Колокола, чей звон волнует сердце
И обжигает пламенем священным,
Поют, гремят, а весь народ почтенный
Вновь наслаждается божественным оркестром.
Услышит и глухой их голос бесподобный;
Лишь кто цыганки бойкой танца не видал,
На эшафот её со смехом провожал —
Те не поймут, кто дирижёр их просвещенный.
Уродлив, страшен, сгорблен пополам
И не подобен с виду человеку;
Искажено лицо, одно лишь видно веко…
Но кто же в храм священный дьявола загнал?
Звонарь чудовищный своё продолжил дело.
Он помнит взгляд её: пустой, усталый взор…
Как часто шла она судьбе наперекор!
И что ж? Теперь её томится в яме тело.
Веревкой жёсткой шея обвита,
Колышет ветер порванное платье…
Её он помнит полной жизни страсти,
Хотя она уже иною умерла.
Её он помнит пляшущей, поющей,
С румянцем залитым блистающим лицом…
Звонарь был потрясён таким её концом.
Кто смел забрать её, пока он сам живущий?..
Труп архидьякона был в землю погружен.
Горбун смеялся дико у его могилы,
Со всей своей не челевечьей силы
Надгробье бил кровоточащим кулаком.
Что в мире он любил?
Да было ли оно?..
Иль лживым сном прекрасный облик оказался?
Нет, вот он — труп её! Хоть слабый след остался,
Что не исчезнет вдруг одним ужасным днём.
И, дабы не сойти с ума от горя,
Он с нею вместе в яме ночевал,
Её ладони охладевшие сжимал,
С ней солнце провожая, с ней встречая зори…
Пройдут века. Замолкнет Нотр дам,
Оставив в прошлом тех минувших лет секреты.
Зато обнявшиеся в яме два скелета
Не обратятся пылью никогда.
