но не находя никакого отклика, кроме холодного пещерного эха, быстро замолкал и вновь прокручивал в голове имена своих овечек: Тучки, Мурёны, Простодуши, Мелиссы, Крапивы, Змейки, Дурёшки…потом он глядел на корову и пытался примерить на неё какое-то из этих имён и…
—Консерва.
—Что? —переспросил разбуженный от своих размышлений Армахан.
—Я придумала, как ее зовут. Консерва.
Когда стало совсем темно, а свет фонарика бродил по стенам пещеры как одинокая золотая рыбка, когда стало совсем влажно и тепло, даже жарко, путники поняли, что они достигли сердцевины пещеры.
—Ну всё, удачи тебе, Шашлычок—пробормотала себе под клюв Эдда, тут же сделала странный жест, обернулась в красный платок и потушила фонарь. Они остались в гнетущей тишине и темноте.
—Зачем пожаловали? —эхо басистого, многослойного голоса раскатилось по всей пещере и по меньшей мере десять раз отразилось от одной стенки к другой и обратно. Армахан встрепенулся и задрожал, не было понятно, откуда исходит голос, но он пропитывал всё окружающее пространство.
—О, великий! Я Эдда из долины голодных птиц. И ты знаешь, зачем я здесь. Мои сёстры приходят к тебе каждый год и все с одной просьбой. Настал и мой черёд вопрошать. —она подтолкнула вперёд Консерву —Прими же в дар последнее, что у нас есть, повелитель.
—Оставь свою тушку, Эдда. Она не способна утолить мой голод.
Даже в полном мраке Армахану казалось, что он видит, как она посинела от ужаса. В тот же миг она достала словно из ниоткуда нож, замахнулась за голову и…остальное было укрыто от глаз Армахана. После непродолжительной паузы глас вопросил:
— А ты с чем пришёл, пастух?
Борясь с собственной дрожью, Армахан неестественно громко воскликнул:
—Я пришёл за тем, что мне принадлежит по праву. Добрсон, ты торговец, а не вор, так скажи мне, где мои овцы?
—Они за пределами моих владений. Выше тебя и меня, нам обоим расти до них нужно. Отправляйся домой вверх по горной реке, успокой свою душу коровой чудесной, что бродит здесь близко, забудь про овечек.
Лишь хотел воспротивиться Армахан, как захлестнул его свежий поток и унёс…
Он проснулся уже у подножия горы. Была ночь, холодно, сыро, темно, не горели даже звезды, они были укутаны фиолетовой пеленой. Только Луна будто любопытный зритель, глядела со своего ложа в бинокль на сцену и ждала: что же дальше?
С болью огромной в костях, и шумом реки на душе, Армахан поднялся на ноги, пошатался, подышал, услышал вой волчий, вздрогнул и кажется кое-что понял.
Запинаясь от спешки, пастух направился в лес. Было лишь одно создание, способное забрать чужое ради себя и это—его сестра.
—Ах, Кодри. Ах эта противная Кодри…
Они разбрелись почти сразу после того, как остались одни: Армахан взял под опеку овечек, оставшихся им в наследство от покойных родителей, а Кодри, маленькая чертовка, взбесилась и ушла. Так она ему сказала: «Ты со своими овцами спятил! Совсем уже спятил» и ушла в лес. С тех пор все в деревне знают ее как Волчью девочку, отважную, беспощадную предводительницу стаи, крадущую временами свежие пироги и, хуже того, совсем не стирающую носки. Вот поэтому, очевидно, Армахан мог предположить, что сестрице стало мало одних пирогов, и она решила украсть всё его стадо сразу: отчасти, чтобы прокормить стаю, отчасти, ему назло. И злило это его превосходно, так что, пройдя, запинаясь, до знакомой ему поляны, окружённой плотными ветками хвои, кустами можжевельника и волчьей ягоды, он тут же, без всякого страха и уважения крикнул: Кодр-риии! В ответ лишь встрепенулись иголки ближайшего ельника да и то, потому только, что с них слетел старый задремавший филин. Армахан не мог отдышаться, он открыл рот, чтобы крикнуть ещё раз но…перед ним возникла бесшумно сестра. Она подвисла на задних лапах на одной из еловых веток, глядя на него вверх ногами и как бы чуть-чуть сверху вниз.
—Чшш…не шуми,—прошипела она, —всю добычу спугнешь.
