МЕНЕСТРЕЛЯМ
Я вовсе не певец и не сказитель,
Я даже не бродячий менестрель.
Я не поэт, не божий вопроситель,
И не борец за правду сих земель.
Я сочинял, ведомый чьей — то волей,
А может — темным помыслом души.
Я просто говорил. Так вы позвольте
Балладу менестрелям посвятить?
В одних далеких сказочных владеньях
(Их помнят лишь сказанья Давних дней),
Среди могил, ковром укрытых летним,
Смоляный ворон мельком меж камней
Выглядывал. И, словно криком неба,
Что стал моим знаменьем в долгий путь,
Промеж камней, ведущих прямо в небыль,
Открыла птица мне земную суть.
О трех певцах поведал мудрый ворон:
Один из них — владыка пыльных лиг,
Второй — борец за правду, храбрый воин,
А третий появлялся лишь на миг.
О Путнике поведаю вам тайну —
Бродил певец вдали домов и сел.
Хотел поэт поведать смертным людям
О подвигах, что сам же произвел.
«Творцы борьбы, виновники лишений
Пред ним бы устыдились испокон
За пламя славы, блеск его свершений…»-
Так, подбираясь к скалам, думал он.
Гордец, герой, патрон воздушных замков
Бродил над хороводом мрачных гор
Среди незримых сказочных созданий:
Дриад, ветров, и эльфов с давних пор.
Зачем теперь один стоял он хмуро?
Ласкали волны и смывали кровь
Того, кто бил мечом, от смерти бурым,
Разил подряд и дружбу, и любовь,
И собственную страсть среди сражений,
Боев кровопролитных потерял.
Погибла дева, что была воспета.
Лишь чайки плачут, по любви скорбя.
В мгновенье то рыдало его сердце,
Как муза мрака, ставшая живой.
Смотреть и никогда не насмотреться,
Как порастает замысел травой.
Метнулся к морю он и в тоже время,
Как был сплетен невиданный порыв,
Расстался с жизнью бард — такое бремя
Принял певец, срок жизни сократив.
А брат его, поняв предначертанье,
Что будто бы судьба ему дала,
Мечту хотел назвать его призваньем.
Стремился он, чтоб вновь Земля цвела
Навечно. Но сплетать полотна мира
Дозволено лишь тем, кто в мир принес
Бриллианты счастья, времени сапфиры.
Ему ж вослед, не сдерживая слез
Нифелы вскользь молитвы проливали.
И он, влача безрадостный напев,
Слагал баллады, читывал морали
И вновь остался в прошлом. Замерев,
Дождь оборвал последней тени ноту,
А странник уходил все дальше в даль.
Подумать только! Разве знал бы кто — то,
Что та необъяснимая печаль
Рождалась столь недавнею порою,
Среди печалей, вин, мечтаний, грез,
Под светлой подмороженной травою,
На светлых бликах предрассветных роз.
В бою погиб судьбы нежданный вестник,
Гонец дождя, посол весенних трав…
Что будет завтра? Став героем песни,
Спустившись и никем сойдя во мрак,
Он был увековечен. Но заветы,
Что в мир принёс незримый чародей,
Все проповеди, повести, сонеты —
Все это ныне тайна для людей.
О колдуне поведать лишь осталось —
О третьем, что отправился в огонь
За тайны знанья, за такую малость!
Протянутую помощи ладонь
Он отвергал. И в небе семизвездье
Сплеталось с серебристою струной.
Надежда, порожденная от песни
Мечтами и неведомой волной
За сердцем и душою устремлялась.
Смеялся он, в бесстрашии своем,
Сплетая чародейство от напастей.
Толпой безумной стал гонимым он.
Его еретиком прозвали люди.
Исчадьем тьмы, причиной всяких бед.
Не зрят они, кого отдали в руки
Ко пламени, в судьбы объятья. Вслед,
Он просит лишь сыграть на лютне старой.
Дыхание ветров в груди храня,
Он правду рвёт на части. Рвёт не даром:
Кровь льет рекой, горя сильней огня.
Вот всполохи его сразили песню.
И третий брат погиб, даруя вновь
Толпе неблагодарной силу веры,
Не знающей про истину — любовь.
Закончился рассказ, подобный листьям,
Что падали, как годы, наперёд.
Продолжил я в безмолвии путь неблизкий,
И мыслил, что затем произойдёт.
Могу ли я поведать смертным людям
Балладу о непрожитых годах?
Застыли нити пред личиной судеб,
Мир обратился горстью серебра.
И хоть кратка порой святая память,
И тщимся мы продолжить наш покой,
Я сохраню обрывки мирозданья,
Где менестрели славят сон земной.
