Пролог
Уважаемая редакция газеты!
Вы знаете меня, как завсегдатая вашего еженедельника, я выражаю благодарность за ваш труд и с каким постоянством вы радуете нас, читателей, своими статьями! Простите за мою излишнюю литературность, сложилась сама собой привычка писать, как пишут писатели, и к вашему сведенью, прошу прочесть моё письмо с должным пониманием.
Я прошу вас выставить моё объявление не с целью прославиться, и точно не преумножить своё богатство: всё, что я хочу сделать, это помочь ближнему – нет в мире ничего прекраснее, чем благодетельствовать без личной выгоды, абсолютно альтруистично! При мне феноменальный случай: очень необычная фотография юноши на фоне учебного заведения. Причём фотография сделана на довольно широкой пешеходной улице, но на ней нет никого, кроме самого юноши. При взгляде на него, невозможно не испытать противоречивые чувства – он выглядит не молодым и не старым, не бедно и не богато, его лицо выражает что-то вроде эмоций, а может казаться, не выражает ничего. Его губы сжаты и расслаблены, нос маленький и прямой. Его глаза наполнены и направлены в пустоту. Для кого-то они переполнены тоской, а для кого-то выражают ничего. Кому бы я не показывал эту фотографию, каждый морщился или кривил недоумённое лицо. При этом я часто спрашивал, знаком ли вам этот юноша, и мне всегда мотали головой в ответ. Вы не представляете, через какие адовы муки мне пришлось пройти, чтобы на размытом фоне выяснить, что это за учебное заведение, следом в каком городе и на какой улице было сделано фото. И не представить моё разочарование, когда я пришел туда, а не нашел ни единой души, которая бы знала этого юношу!
Я пишу сюда, продолжая его поиски. Мне неизвестно ни его имя, ни где он живёт (и жив ли он?). Поэтому, дорогая редакция, прошу выставить на новом выпуске моё объявление о пропаже человека. Заодно спрашиваю лично вас – знаком ли вам этот юноша?
Прикладываю ниже его фотографию.
С уважением,
Л. Георгиевич ******, 75-го года рождения.
Часть I
Пошёл холодный и моросящий апрельский дождь. Небо серело с каждой пройденной минутой, находясь в этой аудитории. Подперев рукой щеку, я следил за преподавателем, и старался оставаться сосредоточенным на лекции, однако считал минуты до конца пары. Бесшумный дождь продолжал моросить, и сквозь занавески бился тусклый свет, растворяясь в пространстве. Я стал черкать что-то на полях конспекта по мат. анализу, надеясь, это поможет на следующей домашней контрольной работе. Через мгновение, прозвучал звонок, и я как бы не спеша начал собираться, но в тот же миг на парту бросили мои результаты пересдач и сданных долгов, я схватил их и с толикой предвкушения стал смотреть… Как мой балл за семестр опять стал только хуже.
Подавляя отчаяние, я положил листы в портфель, встал из-за парты, и последним вышел из аудитории. Наш крайне болтливый преподаватель не обращает на меня никакого внимания, но я знал, что этим поведением он высказывает недовольство в сторону ученика. Он недоволен мной уже пол месяца.
Я и сам собой недоволен. Перед выходом из нашего университета, я столкнулся с однокурсниками, которые громко болтали и загораживали проход к гардеробу. Мне было каждый раз неловко в таких ситуациях, ведь я ни с кем из них не общаюсь. Я очень устал, и беспомощно стоял около них, открывая и закрывая мессенджеры, ожидая, когда они уйдут. Как же унизительно.
Добираясь до общежития в привычном одиночестве, я, опять оттягивая момент, решил «сделать крюк» и пройтись по Золотому проспекту, в котором много красивых исторических зданий. Здесь никогда не может полностью не быть людей, и, не давая отчёту, среди них представляю, что я ещё один винтик этого многомиллионного единого механизма, чувствуя себя так частью большого целого. Но через 15 минут я буду вынужден появиться в общаге, и, сев в автобус, я еду в промышленный район, где расположено общежитие.
Снова оказавшись в его стенах, я спешно и бесшумно поднялся на свой этаж, чтобы зря не беспокоить комендантш, и, разувшись около входа в наш квартирник, с глубоким вздохом вхожу в него: наша коморка (по-моему, это наилучшее описание такого места) была настолько маленькой, что три кровати еле образовывали между собой коридор, где мог пройти лишь один человек. Одна кровать была обычной, вторая – двухъярусной, я спал на втором этаже. Мои соседи – Тима и Мирон – как всегда, громко болтали, они не услышали как я поздоровался.
