XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

И не по мнозех днех собрав все

мний сын, отыде на страну далече,

и ту расточи имение свое, живый блудно. 

— А я до Нагорного точно доеду?

Кондукторша была уже порядком раздражена назойливым пассажиром.

— Точно, точно!             

— А вы мне точно скажете, когда выйти?

Контролерша потихоньку начала закипать.

— Мужчина, у меня склероза нет, если вы мне пять раз повторили, то я уж точно высажу вас там, где надо!

Пассажир ненадолго успокоился, но все еще продолжал нервно бегать глазами по автобусу. Встретив чей-нибудь взгляд, он с какой-то немой мольбой заглядывал всякому в лицо, как потерявшийся ребенок.

На очередной остановке двери автобуса с шипением приоткрылись, и в салон вошел IPhone, к которому в качестве дополнительного софта прилагалась моднявая барышня в дырявых джинсах. IPhone уселся рядом с беспокойным пассажиром. Тот посмотрел на него снизу вверх.

— Вы не знаете, как дойти до Нагорного? – робко вопросил мужчина. IPhone удивленно двинул белым наушником, мол, вы ко мне обращаетесь? В глазах дополнительного софта отобразилась активная мыслительная деятельность, прямо-таки движение шестеренок, после чего IPhone все-таки изволил ответить:

— А это вообще где? – умная техника была явно поставлена в тупик, а дополнительный софт после долгих размышлений надул большой пузырь жевательной резинки, пахнущей арбузом, и громко им щелкнул.

От пассажира пахло не арбузом, а отборным перегаром. Вообще, личность это была довольно непримечательная: невысокий, сутулый, щупленький мужичок с брутальной, прямо-таки голливудской щетиной. Выглядел он лет на пятьдесят, хотя кто знает… Алкоголь, выпитый мужчиной, помогает женщине выглядеть на десять лет моложе, но при этом старит его лет на двадцать. Все его лицо можно было бы обрисовать несколькими полукругами: мешки под глазами, нос картошкой, и носогубный треугольник, опять-таки не треугольный, а полукруглый – всему виной уныло обвисшие щеки. Глаза имели вообще какой-то невнятный оттенок: светлые, то ли голубоватые, то ли серые. На фоне почерневшего лица они казались прозрачными и даже неживыми, но вместе с тем выражение этих глаз было какое-то молящее – неясно, о чем. Куцые брови и обвисшие веки словно делали акцент на этих глазах, отчего взгляд мужичка казался по-детски наивным и даже немного изумленным. Если бы не потемневшие белки, по цвету напоминавшие матрасы в поезде Нижний Тагил-Волчанск, можно было бы сказать, что глаза эти, с открытым, удивленным взглядом случайно заблудились на лице профессионального забулдыги.

Одет он был в невнятный свисающий свитер и синие треники с гордой надписью «Adibas». Свитер то ли был ему велик, то ли просто износился до такой степени, что весь энтузиазм, который заставлял несчастный предмет гардероба прилично держаться на сутулых плечах, иссяк – и теперь невозможно было даже определить, какого он был цвета. Кажется, белого.

— А куда мне там идти? – снова заговорил он.

Кондукторша издала неопределенный звук, нечто среднее между «пыф» и «уфф», и выпустила из одного уха струйку пара.

Мужчина словно начал оправдываться:

— Я просто там семнадцать лет не был… Я только вышел, и сразу туда – а дороги не помню. А он наверх подымается?

— Нет! – рявкнула контролерша. – Вы выйдете на остановке, немного назад пройдете и сами наверх подниметесь!

Пассажир притих.

— А у меня дочке столько же лет, сколько тебе, — обратился он к IPhone, сидящему рядом. В процессоре началась высокоскоростная операция по устранению неполадок, ибо данная информация могла вызвать крах системы: самому IPhone было около пяти месяцев, но он уже считал себя стариком и с нетерпением ждал внуков. Дополнительный софт неожиданно выдал:

— Мне четырнадцать, — и снова отключился, чтобы не тратить заряд батареи.

Пауза вышла неловкой.

— А я уж думал, может, кто проводит. У меня мать там живет… Может, и на порог не пустит, — тихо пробормотал пассажир, все еще продолжая оправдываться.

Наконец автобус остановился у серой будочки, совмещавшей функции остановки и ларька, где когда-то ворчливая продавщица с таинственными гусарскими усами над верхней губой продавала сигареты и пиво в трехлитровых бидонах – чтобы страждущие могли приложиться к благословенной жидкости и набуздыряться в прямом смысле слова. Впрочем, ларек пустовал уже давно, деревянные опоры покосились, вывеска, некогда гордо гласившая «Встреча», отвалилась, и лишь недавно установленное электронное табло, на котором зловеще горели красные цифры: «До прибытия 91 автобуса осталось 17 минут», подавало какие-то признаки жизни. Кондукторша с видимым облегчением крикнула: «Нагооорный! Мужчина, вам выходить!».

