В то лето я наконец решилась на исполнение своей мечты – отправилась в путешествие по России. Ну, как по России? Если быть точнее, по её городам. Деревни-то я никогда не любила.
Каждое лето детства я проводила у дедушки с бабушкой где-то на краю мира, каждый раз удивляясь, как другим ребятам могли нравиться такие каникулы. С тех пор я никогда не встречала людей, ненавидящих друг друга так же стабильно, как это получалось у бабушки и дедушки. Три месяца я была невольным пленником регулярных ссор, возникавших из ниоткуда и всегда оставлявших на чистой детской душе тяжёлый осадок напряжения и несправедливости. Пока мои сверстники купались, лазили по деревьям, собирали грибы и наслаждались всеми прелестями деревенской жизни, я, выполняя роль «переводчика», слушала слова, направленные в мою сторону, но обращённые не ко мне. И выстроенное на ассоциациях отвращение ко всем деревням так плотно закрепилось в моём незрелом уме, что с возрастом перекочевало в подсознание. Это времяпрепровождение не только подарило мне ненависть к отдыху вне города и к семейной жизни, смысл которой рано иди поздно погрязнет в бытовых проблемах, — я полюбила поезда, всей душой полюбила их перестукивающиеся друг с другом вагоны, уносящие меня из глубинки в родной процветающий город с множеством не омрачённых перебранками развлечений.
Отправившись в путь в самом начале лета, проехав уже приличное количество городов, утром четвёртого июля я вышла из здания нижегородского вокзала. Почти ничего не планируя, номера в гостиницах я заказывала перед самым прибытием в город, а списки достопримечательностей изучала уже на месте. По мне, чтобы почувствовать город, проникнуться его атмосферой, в первую очередь надо прогуляться по улицам, осмотреться. За месяц путешествия такое знакомство уже стало своеобразной традицией.
Пройдя по Большой Покровской улице и сходив в Кремль, я вспомнила об озере Светлояр, о котором читала до путешествия, и об отмеченном на карте Китеж-граде, легенда о котором с детства волновала моё воображение.
Добраться до села Владимирского, находящегося недалеко от озера, было непростой задачей. Час на электричке, а потом ещё столько же на автобусе. Множество раз пересмотрев расписание, я поняла, что не успею вернуться в город в тот же день, но идея с поездкой так захватила меня, что отказаться от неё я уже не могла. И тогда я решилась, наверное, на самое огромное безрассудство в своей жизни. До сих пор не понимаю, как эта мысль пришла мне в голову, но утром пятого июля я купила в ближайшем магазине палатку и огромный рюкзак, который доверху наполнила едой и всем, что могло и не могло пригодиться в двухдневном походе. И сейчас, думая о своём отчаянном поступке, я вспоминаю детские годы и нахожу в них объяснение всему. Возможно, это неправильно, и далеко не все наши свершения зависят от уже пережитых моментов, но я привыкла объяснять всё именно ими. С родителями мы часто выезжали за город с палатками, и я никогда не испытывала страха перед дикой природой, а ведь отец, как истинный охотник, всегда брал с собой ружьё и следил за костром, который, как я поняла уже потом, тоже играл значимую роль, оберегая нас от лесных обитателей. Но тогда, в Нижнем Новгороде, я не думала об этом, я привыкла, ничего не боясь, ночевать в лесу, и, не перебирая в голове все потенциальные опасности, без капли волнения собралась в дорогу.
В шесть утра шестого июля я уже сидела на вокзале, заталкивая свой огромный рюкзак под скамейку, надеясь тем самым избавить его от внимания подозрительно смотревшего на меня охранника. Только в электричке, увидев за окном деревянные, спрятавшиеся за деревьями домики, я почувствовала нарастающее волнение. До этого я не задумывалась, что, по сути, еду в деревню, а сейчас необъяснимый страх, зародившись где-то в груди, распространился по всему телу и прорезался на свет миллиардами мурашек. «Деревня – это хорошо! Деревня – это хорошо! Не думай о плохом! Не думай…».
Самовнушение было прервано неожиданно. Я даже вздрогнула от робкого голоса, раздавшегося слишком близко:
— Милая, я до села Владимирского доеду?
