Часть 1
1
– Даже не вспоминай, я убил её. Остались ещё две.
– И тебе её не жаль?
– Нет, совсем нет. Давно пора было это сделать.
– А первая – это кто?
– Это пай-мальчик, абсолютно не готовый к реальности. Оставшиеся личности более жизнеспособны…
– Имена-то у них есть?
– А нужны?
– Не знаю. Думаю, их было бы легче обозначать.
– Например, я не так давно убил Алика, и по нему очень скорбел Ян. Еве как всегда было всё равно, потому что её это событие напрямую никаким образом не затронуло. Так?
– Угу, примерно.
– А у твоих есть имена?
– Нет.
Они синхронно сели на скамейку. К радости, близко не оказалось лип, поэтому она была более или менее чистой. Не липкой, по крайней мере.
Один из них – тот, что был в клетчатой рубашке нараспашку – закинул ногу на ногу и продолжил:
– Года два назад, я в одном из сочинений написал, что во мне живут три личности: как меня воспринимают окружающие, как себя воспринимаю я и что я есть на самом деле. Учитель сказал, что во мне их намного больше. Наверное, поэтому у них и нет имён.
– Да… Может быть, я тоже не со всеми личностями знаком. Но уверен, мы поладим…
2
Еве действительно было всё равно. Её меньше всего интересовал инфантильный Алик, который стоял у штурвала по меньшей мере пятнадцать лет. Уже больше года она живёт с Яном, который сейчас отводит душу за рисованием.
В целом, Ян и Ева неплохо сосуществуют и почти не ссорятся. Живут тихо, каждый для себя. Но! Иногда они устраивают генеральные уборки. Выкидывают всякий хлам, делают перестановку, реже – небольшой ремонт. И это перерастает в настоящую революцию. Каждый из них считает, что у соседа намного больше ненужных вещей, от которых немедленно нужно избавиться. К счастью, в итоге поединок заканчивается компромиссом. И чаепитием на куче сломанной мебели.
3
Хрясь! – банка с гуашью открылась. Из-под крышки выкатилось колечко сухой, спрессованной краски.
«Видно, уже давно пересохла», – подумал он.
Действительно, все краски лежали уже почти год нетронутыми, в задвижке шкафа рядом с письменным столом. Они всё так же, как и год назад, были выстроены аккуратными рядами, от светлых к тёмным.
«Да-да, правильно, пять лет художественной школы, всё коту под хвост. Похоже, скорее кошке. Да усядешься ли ты наконец?!»
Последняя фраза относилась как раз к кошке, трёхцветной, почти полностью белой, которая уже не одну минуту выбирала удобное положение у него на коленях.
«Точно, белый! Три банки осталось! Ведь всё с расчётом на то, что продолжу рисовать!..»
Но вот, все краски открыты, добрая половина, конечно, уже высохла, и в банках образовались однотонные фьорды с расщелинами, но, в целом, рисовать можно. Чистый акварельный лист лежит посередине; по одну сторону от него – ряды банок, по другую – стакан с водой, тряпочка в жёлтый квадратик и бумажная палитра.
«Всё как в старые добрые времена».
Но теперь – самый интересный вопрос – что рисовать? Итак…
4
Через четверть часа, чуть не плача, он всё так же сидел в окружении атрибутов искусства перед листом, на котором почти невидимыми линиями показывались стёртые карандашные штрихи. К слову сказать – заплакать, зарыдать, впасть в истерику и прочее он не мог. Вот такая «слёзная импотенция». Иногда он точно знал, что хочет порыдать всласть, но просто не мог. Знал, что на его месте нормальные люди без труда льют ручьями горячие потоки слёз.
В том-то и дело, что нормальные… Нормальным он себя считал меньше всего. И на это у него было много причин.
Но для начала – его звали Вико. Начиная с семнадцатого дня рождения, ему официально всегда шестнадцать лет. Глядя на него, нельзя сказать, что он был очень странным. Он просто был не таким. Не таким, каким хотели видеть его сверстники – им был нужен человек — душа компании, словом, экстраверт и активист. Не таким, каким хотели видеть его взрослые – они нуждались в определившемся, зрелом человеке, которые не отвечает на вопросы о будущем инфантильным «Не знаю». Наконец, не таким, каким хотел видеть себя он сам.
Но всё-таки Вико не был абсолютным одиночкой: у него друг.
Итак, у него был друг…
5
– Держи свою селёдку!
При этих словах плюшевый кит, в полметра длиной, наткнулся на айсберг из одеяла, под которым мирно спал Марк.