– Мирон, да не будет завтра лабы по физике, иди проект по инфе делать!
– Да завтра на паре у Евгаша сделаем, а щас дота.
– Какая дота, гений, мне Вика передала что завтра у Евгаша контрольная будет пошли на пару.
– Жадный вторник… Этот обезьянник опять нас ждёт. – Тим замолчал на мгновение – Ооо, Мирон, смотри, сливы Настюхи
– Тимос, я тебя когда-нибудь точно прибью… О, в натуре, какие фары! – и громко ржут. Я тогда протиснулся к своему рабочему столу. Мои отношения с соседями были неважные – в первые дни сожительства я пытался выстраивать общение, но вскоре они сильнее сблизились, и перестали обращать на меня внимания. Я же научился сливаться со стеной, и теперь молча занимался, стараясь почти не слышать их. Но иногда я наполнялся решимостью исправить эти неравные отношения, пробовал разговориться с ними, но это изматывало, и я толком не мог вставить свои пять копеек. Как итог, я сижу за своим захламлённым столом, надо мной окно, с которого сильно дует, и пытаюсь сосредоточиться на работе и перестать слышать их.
Но в один момент они так сильно заржали, что я бесшумно встал, собрал свои вещи, и направился в коворкинг нашего общежития.
Наш коворкинг всегда пустовал, за исключением Миши: он был аутистом, и хоть к нему все по-доброму относились, честно, никто не хотел с ним взаимодействовать. Я, оставшись без выбора, сел за любой стол и раскидал конспекты, записи, работы по математике. Учёба не давалась гладко, я потратил кучу времени, чтобы разобрать неравенства показательных уравнений и векторы, и только потом приступил к долгам, и всё это время терпел Мишины стоны, нечленораздельные звуки, щелканье и цоканье из его рта. Я посмотрел на часы – наступило время для сна, и коворкинг закрывают.
Неудовлетворённый я собрался и пошёл в свою комнату, уставши, не смотрел на соседей, бросил ученый груз на стол и пошёл в умывальню с зубной щеткой и пастой. Я окатил лицо холодной водой, и, уткнувшись в мысли, монотонно проводил щёткой по зубам. Я много думал об учёбе, о недоделанной работе, о том, как не смог выполнить всё сегодня, что планировал, и винил в этом прогулку по Золотому проспекту, о том, что мои соседи, как всегда, успешно сдадут послезавтрашний меж профильный проект, и кажется, завидовал их беззаботности, и думал даже о Мише, как он вообще может произносить такие звуки. Я думал и не заметил, как к умывальникам подошёл ещё один человек.
– Доброй ночи.
Я молчал. Но вдруг осознал, что это ко мне, спохватился и нервно пробормотал «Доброй ночи». Неосознанно нацепив глупую улыбку.
– Одолжи пасту, пожалуйста. Я свою в комнате забыл.
Я посмотрел на него: этот был парень на вид второкурсника, на нем была легкая футболка и шорты. Каштановые волосы растрёпаны. Его лицо выражало не то наглую уверенность, не то гениальную изворотливость, губы складывались в прямую улыбочку, глаза то ли серые, то ли зеленные, прищурены, и, казалось, всегда хитро смотрели.
От его просьбы было замешкался, но руки сразу ему протянули тюбик.
– Спасибо, приятель.
Только потом я понял, что таким образом эти гении экономят себе на пасте. Униженный после того, как у меня «стрельнули» зубную пасту, я уже стал убираться, как вдруг
– Скоро меж профильный проект, ты сто пудово уже делаешь?
Так он первокурсник!
– Ну да, то есть, нет, я только идею придумал. – я не говорил, а лепетал, за что мне сейчас стыдно.
– Бывает. Будешь, значит, со мной делать. Ты же не в коллективе работаешь, Олег Олопайлов? – ухмыляясь, бросился в меня фразой
Я опешил – моё имя знали, но я не был популярным. За моей спиной, конечно, ходили смешки, но они быстро угасали и забывались.
– Да, откуда ты меня знаешь? – я в пол оборота смотрел в его сторону
– А тебя волнует?
– Честно говоря, да.
– Ясно… – он опустил взгляд на раковину, а потом запрокинув голову, развязано протянул – Эх, и как тебе только не надоело жить в таком болоте, друг!..