Бабушке было на вид лет восемьдесят, правда, я не особо сильна в определении возраста. Поставив рядом с собой громоздкую сумку, сухонькая, маленькая старушка, сжимая в ладошках палочку, забралась на скамейку и села слева от меня.
— От Семёнова ещё надо будет на автобусе ехать, — как же я боялась расстроить её этим известием!
Однако бабушка ответила с улыбкой:
— Ой, как хорошо! Автобусы всё-таки пустили!
Татьяна Аркадьевна ехала в родное село спустя много лет (об их количестве она умолчала, а я посчитала нетактичным спрашивать). Истории из её детства я слушала как добрые, светлые сказки, волнение моментально улеглось, стало тепло и уютно. С небес на землю я вернулась, когда после недолгого сопротивления помогла необычной спутнице донести сумку до автобуса, а там, устроившись поудобнее, снова улетела в волшебную страну детства. Тогда я не думала о себе, а ведь Татьяна Аркадьевна описывала приключения из моей далёкой, так и не сбывшейся мечты. Как же приятно было её слушать! Она говорила красиво, не добавляя лишнего и не убавляя важного, а ведь именно с такими людьми приятнее всего разговаривать. Для её историй место в отдельной книге (удивительно, что я запомнила всё в мельчайших подробностях), но один рассказ всё же стоит поместить сюда.
Полная свободы жизнь деревенских мальчишек и девчонок ограничивалась лишь одним запретом: к озеру Светлояр ходить нельзя. Ни в коем случае. Легендой о затонувшем Китеж-граде всех пугали с рождения, и тем больше всем хотелось увидеть его таинственное пристанище. И вот наконец одной девчонке удалось подтолкнуть всю компанию на это отчаянное путешествие. Заблудившись, дети проплутали по лесу всю ночь, а к утру вышли к берегу. Тогда они и услышали в сине-чёрной прозрачной глубине перезвон колоколов. Татьяна Аркадьевна говорила об этом спокойно, будто бы рассказывала сон, сама в него не веря. Всем участникам «экспедиции» попало от взрослых, а о зачинщице путешествия пошли слухи, что она – ведьма – специально заманила ребят в лес. Сопровождаемые такими историями, мы подъехали к Владимирскому.
Татьяна Аркадьевна думала остановиться у родственницы, живущей на окраине села, и я вызвалась проводить свою новую знакомую. Пока мы шли по широким асфальтированным улицам, мимо деревенских покосившихся домиков, иногда перемежающихся с большими, скорее похожими на коттеджи, я не смотрела на спутницу. Сердце сжималось при виде покрасневших, блестящих от слёз глаз, окружённых сеточкой подрагивающих морщинок. Я молчала. Не могла я представить, каково это – возвращаться в родное село спустя шестьдесят (а может, и больше) лет, снова переживая всё те же моменты, удивляясь, как они могли храниться в памяти столько времени.
Я проводила бабушку до бревенчатого деревенского дома и, попив чаю, послушав множество новых историй, направилась к озеру.
Пройдя берёзовую аллею, я оказалась на холме. С него-то мне и открылся Светлояр во всей своей красе. Слева, на пригорке, стояла старая деревянная церковь, будто бы одинокая подруга древнего Китеж-града, невольная свидетельница его таинственного ухода. А прямо передо мной, на маленьком песчаном пляже, купались и загорали люди. Народу было немного: будний день всё-таки. Я направилась к церкви. Что-то в ней казалось мне до боли знакомым, но, что именно, я, как ни силилась, понять не могла. Я шла вдоль самой воды. Нет, не так. Вдоль кристально чистой зеркальной глади, пугающей своей тёмно-синей глубиной и скрывающей множество тайн, не разгаданных людьми до сих пор. Эх, всё равно не передать словами эту таинственную красоту. Церковь снизу выглядела устрашающе, особенно на фоне низкого серого неба. К ней медленно стекались люди. Видимо, скоро должна была начаться служба.
Я обошла вокруг озера и выбрала себе место на западном берегу, на небольшой полянке у самой воды. Весь день я гуляла по лесу, но так и не смогла насладиться долгожданным уединением.