Почувствовав, что младшая сестра опять швыряет в него кита, он присел на кровати, проворчал что-то сквозь сон и перевернулся на другой бок. Пролежав в таком положении пару минут, он снова присел на кровати, подогнув под себя ноги, и бесцельно уставился на дверь.
Примерно так начиналось каждое утро Марка в течение лета. Кит, который за ночь переселялся на пол, утром летел обратно. Сестра не перестала называть его «селёдкой» только потому, что завидовала. Шторы в комнате без Марка так никто и не открывает по утрам. Темно, как в погребе.
С характерным треском разъехались шторы, и комнату наполнил бестолковый белый свет пасмурного утра. Раньше он всегда начинал день с вестей извне, но теперь один только внутренний мир давал предостаточно.
Сказать, что Марк сейчас не в лучшем психологическом состоянии – ничего не сказать. Над ним грозовой тучей висит переезд. Даже когда он говорит об этом с гордостью (большой город, возможности и прочее), слова не звучат убедительно. Скорее обречённо. Как будто за этими слова прячется грустное оправдание – в любой ситуации нужно искать плюсы.
«Ну вот, – начал он размышлять про себя, – за вчерашний день я смог заставить себя немного прибраться и прочесть пару глав из книги. Прогресс, я считаю. Сижу дома, закрылся, отказываю всем в общении».
Марк вздрогнул. Он поймал себя на том, что в упор смотрит на гору коробок в коридоре, в которых ровными стопками, корешок к корешку, лежат книги.
«Вот почему люди не гуляют молча? – продолжал он. – Ведь нужен человек, с которым можно помолчать! Хотя… Многие наедине с собой не могут помолчать, а тут ещё и с другими…»
Кухню заполняло шипение чайника. На экране телевизора туда-сюда ходил метеоролог, размахивая руками и рассказывая об атмосферных фронтах.
Вода перестала бурлить и стараться преодолеть прозрачную чашу чайника. После щелчка она тихо улеглась. Прогноз погоды сменила пёстрая и шумная реклама.
«Ненавижу телевизор. В моём доме его точно никогда не будет», – мелькнула мысль, здравая, между прочим, у него в голове, и он стал наливать кипяток в кружку.
«А кто сможет гулять молча со мной? Думаю, это один человек. Тот, кому вечно шестнадцать».
6
Музыка в наушниках Вико на секунду прервалась, но тут же заиграла вновь. Новое сообщение. «От кого?» — глупый вопрос, ведь вариант, на самом деле, только один. ОН.
Наверное, они слишком хорошо друг друга знают. Хоть и недолго. Чуть больше года. Казалось бы, совсем ничего, но не в этом случае.
Марк – первый друг Вико. Всё детство таковых не находилось. Он был, как парикмахер, которого ненадолго пускают в свою жизнь, чтобы потом напрочь забыть о его существовании.
А тут в марте, когда солнечная оттепель соседствует с метелью, на него неожиданно свалилась родственная душа. Долгожданная, можно сказать. И он всеми фибрами души чувствовал, что это именно тот самый друг. Один-единственный друг. Первый друг.
Марк
Сегодня, 19 августа
Привет, у тебя есть планы на завтра? Не хочешь помолчать, примерно в 5 вечера на нашем месте?
«На нашем месте». Более точное и при этом лаконичное месторасположения вряд ли можно придумать. Оно значило «на бордюре прямо напротив дома Марка».
Вико знал это место буквально наизусть – он обошёл серые линии бордюров во дворе вдоль и поперёк, изучил взглядом все окна и подъезды соседних пятиэтажек хилого вида, которые кругом обступили скромный квадратик малоэтажного рая. ЕГО дом. Никто толком не знал, каким образом небольшой двухэтажный дом семьи Марка оказался там, где не принимают понятие «частная собственность». Отсутствие знаний местные жители тут же заполнили сплетнями и теориями на любой вкус…
Вико часто заходил сюда просто так, чтобы пройтись вдоль лип и ещё раз посмотреть на коричневую дверь маленького светло-персикового дома, надеясь, что из неё вдруг выйдет Марк. Но он никогда не появлялся в дверном проёме.
«Возможно, оно и к лучшему», – думал Вико всякий раз и уходил восвояси со двора.
7
Выйдя из ванной, в халате, с сырыми волосами, Вико тут же упёрся взглядом в стену коридора с календарём и назойливо тикающими часами. 20 августа. Без четверти полночь. Непривычно большое количество сил в конце дня так и говорит: «Самое время подумать. У тебя впереди целая ночь».
По-осеннему промозгло. Чтобы не замёрзнуть ночью, нужно закутаться в плед и в таком виде лечь под одеяло.