– Это ещё в смысле? – Я не то, чтобы удивился, это персонаж очень меня заинтересовал. Так нагло психологическую помощь мне ещё никто не оказывал.
– Ну, сидишь молча, ни с кем толком не общаешься, пытаешься никому не мешать, и столько времени тратишь в одиночку зря!.. Но да, зато от общения времени высвободилось вагон, теперь не жалко тратить на такую ерунду.
– А тебя волнует? – срикошетил я.
– Не поверишь, меня – волнует! – выдержав паузы, ну очень театрально высказал он. – …А тебя, кажется, нет.
– Нет, меня волнует, конечно, просто, чтобы исправить это, нужно столько сил…
– Боишься переработать? – Этот парень звонко рассмеялся.
– Я, нет, я… у меня все ресурсы уходят на учёбу сейчас.
– Ну да, многого же у тебя прибавилось: двоек!
– Но это уже мои проблемы… – Мне стало обидно, что я впахиваю как лошадь, а всё пересдаю на два. Но это чувство я привык быстро заглушать.
– Бедолага, и долго же ты будешь так мучится? – Он посмотрел мне в глаза, своими пронзающими светлыми, вскинув брови и с толикой грусти, что ли – Ой, уже время, бывай, приятель!
– Постой! – крикнул ему у самого выхода – А как тебя зовут хоть?
– Женя – не оборачиваясь кинул он.
Перед сном я ещё долго вспоминал его, прокучивал наш необычный диалог, и с каким-то странным спокойствием с мыслями о нём заснул. Ну и зачем он устроил непрошенную психологическую поддержку такому, как я?
Часть IV
О господи, я проснулся в холодном поту. Было пять часов утра, сердце стучало так сильно, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет и мне не хватит кислорода, чтобы встать. Но я судорожно вскочил и схватился за голову крепко, что в ушах зашумело, а в зажмуренных глазах летали звезды. С каждым днём всё труднее и труднее просыпаться.
На парах я стараюсь отвлечься от боли, которая меня грызёт каждую минуту: я открываю очередной файл и восполняю себя тем, что не бесполезно в моей жизни. Вокруг проносятся однокурсники, преподаватели, люди, они обращаются ко мне, кто-то здоровается с ними, а я наблюдаю издалека. Воспоминания о прожитом дне, или даже часе, воспринимаются как сон – без картинки, без слов, а как предложение с расплывчатой фабулой событий.
Не знаю, сколько я уже так живу, и живу ли я вообще, но меня держит дело, держит «надо», держит Ксюша. Я так и не смог стать для неё лучше, а она смотрит на меня и улыбается, когда мы встречаемся в коридоре.
Я чувствую полный чан эмоций, но в то же время ничего. Меня переполняет то, что заставляет всё остальное неметь, стонать и гнать мысли – невыносимо. Невыносимо вставать по утрам, невыносимо каждое утро умываться, невыносимо встать из-за парты, невыносимо разговаривать, есть, дышать – меня не душат, но я задыхаюсь. Я живу, и в то же время умираю. Я встаю, и в то же время падаю. Или уже упал. Этим утром после душа у меня был обморок.
Когда я смотрю на Ксюшу, всё кипит. Я так хочу ей дать тепло и ласку, но у меня нет души, чтобы наконец почувствовать и начать что-то делать. Но мы всё-таки в отношениях, и я купил ей шоколадку.
– Ах, Олежа! Я тебя не просила! – Она была так счастлива, часто благодарила и смотрела своими сияющими глазами в мои так крепко, что я заулыбался до ушей –– Я очень люблю эту шоколадку… Я и тебя люблю. Спасибо, Олежка! – она сказала, что ей пора бежать, и ушла с другими в толпе.
Ксюша, моя милая Ксюша. Я безумно благодарен за то, что ты меня ещё терпишь. Я хочу принять тебя всю и подарить тебе самые дальние звезды, и даже те, что у меня кружатся в глазах. Но почему же мне не удаётся хотя бы ежедневно желать доброго утра?!
