В помещении головной убор снимают, стягивают или стаскивают — в зависимости от расположения духа и темперамента носителя, но никак не в случае пожарных шлемов. Меня сорвали, сбросили, как тяжелую ношу, но я стерпел афронт и не сетовал на небрежное отношение, ведь это обычное дело, через которое я прохожу по десять раз на день, а то и больше. Ох, как бока-то прихватило! Сегодняшние операции не прошли даром. Я весь чумазый, черный, вывалянный в саже, и эта несмываемая копоть сидит на мне пыльными подпалинами. Но мне не привыкать к моей доблестной, но, окутанной горечью непроглядного дыма и кровожадных пожарищ, судьбе. Я остаюсь в предвкушении отдыха после очередных истязаний, но мой обладатель вновь сгребает меня дрожащими от усталости руками с прохладного стола. Губа у него треснула, а веко расплылось под фиолетовым синяком, на лбу расположилось пару волдырей, из-под редких порослей жидких волос выпучилась засохшая капля крови. Всего несколько выездов навстречу свирепеющей стихии, и кожа его дряблее и суше, а в глазах горит вечный пожар и поднимающийся от него клуб дыма, окутывающий ресницы и веки, идет все выше. Хозяин нахлобучивает меня на голову, мимо проносятся два других спасателя, он пропускает их к машине, водитель что-то выкрикивает и параллельно включает сирену. Я на мгновение оторопел, — обычно он не пускает в ход мигалку раньше выезда, но раз так надо… По стенам заелозили багровые блики, и помещение наполнилось истошным, навязчивым воем сирены. Послышался громкий топот тяжелых кожаных подошв, перезвон глянцевых карабинов, шуршание грузной одежды, и лишь я сохранял скромное молчание, плотно сидя на голове хозяина. Весь этот гвалт продолжался недолго, около 45 секунд, затем до меня донесся глухой стук металлического дна машины и удар захлопнувшейся двери, и, наконец, все звуки этой эпопеи прекратили свое существование, — мы оказались в герметичном автомобиле.
Движемся по шоссе. На детской площадке беззаботно резвятся дети, а их матери увлеченно разговаривают между собой. Но вот, дети услышали вой сирены и обратили свой любопытный, пытливый взгляд на огромный красный «Камаз» и, разинув рты, невольно плетутся по песочнице, стараясь не потерять за деревьями и фонарными столбами неожиданное зрелище. А мамы беспокойно поглядывают на зачарованных детей, боясь, что те споткнутся и расшибут себе носы. Тогда они станут красными, как пожарная машина или… или тот же я. Приближаемся к оживленной части города, как эритроциты, проникнувшие в аорту, и ожидаем первых неудач. Впереди пешеходный переход, выполняющий роль самого бурного и сутолочного места в населенном пункте; неудержимый поток суетливой жизни проходит проезжую часть, сзади не спеша шествуют несколько непримиримых поклонников вечно зеленого светофора, хотя уже давно светит его багровый глаз под коротким козырьком. Наш водитель крепко хватает теплый от непрерывных сжатий руль и резко сворачивает на соседнюю полосу. Мы объезжаем настырных пешеходов и выманиваем из хвойных закутков одинокую проселочную дорогу.
Меня настигает гадкая боль. Мой обладатель прислоняется головой к жестким перилам. Водитель изолирован от нас стеклянной дверью. Лишь иногда его голова мелькает из-за невзрачной притолоки под действием немощёных, ухабистых дорог, на которые нам довелось заехать. Машину трясет, а рев мотора и непрерывный гул сухарями скребутся в мои стенки. Каждый приступ журчащего пищевода громады голова и прут перебрасывают меня, словно узел с виноградом, и все во мне развязывается и перетирается, и несмолкаемый стук аккомпанирует вою металлической структуры. Наконец, мой хозяин положил конец этим страданиям и поднялся. Меня тут же окутывает упоение спавших потуг, и вокруг ласковые, обширные леса… Автомобильный скрежет сменяется щебетанием птиц. Он вновь присаживается на мягкое сидение, поправляя меня двумя руками, как пилотку. Мне стало щекотно, и я уже готов был прыснуть со смеху, но пожарный прервал общее молчание:
— В том же месте?
— В том же, том же, — откликнулись на его вопрос.
— Но это же немыслимо! Регулярные пожары… Давно бы уже определили здесь другое заведение, цивильное и культурное, — с негодованием проговорил он.
— Напрасно, ты что ли служишь? Это ведь ночной клуб — место не слишком манерное, вернее даже непристойное, угловое. Там царит произвол и праздность, а дай человеку волю…, да ты и сам видишь.