Часов в восемь вечера, когда солнце, устав вглядываться в непроницаемую глубину озера, всё же скрылось за лесом, в сумерках я увидела на противоположном берегу несколько белых пятен и желтоватые колыхающиеся огоньки. Я не была суеверной, но в таком месте, ассоциирующемся у меня исключительно с языческими игрищами, я была готова поверить во что угодно. Любопытство и внезапно появившееся волнение заставили меня оставить на время своё убежище. Когда я шла по берегу озера, тёмная церковь на чернеющем небосводе выглядела невыносимо страшно, и я, пытаясь не смотреть на неё, побежала к белым фигурам у воды. И всё же что-то в облике этой постройки казалось мне непонятно близким… На берегу действительно были люди, и как же я им обрадовалась! Девушки, облачившись в белые рубахи и распустив волосы, разводили костры, спускали на воду венки из душистых свежесорванных цветов с закреплёнными на них свечами. А я и забыла совсем, что завтра Иван Купала! Девушки поведали обо всех обрядах, ежегодно свершающихся на берегах этого озера, и даже принесли белоснежное одеяние, предлагая составить им компанию, но, как бы заманчиво ни звучали рассказы о прыжках через костёр, гаданиях на женихов, о купании в тёмной воде среди звёзд-отражений, о беседах с потусторонним миром и бесконечных хороводах, мой пыл угас, страх пропал, и вернулся присущий мне скептицизм. Я отказалась и, измученная насыщенным эмоциями вечером, направилась к палатке. Последний раз взглянув на нависшую над озером церковь, я укрылась в своей скромной обители и почти сразу забылась крепким, спокойным сном.
Проснулась я от странных звуков. Взглянув на часы и взбодрившись удивлением от положения стрелок (половина первого ночи), я вспомнила о большом хороводе вокруг всего озера, «если соберётся много людей». Девочки что-то говорили об этом. Сдерживаемая каким-то необъяснимым предчувствием, я всё же выглянула наружу через щель между занавесями входа.
Костёр у моей палатки полыхал до небес (хотя я помнила точно, что тушила его перед сном), а рядом с ним на неизвестно откуда взявшемся камне сидела девушка с бледным лицом, которое при свете огня выглядело мертвенно и неестественно. Девушка вплетала в свои белые, словно вымоченные в молоке волосы длинные гирлянды полевых цветов. Одета она была в белоснежную рубаху, и я подумала, что это одна из моих вечерних знакомых, но только я захотела выйти из палатки, как увидела поднимающегося из озера лохматого старичка с длиннющей бородой. На голове у него были то ли сбившиеся в колтун волосы, то ли копна водорослей, из-под которых пристально оглядывали берег два огромных глаза, да и весь он был обтянут чем-то похожим на увядшую болотную ряску.
— Если я ещё не совсем оглох, слышу, гости к нам идут, — то ли прошипел, то ли пробулькал старик.
— Да, идут вроде, вон уж голоса слышны. Что-то припоздали они сегодня, — звонким шёпотом пропела дева.
И тут всё пространство вдруг наполнилось звуками. У палатки пели, прыгали, хохотали, трубили в рожки, играли на дудочках, до меня изредка долетали обрывки непонятных фраз, вокруг костра заплясали чёрные тени. Вдруг кто-то отдёрнул полог палатки.
— Нельзя не веселиться в такую ночь! – сморщенная старушка, видимо, не ожидая встретить кого-то прямо у входа, порывисто просунула свой нос в палатку и чуть не врезалась в меня. — Не поняла. А чё это мы тут сидим, песни не поём, через костёр не прыгаем?
Не успела опомниться, как меня уже вытянули за руки и за ноги на улицу. В свете огня я наконец смогла рассмотреть непрошеную гостью. Тогда меня уже не смущала мысль, что передо мной Кикимора или какая-нибудь её близкая родственница. Да, в ту ночь я готова была верить во что угодно. Худощавое личико старушки было изрезано морщинами и увенчано большим горбатым носом. Кожа отливала зелёным даже в тёплом свете костра. Что-то привлекательно устрашающее было в её энергичной фигурке. Кикимора сразу же схватила меня за руки и потащила танцевать. Пока мы прыгали вокруг костра, я попыталась осмотреться. Из-за яркого пламени все существа вокруг казались тёмными силуэтами. Я уже не сомневалась, что попала на торжество нечисти, но главным облегчением было приветливое отношение ко мне, волноваться я перестала и даже начала заряжаться всеобщей радостью.