Вдруг немного скрипнул и продавился матрац – пришла кошка, почуявшая, что где-то в доме появилось новое уютное местечко. Прокравшись от ног Вико к голове, она явно хочет под одеяло, чтобы провести там не больше минуты и, вылезши обратно, спрыгнуть с кровати и отправиться на поиски других уютных мест. Но, поняв, что на этот раз швейцар ленится открывать врата душно-тёплого тканевого мира одеяла, это урчащее создание располагается на подушке и, потоптавшись немного на месте, сворачивается и ждёт, пока её погладят.
А мысли, как мячи на теннисном корте, спешили сменить одна другую.
«Кто бы подумал: молчание бывает осмысленным, наполненным, а бывает натянутым и пустым. Ничего не значащим. Когда молчишь, обращаешь внимание на детали. Когда молчишь с близким человеком, слова становятся не нужны…»
Перевернувшись на другой бок и удобно перехватив одеяло, Вико почувствовал подступающие слёзы. В этот день он понял, что может молчать только с одним человеком – с Марком. Через пару лет он всё равно уедет, оставив Вико наедине со своими мыслями. Совсем одного. Ему не с кем будет провести время за разговорами. Ему будет не с кем помолчать…
Когда родители говорили Вико, что не стоит так зацикливаться на людях, строить вокруг них буквально всю свою жизнь, он предпочитал игнорировать их. Не бывает же так, что близкие люди за мгновение теряют связь друг с другом, становятся чужими людьми, которые миллионами шагают каждый день по дорогам и тропинкам. Нет, это невозможно, нереально, так не бывает! Он не готов снова становиться тем парикмахером, каким был всё время до этого…
Всё ещё лёжа, он попытался дотянуться до будильника. Поняв, что это не кончится ничем, кроме падения с кровати, он включил свет над кроватью и, сев, посмотрел на часы. Далеко за полночь. Слёзы ушли бесследно.
Плюхнувшись на кровать, Вико со щелчком погрузил комнату во мрак…
Часть 2
8
Лету никогда нельзя верить – уж слишком быстро оно проходит, шумно и красочно, пустив пыль в глаза. И не успеваешь их протереть, тут же лицом к лицу оказываешься перед серой нудной пропастью осенних дождей, слякоти и повседневности. Ещё недавно все кричали, просушив одежду от июльских ливней, что тёплое лето, о чудо, прекрасное лето вернулось в город.
Но на деле оно и не думало возвращаться. Может, это и не так заметно, но каждое дуновение ветра, каждое облако и каждый закат говорят, что осень уже ждёт у порога. Теперь город ожидали сначала кучи сухих листьев, потом слякоть и грязь, а потом уже снег.
Но пока парк наполнен неприятным запахом гниющего липового сока, который покрывает все дорожки, отчего они становятся невозможно липкими. Здесь же, на лавочке, которая не так сильно пострадала от липового дождя, сидит, сутулясь, хмурый подросток с рюкзаком на коленях. Кажется, что он хочет стать невидимым, исчезнуть среди первых жёлтых листьев, раствориться в липком дереве скамейки парка. Пустым, стеклянным взглядом в обрамлении припухших век он смотрит перед собой, в липкую серую пустоту брусчатки.
Просидев без движения почти полчаса, он машинально встаёт и устремляется вон из парка. Идёт быстро, потому что ему некого ждать, он всегда ходит один. Или с Марком.
Вико передёрнуло. Он пытался, долго пытался выкинуть Марка из головы, но снова и снова мыслями уносился к порогу светло-персикового дома.
9
Именно там неделю назад оказался Вико, когда возвращался с очередной одиночной прогулки. Облупившаяся зелёная краска липовых листьев открывала коричневатую ржавчину. Корни вязов желтели опавшей листвой. Вдоль заборов шуршал пыльный ветер.
Ещё ступая по бордюрам, Вико увидел на двери большую красную табличку. Подойдя ближе, он увидел на ней надпись «Продаётся» и номер телефона. Там же, на подоконнике рядом с дверью под козырьком лежал аккуратный свёрток в обёрточной бумаге. Сверху наклеен небольшой блокнотный листок. На нём аккуратно выведено «Для Вико».
10
Буквально добежав до скамейки около подъезда соседнего дома, Вико ощупал свёрток. Сквозь обёртку выступали твёрдые корешки. Книги.
Их Вико давал почитать Марку ещё давно, вскоре после того, как они познакомились. Достав обе, он сосредоточенно проверил каждую страницу, от корки до корки, ожидая, что внутри будет конверт с письмом, с объяснением, с прощанием. Но, кроме непрерывно подающих берёзовых семян, там ничего не было. Не было видно и следов чтения.
