X Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

За кормой бушует море. Из-под тёмных глубин нарастает его утробное рычание пробудившегося зверя, вырываясь наружу низким, хриплым гулом. Гладь часто бугрится, колеблется, беспокойно шуршит помятой обёрткой матово-чёрной плёнки поверхности вод.

С высоты палубы море – это тысячи чёрных острых камней, и Нику кажется, что ещё чуть-чуть – и он полетит вниз, на камни, беспомощным мотыльком, насаженным на толстую булавку.

Но у мотылька есть крылья – большие или маленькие, они помогут улететь как можно быстрее и дальше от надвигающейся беды, а у Ника нет крыльев – ни больших или маленьких, ни размашистых, пёстрых – никаких, – у него только две человеческие ноги, мелкие и короткие, обутые в нелепо забавные, выцветшие жёлтые ботинки. Они подкашиваются от не-ра-ци-о-наль-но-го страха, – Ник услышал это слово в каюте какого-то состоятельного пассажира, – а ещё от тревоги и горячечного волнения.

Ник хочет спросить: «Кто разбудил его? Кто потревожил?»

Неукротимая стихия встаёт на дыбы, разбивает белыми вспышками застывшее в безмолвии небо, очерчивает бестелесными клыками силуэт, словно игрушечного, корабля. Недовольный ропот заполняет густой, вязкий северный ветер, он сотрясает палубу, и этот грохот сбивает Ника с ног на корточки, он хватается онемевшими ладонями за перила, всё его крошечное тело – раздуваемый штормом парус, ему хочется петь, кричать, рыдать, но его язык одеревенел, и из горла вырывается лишь блестящее белое облачко пара – маленький муссон в огромной иссохшей пустыне – и растворяется в слепяще тёмной дали неизвестности. Сердечко Ника гулко, шумно колотится от волнения и ужаса и в то же время восторга и благоговения.

Когда-то сестра сказала ему: «Каким бы ни был шум там, снаружи, твое сердце всегда будет биться громче». Тогда Ник не понял её фразы – не понимал и сейчас – но именно в этот момент она показалась такой подходящей и правильной.

 – Хочешь спрятаться, глупый? – раздаётся тихий, ласковый голос, стирая холодные, грозные тона ночной тишины. Ник не видит, но знает, что это сестра. Её ласковые руки касаются замёрзших плеч, скользят по дрожащим предплечьям к стиснутым ладоням. Вставай, – говорят они.

Ник встаёт.

 – От него не спрячешься, – поясняет, как неразумному, сестра. В голосе мелькает укор – но лишь на секунду – и снова глухие нотки отдалённости, отвлечённости, мечтательности, – и Ник понимает, что задумчивый взгляд сестры устремлён на небо.

Ник поднимает глаза: море и небо слились в единое целое, и это огромная, тёмная, бескрайняя неизвестность возвышалась над кораблем, над ним, над сестрой, – и всё живое казалось таким крошечным, кукольным и хрупким, каплей и песчинкой, соринкой и молекулой.

 – Но оно, как чудовище, – шёпотом признаётся Ник. Он не решается говорить так свободно, во весь голос, как сестра, – и от этого его щёки чуть трогает румянец. – Кто разбудил его?

Ник крепче сжимает пальцами перила и кидает быстрый взгляд на сестру – её тень неподвижна и спокойна, как если бы она стояла под греющими лучами знойного солнца.

 – У каждого настаёт это время, – в её фигуре сквозит улыбка. – Когда-нибудь оно придёт и к тебе, и тебе решать: разбудить и потревожить – или незаметно уйти.

Ник крепче сжимает скользкие, зыбкие перила. Совсем рядом тугим, набитым мешком на палубу с шипением налетает волна, разбиваясь о дощатый пол, звонко разлетаются брызги, и пара капель беспроглядно сумрачного моря расчерчивает прозрачный след на лице Ника. Ник недовольно фырчит, хмурится. Невысказанные вопросы роятся в его курчавой головке, светятся в светло-голубых глазах, но так и застывают на кромке полосы плотно сжатых губ.

 – А знаешь, какой вопрос тревожит меня? – неожиданно тихо-тихо, полушёпотом, доверительно спрашивает сестра. На некоторые доли мгновений близкая молния освещает фигуру сестры – размытые черты становятся четче, заостряются, и ярко-белая полоса отблеска падает, отпечатывается на её лице, на миг разделяя сестру на две кривые, неровные, изломанные части. И темнота вновь накрывает их мир.

 – Каково это, – говорит она, – падать. Иногда падение бывает таким коротким, что не успеваешь его прочувствовать. А что, если падать бесконечно?

Ник не может представить себе – каково это, падать бесконечно. Он знает, что падать – это всегда больно,  – в прошлом месяце дурак Джон поставил ему подножку, и Ник упал прямо на выставленные вперед ладони, раздирая кожу на руках и коленях до крови. Раны не сходили почти неделю и сильно болели, а Джона он тогда ударил в ответ… Да и вообще, что такое «бесконечно»? Долго, очень долго – дольше ожидания мамы в поликлинике, дольше всех дней, что просидел и просидит он в школе, дольше всех лет, что прожил на земле его дедушка, дольше всего, наверное? На ум почему-то приходят воспоминания о прививках – Ник до жути не любил уколы: этот долгий-предолгий момент, наполненный тягостным ожиданием, перед тем, как острие иглы вонзается в натянутую кожу.

Да и куда падать? Ник вскинул голову кверху, щурясь на далёкое, безграничное пристанище звезд…

Разве что в небо.

 – Бесконечно падать – ну разве тебе не наскучит?

Спустя секунду Ник слышит недоумённый смех сестры. Глупыш, – отсмеявшись, мягко выдаёт она. Но Ник не обижается, ему нравится, когда они вот так проводят время вместе.

Отголоски нежного девичьего смеха растворяются в светающей глади воды. На горизонте проступает просвет занимающегося зарева и разъединяет, рассекает бесконечное и цельное на две разные стихии.

Призраки прошлого уходят с приходом нового дня, и уже никто не вспомнит о вчерашней буре.

Ник встречает рассвет.