Вдруг музыка затихла. Фигуры остановились. «Тише! Дева едет! Дорогу богине лесов!» — слышалось со всех сторон. Поляна наполнилась шёпотом и шуршанием, и сквозь них я различила глухой стук копыт по мокрой траве. Казалось, даже костёр замер в ожидании, а сучья умерили свой треск.
— А кто эта Дева? – спросила я скорее у свежего ночного воздуха, пропитанного летними запахами леса, чем у кого-то затихшего вместе со всеми.
Кикимора, которая оказалась рядом, воззрилась на меня с удивлением своими блестящими, с искорками глазами:
— А, ты что же у нас, новенькая? – выдохнула она с облегчением, будто этим объяснялось всё. – Дева-Турка – богиня лесов. Она защитила нас от лесных панов, навеки скрыв их во владениях Водяного, — старушка махнула рукой в сторону обросшего водорослями старичка, которого я видела в самом начале праздника.
Я мало что поняла из её слов, но спросить не успела. На полянку вылетел золотой конь. Он весь светился, а вместо гривы и хвоста развевались на лёгком ветерке языки пламени. А на коне гордо восседала Дева. Она была одета в полупрозрачные воздушные ткани множества оттенков зелёного, русые вьющиеся волосы струились по спине, спускаясь на круп коня, на бледных щеках проступал лёгкий румянец – последствие быстрой езды. Дева-Турка в ответ на радостные возгласы одарила всех искренней улыбкой; ловко спрыгнув с коня, она подошла к костру, отчего тот разгорелся с большей силой, а затем пламя сложилось в ступени. Дева поднялась на огненный постамент. Только волны шелестели в камышах и еле слышно потрескивали дрова.
— Друзья! Все вы помните о священности этой ночи, — тихий голос Девы был слышен всем и звучал, будто нежная мелодия, которую напевает мать своему малышу, оберегая его от злых сновидений. — Но давайте же повеселимся, прежде чем исполнить данное мною обещание! — последние её слова были встречены шумной радостью толпы. — Идёмте же! Что может быть прекраснее прохладной воды в тёплую июльскую ночь!
Полянка снова наполнилась гулом. Большинство празднующих отправилось к озеру купаться.
— Ты иди, искупнись, а я жениха пойду себе нагадаю, а то уж давно замуж пора. Иди, иди, не бойся. Говорят, вода в эту ночь целебная, — последние слова Кикимора произносила уже на бегу, спеша к компании девушек, расположившихся на траве за деревьями, откуда время от времени долетал звонкий смех.
Я послушно пошла к озеру, но купаться не стала и лишь походила по воде у берега.
Выуживая из памяти все известные мне когда-либо сказки и мифы Древней Руси, я узнала маленького толстяка Ауку, подзывающего к себе криками «ау» высокую, худую Лихо. Леший стоял в тени меж деревьями, словно безмолвный страж, пристально следящий за порядком, и только огромный рост да горящие неведомым огнём глаза выдавали его присутствие. На деревьях сидели русалки, а их сёстры любовались своим отражением и ради шутки вместе с водяницами – жёнами водяных — хватали за ноги купающихся полуденниц. Мимо меня прошмыгнул к Лешему маленький старичок с белой бородкой – видимо, Полевой. У костра, привыкшие к тёплому домашнему очагу, сидели банники, домовые и домашние кикиморы, неуверенно озирающиеся по сторонам. Вдруг прямо у моих ног из воды появился Водяной.
— Что ж не купаешься, красавица? – спросил он с ехидной улыбкой, которую, видимо, сам считал привлекательной, — Давай, платьице снимай и в воду, а то мои подружки, — старичок кивнул в сторону погрустневших русалок и водяниц, — всех полуденниц распугали. Скучно им теперь.
Испугавшись тонкого намёка, я поспешила выйти из воды и увидела понуро бредущую ко мне Кикимору. Оказалось, жениха ей так и не нагадали.