У нас сегодня был концерт, приуроченный к ежегодному празднику. Мы пересеклись с Ксюшей в коридоре и пошли в актовый зал вместе. Сев за один пуфик на имитированном ряде, позади всех, мы успели к началу комедийной сценки наших университетских активистов. В один момент я чувствую, под рёбрами, в самом животе, словно что-то оборвалось. И теперь вакуум сжимает и оставляет чистый ужас в самом сердце меня. Я замер, глаза расширились и не моргали, тело застыло так сильно, что я не мог пошевелить и косточкой пальца, дышал еле-еле и часто, выкатили слёзы. Но из оцепенения меня вытащила Ксюша. Она перед самым лицом мне показала телефон с мемной картинкой, где точь-в-точь передавалась моя эмоция. Я шукнул, типа смеясь, мне было смешно, и я правда старался показать это, и будто отпустило чувство неописуемого ужаса.
Через пару минут оно повторилось. Ксюши рядом не было, она ушла в туалет, а меня так измучал этот приступ, что я не мог больше здесь находиться и, как в пьяном бреду, встал, вышел и пошёл в общежитие. Благо я быстро добрался, хотя по пути был готов взорваться на месте.
Я вошел в комнату. Было тихо, было никого. Мои соседи ещё там, в актовом зале. Я дошёл до своего стола, меня сильно мутило и, упав на колени, я истошно завопил. Впервые то, что так долго во мне варилось, вырвалось наружу. Я не переставая кричал, слезы лились, но не падали. Что-то во мне рвалось изнутри, ужас поглотил меня полностью, и мне открылось – я не доживу до утра.
Да, я не доживу до утра. Это точка невозврата. Как мне спасить? Никак.
Захотелось очень сильно себя кольнуть. При мне было единственное, что могло сгодиться за острое, и я взял маникюрные ножницы, спустил штаны выбрал место на берде между ног, где точно никто не увидит. Я впился тогда острым концом в ногу, выступила кровь, но к своему удивлению ничего не почувствовал.
Вдруг пронесся звук захлопывающейся двери, я судорожно натягивал штаны.
– Что за дела, Олежа! Мне Ксюшу позвать?
– Чёрт, Женя! – мне было стыдно, даже если бы это был не Женя, – Какого чёрта ты тут забыл?
– Сколько можно поминать чёрта? Он тебя уже услышал. – он добрался и выхватил ножницы из рук – Ножницы детям не игрушки.
Я тогда почувствовал себя правда ребёнком, которого поймали за шалостью с поличным, и теперь безвольно он ждёт своего наказания.
– Ты меня услышал? Как я кричал – я прервал минуту тишины.
– Как тебе сказать… слышал, но не поэтому пришёл. Я всегда тут был.
– В смысле?.. – меня пробрали мурашки. Стой, неужели, такой свободолюбивый, он следит за мной? За мной установили слежку?!
Мир перевернулся буквально на глазах. Всё это время, меня, нечеловека, отслеживал кто-то. Я оказался слишком заметным, странным. Вдруг, не только он, но и Ксюша, и комендантша – все причастны ко мне?!
Так мыслить очень эгоистично. Но я был полностью захвачен этой мыслью, и с грохотом выбежал из комнаты. Я прокручивал всё – когда я был среди людей, как за мной могли следить, где и как меня находили. Я всегда знал, что я никогда не был полноценной частью любого коллектива – семьи, школы, работы, универа. Даже среди друзей я был чужим. Ноги меня донесли до чайной комнаты, где собрались почти все, кого я знал.
– Чего вы все хотите?! – Я закричал во всё горло, и заместо болтовни повисла тишина – Я спрашиваю, что вам от меня надо!
Молчание. Робкое шептание пронеслось где-то у стены. Кто-то достал телефон, кто-то уже начал снимать.
– Я прошу вас, прекратите рассказывать обо мне, говорить обо мне, смотреть на меня, забудьте меня вообще! Прекратите следить!! – я надрывал голос – Какая же зараза, что я нечеловек… – Я опустился на колени. Меня неистово трясло. Но вдруг послышался смех, слово «сумасшедший», и у всех на лице расцвела улыбка.
– Олопайлов, не переживай, мы очень скоро перестанем, когда о тебе позаботятся в психдиспансере. – Это был голос комендантши. Меня все окружили, насильно подняли и, как единый организм, понесли, куда – не знаю. Я впервые физически почувствовал то, с чем жил ментально – как поток людей вытесняет нечеловека. Как единый организм не смог переварить частицу, и её выталкивает. Я сопротивлялся, я кричал, но бестолку. Мутным взглядом я увидел Женю. Он стоял поодаль и мрачно на меня смотрел.
– Женя! – я инстинктивно закричал ему, но он продолжил стоять на месте.