—Это вы-то о добыче беспокоитесь? Не волнуйтесь так, явно с голоду не умрете, у вас же тут под сотню овец!
—Что?—Кодри спрыгнула с ветки. —Ты о чём это?
—Как о чём? Кто моих овец украл? А?
На тот шум, вопреки опасениям Кодри, сползлась вся лесная дичь. Волки тоже из разных тёмных уголков сползлись к своей предводительнице и стали внимательно наблюдать. Никто такого глупого чуда раньше не видел.
—Возвращайте овец!—пищал от недовольства Армахан.
—Нет у нас твоих овец.
—Знаю же, прячете, дикие вы собаки!
—Да ты сам за своими овцами уследить не можешь! Вот они и бродят где попало.
—Ах так?—Армахан вновь побелел и на секунду Кодри всерьёз испугалась за его здоровье.
—Говорите, нету у вас моих овечек? А я вас знаю, вы—ненасытные обжоры, наверняка их уже съели и волосинки не оставили!
Кодри хотела было усмирить его бред, ведь ее Волки никогда не атаковали бы его стадо, каким бы глупым и прожорливым оно не было. Таков договор. Но тут же ее увлекла одна чудная мысль…
—Хорошо, Фома. Не веришь, проверь сам.
Буростан, иди ко мне! —улыбаясь, она позвала к себе огромного бурого волка с голубыми глазами. То был ее лучший друг, в котором она ни на минуту не сомневалась.
—Вот, братец. Самый крупный, самый прожорливый волк моей стаи. Видишь какой большой? —она потеребила громадину за ухом, —Так вот, сейчас, на рассвете, Буростан откроет свою пасть, а ты туда и ныряй. Быстренько убедишься в том, что никаких овец он не трогал. А если захочешь, можешь так по всем желудкам стаи пройтись.
Волки недовольно вздрогнули в стороне но Кодри лишь хитро им улыбнулась. Она знала, что бездонного Буростанового желудка Армахану будет вполне достаточно, чтобы больше не появляться…в чужих животах. Доверяла она и Буростану, знала, что тот брата навсегда не проглотит. Всё-таки он им ещё был нужен живым.
—Да будет так! —крикнул Армахан и тут же сам ужаснулся своей затее, но, чтобы, во-первых, не казаться трусом, а во-вторых, всё же найти своих овец, он решился довести дело до конца. Его обмазали ритуальной волчьей ягодой, надели ему на шею колокольчик, чтобы, когда он захотел вернуться, его тут же услышали и вытащили. Наконец, вокруг левой его руки обмотали тот самый колючий надёжный шарф. Другой конец взяла Кодри, чтобы брата за него вызволять. Буростан же терпеливо стоял с открытой пастью посреди поляны и ждал. Наконец, Армахан, в полном своём обмундировании сделал глубокий вдох, разбежался и…и его поглотила текучая пульсирующая река. Но уже отнюдь не молочная, а скорее малиново-красная и студеная, словно в горле у волка царила зима. Первое о чем подумал Армахан: «О, ужас, я лечу в желудок огромного волка», второе: «О, ужас, это же наверняка кровь моих овечек» хотя после этой мысли он не удержался и слизнул чуть-чуть жидкости со своих губ и третья мысль звучала уже так: «Ммм…Как же сладко». Река безумным вихрем прокатила его сквозь длинную, холодную волчью глотку и принесла к порогу маленького горного домика со светло-зеленой крышей. Армахан оглянулся: вокруг, в легком тумане бродило стадо молодых ягнят. Один из них подошел к Армахану и начал тереться об его колени и урчать. Идиллия могла бы продолжаться вечно, но увы она была так скоро прервана громким голосом из дома:
—Армахан, Кодри, идите кушать!
—Армахан сначала дернулся, а потом оцепенел, ведь через него только что промчался маленький он.
—Выходит, я здесь призрак.
Он аккуратно снял ягненка со своих колен и проследовал вглубь дома. До головокружения знакомым и в то же время утерянным казалось все внутри: и скрип кленовой лестницы на пороге, и старый коврик у самой двери, и запах свежеиспеченного пирога, затмевающий любой кулинарный изыск Генриетты. Мама…
—Мама-мама, а какао будет?—спросил маленький Армахан. Маленькую, размером с кошку Кодри он держал за руку и та лишь молча пускала слюни на пирог. Она была еще сильно маленькой, для того, чтобы говорить о какао.