— Да, с этой речной нечистью лучше не водиться, а то без шуток под воду утащат. Я-то знаю: сама такая, — улыбнулась старушка, — О, смотри-ка, Жар-Птица летит, значит, через костёр пора прыгать! – от грусти у моей знакомой не осталось и следа.
И действительно, в небе появилась яркая точка, которая становилась всё больше и больше, и вот на поляну гордо спустилась огромная птица. Хохолок и крылья её полыхали огнём, и вся она излучала тепло. Степенно поклонившись коню, Птица подошла, оставляя на траве чёрные пепельные следы, к Деве-Турке, поднявшейся ей навстречу. Поговорив с богиней, Жар-Птица подлетела к костру, махнула крыльями, и тот, обретя новые силы, разгорелся громадной красной свечой.
Первыми прыгали девушки: русалки, водяницы, полуденницы и множество других красивых, но таких злобных существ. Потом, странно переставляя свои длинные ноги, разбежалась и прыгнула одноглазая Лихо. Жар-Птица повернула ко мне свою крохотную головку, клюв сложился в подобие улыбки, и, умерив пламя, птица кивком показала на костёр. Именно в момент прыжка, ощутив тепло под ногами и слегка подпалив подол платья, я прониклась всеобщим весельем: хохотала вместе со всеми, подначивала разгулявшуюся Бабу-Ягу прыгнуть через костёр и заливала водой Избушку, последовавшую примеру хозяйки.
Когда все, насмеявшись, повалились на мокрую траву, словно гром, прокатился эхом и вспугнул стаи дремлющих птиц душераздирающий крик, взявший своё начало где-то на том берегу озера, у чернеющей в ночной темноте церкви. Такого крика я не слышала никогда, да он и не был похож ни на один звук, когда-либо существовавший. Он заставил меня сжаться и затрястись от страха, но Кикимора поспешила меня успокоить:
— Это Дрекавак. Он кричит, значит, Вий проснулся, нас ещё одно веселье ждёт.
И тут я поняла, почему церковь казалась мне такой знакомой всё это время. Ведь именно так представляла я церковь из повести Николая Васильевича Гоголя! А Кикимора тем временем продолжала с недовольством в голосе:
— После того, как про него повесть написали, Вий зазнаваться ужасно стал. Теперь требует, чтобы веки ему вся нечисть поднимала. Мало ему, видите ли, своих слуг. Да ещё и в церкви, чтоб как по книге получалось. Ну да ничего. Нам это весело. Он пока с закрытыми глазами, мы потешаемся, шутим, а потом серьёзными сделаемся, веки поднимем, а он так гордо на всех смотрит, мол: «Глядите, какой я важный! Мне вся нечисть Руси веки поднимает!» — а мы стоим да улыбки прячем.
Мне и вправду стало смешно, когда я представила эту картину.
К церкви собрались идти все, кроме Девы-Турки, Жар-Птицы и коня. Шли мы большой шумной толпой, сопровождаемые смехом, песнями и танцами.
В церкви было темно и сыро. Вся яркая толпа затихла и поблёкла во мраке. Вий большой тёмной фигурой возвышался среди своих слуг. Веки его свисали до самой земли. Мне стало жутко, по телу пробежал озноб, но улыбающиеся девушки подхватили меня под руки и повлекли за собой. Гости смело оттолкнули слуг к стенам и в гробовой тишине, еле сдерживая смех, стали строить Вию рожицы, прыгать вокруг него и шутить, пока тот назидательно говорил что-то, по его мнению, важное. Свою неразборчивую речь он гордо завершил фразой: «Поднимите мне веки! Не вижу!», отчего все бесшумно захохотали, а одна русалка, не сдержавшись, хрюкнула от смеха. Я же удивилась тому, как попала к нему всем известная повесть и как он сумел прочитать её и даже выучить цитаты. Всё-таки таинственной была эта ночь, а я даже и не пыталась разгадать её загадки.
Все, схватив грабли, дружно подняли Вию веки и отправились обратно на полянку, посмеиваясь над его одиноким зазнайством. Полянка преобразилась. Костёр потушили, мою палатку переставили за деревья, по периметру разложили гирлянды цветов и расставили свечи. По берегам озера тоже горели огоньки, множеством светлячков отражаясь в воде. Все девушки надели венки (Кикимора заботливо короновала и меня венком из васильков и колокольчиков), а духи накинули цветочные гирлянды себе на шеи.