– Никакого Жени тут нет, дурачок – это был голос Ксюши, полный слёз.
Часть V
По щекам градом посыпались мелкие и частые капельки дождя. Небо заволокло плотной серой наволочкой. В глаза то и дело падали мои черные локоны, и я не успевал поправлять их, бредя до дома.
Я возвращаюсь с пустым животом. Я долго брёл домой: я не ел и не спал несколько дней. И когда я добрался до него, у самого входа стоял Женя. Он смотрел на меня полным горести взглядом, протягивая сверток с бутербродом. Я жадно накинулся на еду, я пил воду из своих промокших рукавов. И хоть это было дико, Женя меня не останавливал. Он молча дождался, когда я доем, и спросил, хочу ли я обратно.
– Что? – переспросил я.
– Ты хочешь вернуться в общежитие?
Я задумался. Пока я брёл в бреду, позабыл всех – семью, общагу, близких. Но сейчас я вспомнил, что мне надо.
– Мне надо учиться…
– Да? Тебе так надо учиться, что ты забыл о себе и брёл до дома бездумно?
– … Учиться, ведь это моё будущее. Я не будет будущего без того, чего сам себе решил. Это моя суть – если не могу существовать в обществе, то буду существовать для себя, для своего будущего. Мне нужно оно цельное, а если не смогу его достичь – погнию в людском болоте.
– Душой ты не человек, но homo sapiens. Никто не может так долго это терпеть. – Женя смотрел прямо на меня. Наши взгляды соприкоснулись, я завис и долго смотрел на него. Вдруг, увидел себя на месте Жени. Я был в его одежде, в его позе, у меня были его руки – я был им.
– Ты всегда был тем, кого называл Женей.
Я оцепенел от ужаса, я опять закричал.
– Всё это время ты был один, Олег. Это и было твоим целым – ты и Женя. Вы вместе составляли Олега Олопайлова. Вы никогда не покидали друг друга, и теперь точно осознаёте себя как одно целое.
И что теперь? Как я буду жить дальше? Я спрашиваю себя, какого чёрта всё пришло к безумству?!
– Потому что не общество, а ты не вынес себя. Быть нечеловеком – этого никогда не расскажешь человеку. Нечеловек может жить, как все, в оболочке даже самого заурядного человека, но его суть рано или поздно будет проявляться наружу. И тогда на него будут падать косые взгляды, он будет окружен людьми, которые его не замечают, ведь не хотят иметь дело с теми, кто выбивается из «нормальности», потому что цель человека – его душевное спокойствие. Амбиции, цели, планы – всё человек придумал для своего душевного спокойствия. Но нечеловек не живёт этим, нечеловек смотрит на мир иначе и не может следовать этому правилу человечества, и, чтобы выжить, начинает человеку подражать. Чем больше неудач, тем сильнее падает в отчаяние. И ведь у нечеловека никогда не получится стать человеком, но он обманывает себя, так и продолжает играть пьесу. В какой-то момент, нечеловек впутывается в любовь. О, горе нечеловеку, кто познал любовь! И тогда совсем разочаровываясь в себе, ломается окончательно. Нечеловеку свойственно бороться за своё место, как трава, которую сами не замечают, как топчут, а она растёт. Нечеловек – загадочное существо. Оно homo sapiens, но не чувствует в себе человеческой души. Оно не понимает единых человеческих устоев и почему другие его не принимают. И остаётся, как в мыльном пузыре, среди людей, но без возможности касаться их. И судьба у каждого нечеловека такова – сорваться, так и не распустившись.
Мне горько. Я так долго мучался, чтобы сейчас понять – я зря пытался выжить здесь. Если это не моё место, и никогда им не будет, то зачем оставаться.
– Ты просишь стереть себя из мира?
Да, я прошу, чтобы стёрли любой мой след в этом мире, и в памяти людей, будто я никогда не рождался.
– Решено. Однако… ты не исчезнешь, ты продолжишь жить в этом мире так, что каждый встреченный тобой человек тут же будет тебя забывать. Ты будешь жить в этом мире как чужак.
– А когда я так не жил? – И вдруг наступает темнота.
Я моргаю, и вдруг оказываюсь у порога своего университета. В руках выписка из психдиспансера, я стою на шумной улице, слышу и вижу людей, машин, вспышку фотоаппарата. Я живу и не живу, я свободен и безволен, я существую и не дышу.
Моя жизнь началась заново.