—Конечно. Оно уже варится в кастрюле. Вы пока садитесь, кушайте…
И дети, и их отец, и вся семья, все сидели за столом и … Армахан глядел на это с глубочайшим трепетом и урчанием в животе, он очень хотел надрезать пирог, но больше пирога он жаждал разглядеть лицо матери. Здесь, во сне оно было сильно расплывчатым, словно затуманенным кухонным паром. Время за столом будто остановилось…А мама тут же возникла рядом с Армаханом, теперь он глядел на нее, а она на него. И хотя ее лицо все еще оставалось замыленым, ухватить глазами какие-то его элементы: большие глаза, морщинки вокруг них, словно прибрежные волны, округлый нос…стало намного проще.
—Армахан, пойдем присядем, —она направилась в сторону голубого дивана в гостиной, что была наполнена теми же атрибутами, что и раньше: тот же диван, тот же разноцветный ковер, тот же камин с огнем, те же часы. Только все в этом доме, кроме двух призраков и часов на стене дремало и жило не в полную мощь.
—У нас не так много времени, —она обратилась взглядом к часам, те пошли быстрее. —а обсудить нам нужно очень многое, милый.
—Мама…
—Тшш…Ложись ко мне на коленки. —и он лег.
—-Я потерял овец.
—Нет, ты не потерял их. Они сами ушли.
—Нет, мам. Они бы никогда меня не оставили. Они теплые, надежные…моя семья. Мы любили друг-друга.
—Да, милый. Они и сейчас тебя любят и помнят о тебе. Но даже те, кто любит, вынуждены прощаться.
—Почему же они не попрощались со мной?
—Они не могли это сделать, Хани.
—Я скучаю по ним. Очень сильно.
—Ну-ну…Они здесь, они всегда рядом.
Армахан лежал в доме со светло-зеленой крышей, в гостиной на голубом диване на маминых коленях и глядел на ее лицо. Он чувствовал, как все старательно собранные им элементы вновь расползаются, а он, против воли погружается в сон.
—Время пришло…
Он проснулся на странной поляне, на ней уже не было тумана. Небо прояснялось и казалось, вот-вот из под облака выползет солнце. Армахан чувствовал сладкую тревогу после разговора с матерью и в его голове все крутились ее слова: «…даже те, кто любит, вынуждены прощаться». Он все брел и брел по поляне, бездумно прокручивая их в своей голове…и наткнулся на огромный пирог. В этот же миг все внутри и снаружи вдруг затихло и он и сам почувствовал: время пришло. Он достал свой пастуший кинжал, расправил, подобно огромной птице, руки и с разбегу этот пирог разрезал. Оттуда, из щели бесконечным потоком полетели ягнята и овцы, они все блеяли, и мурчали, и разлетались облаками по небу, заполняя его. Глубже и глубже…Весь мир медленно, в ритме дыхания волн наполнялся овечками…они все летели, летели…И Армахан летел вместе с ними…
Он пришёл в себя от горячих лучей солнца, усердно вылизывающих его лицо. Немного щурясь, он уже не был уверен, проснулся ли он по настоящему, или это очередной слой бесконечного сна, хотя первый вариант казался теперь реалистичнее: пастух лежал в центре волчьей поляны, окруженный со всех сторон маленькими синими волчатами. Они внимательно глядели то на его вздрагивающие пальцы, то на его сипящий длинный нос и даже когда он проснулся, прохрустел всеми своими костями и стал глядеть на них в ответ, их это нисколько не смутило. Достаточно скоро к нему спустилась Кодри. Хотя вид её по-прежнему сохранял легкую насмешку, что-то изменилось в ее глазах и в ее походке. Она молчала. Армахан тоже.
—С первым днем весны, брат.
—И тебя.
—Пойдем завтракать, Генриетта приготовила большой весенний пирог, у меня уже битый час слюнки текут.
И они пошли. И за ними потянулась стая волков, в меру голодных, в меру сытых, но пирог был достаточно большим, чтобы накормить им всю деревню. Еще из далека можно было завидеть Генриетту, Добрсона, Карла и даже Тетушку Милари. И всех-всех-всех, включая тех, кто целую зиму просидел в своей норке. Всех сегодня будила весна. А стадо овец неспешно паслось и игралось на небесных просторах. Таково было утро.
