***
В юном небе родился мальчишка с серпом
Белокурый, как мать, скоротечный, как дождь.
Любопытный ребенок заглянул мне в окно;
Я ему улыбнулась и прочла пару строк
Евтушенко. Он весь заалел и сбежал.
Беспокойный, как лань, невесомый, как пар.
Я закрыла стихи, потушила свечу.
Милый мальчик! Я его подожду.
В зрелом небе сиял юный парень с серпом
Белокурый, как мать, вездесущий, как Бог.
Осторожный юнец заглянул мне в окно,
Улыбнулся, взял за руку, прочел пару строк
Евтушенко. К щекам моим кровь прилила.
Я алела, как свежий голландский тюльпан.
Он читал мне всю ночь, а на утро пропал.
Ничего. Я его буду ждать.
В мутном небе тихонько жил старец с серпом.
Белокурый, как мать, жизнь познавший, как Тот¹.
Мудрый дедушка стукнул два раза в окно.
Я его пригласила за письменный стол
И прочла пару строк, но теперь моих строк.
Старец вдруг улыбнулся, он встал и ушел.
Я смотрела на небо — его отчий дом.
Поняла. Он прощался со мной.
В ярком небе цвела своей силою мать
Белокура, как лотос, чиста, как хрусталь.
Словно фея, ко мне заглянула на чай
И сказала: «Спасибо. Прощай!»
Ко мне снова пришел мудрый старец с серпом,
С каждым разом он всё молодел. В одну ночь
Ко мне робко спустился с небес мальчик тот.
Я ему прочитала своих пару строк.
Он, краснея, сбежал, а я крикнула вдаль:
«Вот, смотри, я тебя дождалась! «
¹ Тот — египетский бог мудрости
***
Русокосая девочка взрощена в клетке — в теплой уютной теплице.
Страхам не веря, вышла однажды в сад, чтобы ветром напиться,
Но поджидали дети другие (их не хранили под крышей).
Мир оказался серым и скверным, холодным, как лед в Антарктиде.
Липкие руки, острые ногти впились, вцепились в малютку;
Белое платье заляпали кровью, кожу содрали со ступней.
Бренность её покусала нещадно, но девочка плакать не стала;
С ужасом глядя на дикие лица, она глаза вверх поднимала.
Так на пороге теплицы осталась, решая в какой мир ступить.
В теплице тепло, хорошо, безопасно, там сердцу милее жить,
Однако, жестокие лапища сада не пустят, не бросят её!
Оставив сердечко в теплице, шагнула, отдав свою бренную плоть.
Ветер угнал облака, вышло солнце и распятое тело согрелось.
Девочка русая вдруг улыбнулась, увидев чистое небо.
Вот для чего она выбрала бренность: неба не видно за тепличным стеклом!
Слезы скользнули, землю смягчили и крест с мертвым телом зацвел.
И среди полумертвого поля и пепла
Я хочу быть подсолнухом в лучике света.
***
Среди бескрайнего покоя кружатся птицы — тени их.
Как галочки с рисунков детских, струятся крылья вверх и вниз.
А небо (нежно и далеко) глядит в глаза через окно,
Цветами пачки балеринской вот-вот окутает всего.
И отчего по небу ходим единственно в коротких снах?
Ладонью ловим ветер мягкий, закинув голову назад,
Вдыхая воздух горько-сладкий… Зачем нам жить и не летать?
Прикованной к коре планетной, душой стремимся ввысь и вдаль.
Однако страшно оторваться от материнской нам земли,
А потому покуда живы ходить под небом будем мы.
***
Ты повсюду мерещишься мне.
Сумасшествие? — Очень похоже.
В звуках, запахах, в смехе людей,
В силуэтах мелькнувших прохожих:
Во всём вижу тебя. И мне тошно,
Мне тоскливо от этих мыслей!
Без тебя мне чуть-чуть одиноко
(Кому лгать? — очень много и сильно).
Ты забыл обо мне; я забыла
Лишь о том, как звучат твои мысли;
Но я помню твои поступки
И, конечно, твою улыбку.
И я помню тебя! Очень смутно
Помню наши с тобою беседы.
Ты — моя небольшая простуда;
Я — твой нежный и добрый ветер.
Ненароком нарушу душевный покой
И приду в твои мысли грозой.
***
Что б не делала я — я навеки грубой останусь.
Не «невежливой». Нет. Но с крестьянской харизмой в душе.
Мои руки до локтя в незримых для общества шрамах;
Есть присущая черни открытость несовершенств.
Во мне нету покорности, кротости и лучезарности взгляда.
Кровь бурлит в моих жилах, ведь я неприкаянный странник,
Потому как меня не плетут из ромашек, виол, мать-и-мачех.
Меня с жаром куют. Я — создание эпохи из стали.