Я с каким-то бесчувственным зевком заелозил взглядом по лицам. Наконец, мой хозяин повернулся, и я уткнулся в двоящееся стекло. Вдали вздымались к небу прозрачные отрывки дыма, как куски порванного шелка. Нам суждено вновь столкнутся и бороться с бушующей стихией. И вот перед нами несколько промчавшихся домов, десяток иронических физиономий и озадаченных лиц, один поворот, единственный переулок, последний закуток. Нам вновь открывается привычная картина, жгущая глаза, омрачающая лицо и покрывающая плотной коркой сердце. Мы неуклонно двигаемся по заданному маршруту, и душа содрогается при каждом повороте, терзаемая предопределенной судьбой и безжалостным обетом. И ты бы уже все отдал, лишь бы не прозвучал визгливый лязг тормозов. Холодный пот стекает по моим внутренним стенкам, я уткнулся в неровную дверь и ожидаю роковой остановки. Но вот водитель колотит по педали тормоза, машина подается вперед, словно конь встает на дыбы, и мертво встает на месте. Механические двери расходятся перед нами, в глаза бьет невинный, дневной свет. Мы совершаем несколько коротких шагов вокруг машины и всем телом ощущаем, как сильно и беспощадно пышет громадное кострище.
Капище. Безумное приношение Дионису. Плотная дымовая завеса снижает видимость до жалких потемок, мы придерживаемся стенки, а я обтираюсь об когда-то выбеленную стену. Теперь с нее сыпется зола и слой копоти. Возле нас свирепствует инфернальный огонь, прикасающийся к нам длинными, коварными языками. По моим стенкам тянулись рогозы застывших от пота волос, и внутри меня будто вскипело озеро, будто дымилась набухшая ряска, и резала живот, взметаясь, чешуя. Сбоку рухнула оголенная, истерзанная балка. Я давно уже забыл про безмятежные костры, мирно потрескивающие у ног. Уши закладывает свист неугасаемого пламени, на наших глазах трещат своды под угнетением кровожадного пламени, а впереди грохнул выстрел наколенного кабеля. Мы прошли порядочное расстояние, как неподалеку послышался плач и истошные крики. Вдруг в том же месте послышался глухой стук падения и треск дерева. Крик сменился стоном, но рыдания мгновенно прервались. Я стал различать учащенное дыхание четырех спасателей, а точнее хриплые вдохи, доносящиеся из противогазов. Сзади от нас разнесся гром от взрыва. Наверняка это баллон с пропаном. Теперь слышны выдохи только троих, но пламя верно пожирало останки чего-то до пожара цельного и востребованного.
Вскоре мы нащупываем угол и различаем лежащую женщину на ничтожном участке уцелевшего пола. Мой хозяин тут же хватает ее и устремляется к выходу. Она невероятно горячая и испещренная ожогами. Лихорадочно заглатывая воздух, дышит она через раз, будто одно легкое работает за двоих. Ремешки на мне опалились, расплелись и хлестали меня по лицу. И вот после продолжительной заминки она должна вдохнуть, но воздух будто превратился в плотный комок и застрял в горле. Я начинаю беспокоится и забываю про все свои переживания и предрассудки, и ожидаю, что вот- вот она сделает глоток этого непримиримо горячего воздуха…
Хозяин начинает бежать все быстрее. Крючья арматуры вырвались из бетонной плоти и посреди мреющего пекла, и они казались живыми и гибкими. Дом чернел, и только впереди, в проходе был свет. Хозяин перепрыгивал через обломки и шнуры, и я, плотно сидя меж предгорий его плеч, в тоже время пустовал, болтался. Воздух сжимался вокруг нас, вытягиваясь в намыленный, раскаленный коридор. И нас гнало, быстрее дыхания, быстрее взгляда, быстрее силы и веры. Ничто не успело бы нас остановить, и свет приближался. С еще одним рывком я подался вперед и взглянул на нашу спутницу. Волосы кое-где выгорели, кровавые бороздки пеклись на взлизах. Глаза, рот, сознание- все сомкнулось, и может только она могла понимать различие между двумя светами.
Вдруг что-то больно врезалось в мой козырек. Нас все несло, впереди взвизгнуло, и козырек разбился. Хозяин пригнулся, его приподняло и с силой швырнуло к проему. Тут я немного накренился, меня легко поддело, и взгляд мой зашагал все выше от света — к тьме угля. Взгляд шел дальше, пока не покрылся заревом пламени. Камыши во мне сухо повалило ветром, ряску смело, озеро с рыбой выпили. Я упал на пол горящего коридора. Воздух стиснул зубы стен. А я все также глядел на близкий, неспешный свет пламени. Огни заперлись и сновали по дереву беззаботно, словно дети, напившиеся молока. Впереди прошелестели скачки бегущего хозяина. Внутри стен коридора я не успел обеспокоиться. Хозяин и дневной свет оставили меня. Значит, спаслись. И женщина там, и ветер там. Зато я теперь у костра.