«Ничего», — прошептал Вико себе под нос. Его колотило. Несмотря на шарф, буквально намотанный на него. Нет, Вико не дрожал мелкой дрожью, ему не было холодно в парке прохладным вечером в конце лета. Он чувствовал себя мумией – с привычным фасадом кожи снаружи, которая картонной коробкой хранит пустоту.
Сначала мысли, как люди на вокзале, носились туда-сюда, судорожно разбирая и собирая вновь дорожные сумки, чемоданы, рюкзаки и тюки в поисках документов, запасной пары носок и прочего.
Из рюкзака памяти Вико извлекались воспоминания о Марке: знакомство, школа, молчаливая прогулка, оказавшаяся последней.
«Почему? Почему? Почему?» — прозвучали гудки поезда, и рюкзак снова наполнился. При ярком свете перрона последний поезд, кряхтя и покачиваясь, скрылся в промзоне…
Вокзал опустел. Мыслей больше не осталось – они все пару минут назад скрылись из виду.
Вико бессильно опустился на скамейку. Он почувствовал внутри буйную пустоту, которую нужно было срочно заполнять хоть чем-то.
А между тем природе было абсолютно всё равно, что происходит в душе тихо рыдающего подростка в сонном дворе. Она играла свою пьесу, а Вико был для неё декорацией, которую по завершении бесцеремонно кинут в пыльный угол.
«Две оставшиеся личности тоже умерли», — подумал на мгновение он и уткнулся головой в шарф, сырой уже почти насквозь…
11
Стояла необыкновенная тишина, которая бьёт по ушам. Казалось, ещё чуть-чуть, и можно будет услышать звук падения пыли. Но её там не было, как и Евы с Яном и их имущества – в вакууме нет ничего, даже воздуха.
Душа Вико стала в тот вечер пластиковой бутылкой, которая схлопнулась сама по себе, не оставив места для внешнего мира…
Часть 3
12
Конец ноября. Морозный воздух наполняет лёгкие и приятно колет лицо. Город будто очарованный, замороженный, загипнотизированный.
Безветрие. Где-то дальше люди спешат на работу или просто спешат, садясь в машины и сигналя по поводу и без него. Но здесь, на набережной, никого нет. Да это и не удивительно – кому вздумается бродить здесь в холоде расцветающего дня?
А вот здания, любопытно выстроившиеся вереницей вдоль воды, несомненно, любуются розоватым светом на своих стенах и окнах. От этого их холодный камень становится мягким, задумчивым, нежно-влюблённым…
Вода не плещется шумно и бурно. Она только немного вздымается и опускается, как грудь спящего; хотя ночью она пыталась поглотить гранит набережной, но, осознав превосходство противника, отступила, оставив после себя лишь застывший ледяной след. Из звуков слышно только мерное, жалобное постанывание цепи причала да звонкие шаги по камню.
Солнце не ждёт, медленно понимается над лесом, сверху окаймляющим воду. Оно уже облило своими розовыми лучами половину зелёного склона, покрытого инеем и опавшими листьями. Но не снегом. Ещё не время…
Ещё, шурша по асфальту двумя парами мелких колёсиков, может кататься лыжник. Ещё стая уток, населяющая залив речного вокзала, может оставаться в городе.
Дальше по набережной – отель на сваях. Вода под ним уже не мирно колышется, а нашёптывает в тайне от солнца свои секреты.
Здесь – тоже утки. Зелёные шейки лужаек и коричневые – опавшей листвы, на барашках волн. Они плывут медленно, немного лениво к гранитной лестнице, чьи нижние ступеньки и площадка у воды абсолютно затоплены, съедены жадной водой.
А в том мире, где шарит шум сотен тысяч ног и сигналов машин, нет уток. Есть только голуби и воробьи, которые облепили барельефы колонн и слились с фасадом, стали его частью. Даже выстроились в профиль, чтобы лучше было их рассматривать.
13
Поезд проскрипел финал своей симфонии и остановился на вокзале. Из вагона высыпались пассажиры, обвешанные вещами, как новогодние ёлки. Над их головами тут же выросло облачко пара.
В сквере напротив здания вокзала, на замёрзшей скамейке сидел Вико, обняв рюкзак и положив на него подбородок. Казалось, он уже примёрз к холодному дереву.
Сидел, бесцельно смотря в сторону безводного фонтана.
Слезы выкатывались из его глаз и, проделав путь до носа, повисали на верхней губе. Он не стал их вытирать. Он даже не обратил на них внимания.
Он часто приходил сюда. Сидел и молча наблюдал за неуклюжими пассажирами, троллейбусами в цветной рекламе и поездами.
Они постоянно прибывали и уезжали, не оставив на вокзале и следа своего присутствия. Как Вико, который стал парикмахером в жизни Марка…