— Сейчас будет самое интересное! – шепнула Кикимора, закрепляя венок у меня на голове. — Много веков назад не было здесь великого Светлояра и жили на этом месте колдуны — лесные паны. Считали они себя главными в лесу и не хотели подчиняться Деве-Турке. Она разгневалась и наслала на их селение своего огненного коня. Он ударил копытами о землю, и упал с неба огромный камень, опустив город, называемый у людей Китеж-градом, на дно озера вместе с его жителями. Но Дева-Турка не злобная, вот она и даровала панам возможность избавиться от заклятия. Каждый год в ночь на Ивана Купала поднимает она Китеж-град из воды, выходят паны из темницы и ищут по лесам цветущий папоротник. Ежели найдут, будет им свобода вечная, но пока не удалось колдунам его обнаружить.
Я к тому времени уже ничему не удивлялась, но история Кикиморы ужасно меня заинтересовала, и я поспешила выстроиться со всеми в полукруг по периметру поляны. Дева-Турка с конём по одну руку и с Жар-Птицей по другую вышла на середину.
— Начинай, Кларус! – торжественно прозвучал мелодичный голос.
Конь шагнул вперёд и, встав на задние ноги, с силой обрушил на землю передние копыта, а потом, резво скакнув, с такой же силой ударил задними. Я покачнулась и еле удержалась на ногах. И вдруг вода в озере стала спадать. Когда обнажилась верхняя площадка двухступенчатого дна, все, взяв с собой свечи, спустились вниз. Встав у водной глади, я не поверила своим ушам. Со дна, переливаясь всевозможными гранями мелодий, звонили колокола множества церквей. Звонили грустно и празднично, взволновано и спокойно. Вода снова начала спадать, и музыка с каждой секундой становилась всё громче и различимее. И вот над прозрачной водой показалась остроконечная крыша колокольни, потом ещё одна. И так перед нами появился целый город, возвышающийся на огромном голубом камне. Вода из озера ушла в разлом дна, и Китеж-град обволок нас своей таинственно мрачной красотой.
От города на берег бывшего озера перекинулся мост, и по нему вереницей пошли люди, улыбающиеся, окрылённые вновь подаренной им надеждой. Подойдя к Деве-Турке и поклонившись ей, паны скрылись в лесу. Я стояла, остолбенев от удивления.
— Пойдём скорее! – Кикимора дёрнула меня за руку и, задорно смеясь, побежала за всеми в лес.
Цветущий папоротник, конечно же, никто так и не нашёл, правда, Аука принёс один лист, предварительно приклеив к нему на смолу полевые колокольчики. Погрустневшие паны вернулись в город, и, сопровождаемый печальным звоном колоколов, тот снова ушёл под воду. Сначала все торжественно проводили Деву-Турку, Кларуса и Жар-Птицу, а потом и сами разбрелись по домам. Я ушла в палатку и моментально уснула. Вот так резко закончилась эта ночь-загадка.
На следующее утро я проснулась, когда солнце уже стояло высоко в чистом небе. Первым делом я нашла в своём необъятном рюкзаке тетрадку, ручку и даже диктофон (откуда он там взялся?) и направилась в село Владимирское. Когда я шла по южному берегу озера, одна мысль остановила меня: «А что, если всё это был сон?!».
И тут на церкви зазвонили колокола, созывая прихожан на утреннюю службу, а из-под воды – я точно это слышала – с грустью откликнулись им колокола скрытого от людских глаз Китеж-града!
— Не приснилось… — с облегчением улыбнулась я.
Я осталась на берегах Светлояра на неделю, обошла все окрестные сёла и собрала множество легенд и про загадочный Китеж-град, и про метеорит, и про прекрасную Деву-Турку, и про её огнегривого коня, а ещё про других лесных, речных и самых разных существ.
А потом я отправилась дальше в путешествие по России. Ну, как по России? Если быть точнее, по её деревням. И каждый раз, узнавая новую легенду, вспоминала ту июльскую ночь и грустные перекликания колоколов уходящего под воду града Китежа.