Пассажир встал и пошел к дверям, но вдруг остановился и с потерянным видом посмотрел на нее:

— А… куда?

— Вон, туда, наверх, давайте, не задерживайте! – отрывисто пролаяла контролерша.

Пассажир шагнул на серый поребрик, и красный автобус, счастливо взмыкнув, умчался навстречу обеденному перерыву. Мужичок остался на остановке один. За останками серого ларька виднелся забор какого-то неопределенного цвета, из-за которого выглядывала яблоня, вся в цвету. Несколько веток высунулось на улицу, и бело-розовые лепестки сыпались на зеленую траву. Под яблоней бодро зеленела едва появившаяся редиска.

Яблоню густо облепили взъерошенные воробьи, которые бодро обсуждали глобальное потепление и геополитическую обстановку в Зимбабве – по крайней мере, вид у них был  серьезный и озабоченный. Бело-розовая яблоня с сидящими на ней коричнево-сероватыми воробьями напоминала портрет Жанны Самари, на который далекий от эстетического чувства колхозник бросил горсть гречишных зерен. На недооцененный шедевр приземлилась франтоватая сорока с щегольской манишкой и иссиня-черными фалдами фрака. На экстренное совещание по вопросам геополитической обстановки в Зимбабве прибыл президент Всемирной Ассоциации по вопросам геополитической обстановки в Зимбабве. На портрет Жанны Самари нерадивый селянин подкинул арбузную косточку.

         Сорока начала трещать без умолку – видимо, распекать подчиненных. Те не захотели слушать возмущения своего босса, и дружной стайкой слетели с дерева.

Мужичок словно вышел из оцепенения и медленно начал подниматься наверх, вдоль чужого серого забора.

В его голове мелькали обрывки воспоминаний, случайные наборы слов и мыслей. Дочь – сейчас уже наверняка далеко не малышка. Мать – отчего-то она вспоминалась как в детстве, когда он приходил домой слишком поздно и с полными карманами надерганных на чужом участке яблок. У соседей были три яблони: одна «аниска», и две «волжские красавицы». Ваське аниска не нравилась, она была какая-то рыхлая и мутная, как кисель в детском лагере. Совсем другое дело – «волжская красавица», духмяная, сладкая, хрустящая, с пенящимся соком. Когда ее только срываешь, слегка повернув заветный плод на четверть оборота, и он сам падает тебе в руки, и ты чувствуешь этот невероятный запах, свежий и терпкий одновременно, когда набираешь полные карманы, бежишь скорее домой, чтобы не засекли, и одно яблоко откусываешь прямо по дороге, потерев об старую отцовскую рубашку… А у него такая сочная белая мякоть, оно хрустит и пахнет летом. В те дни, когда он приходил с добычей домой, мама словно каким-то невероятным чутьем знала это заранее. Она вставала поперек двери, полная и грозная, сложив на груди руки и строго поджав губы. Эдакий бастион было взять невозможно, и Васька шел на покаяние к соседям – сдавать краденое. Соседи, разумеется, давали индульгенцию, но яблоки все-таки оставляли себе.

У Васькиных родителей яблонь не было.

Почему-то мать вспоминалась только такая – из детства.

Василий прошел весь серый унылый забор и остановился в нерешительности: дорога расходилась вправо и влево, как рогатка, из которой он в детстве стрелял в воробьев ягодками рябины. Воробьи были не против, и потом с веселым гвалтом собирали боеприпасы, попавшие в молоко.

Он решительно не помнил, куда идти дальше – направо или налево. В голову отчего-то настойчиво лезла глупая детская считалочка, при помощи которой они с пацанами определяли водящего:

Вышел немец из тумана

Вышел ножик из кармана…

Василий закрыл глаза и потер виски. Недавно выпитая дешевая сивуха оказывала свое действие – башка начинала отчаянно раскалываться, как церковь при Алексее. Хмель из него уже давно выветрился, остались только печальные последствия: противная головная боль и ощущение, будто все бесчисленные кошки бабки Нюры из соседнего дома выстроились в очередь, чтобы нагадить у него во рту. Он с надеждой обратился к проходящей мимо пожилой женщине с маленьким мальчиком, который воображал себя вертолетом: он вращал в руках длинную палку и угрожающе жужжал.

— Эй, мать… Слушай, мать! Где здесь дом Горелкиных?

Женщина была искренне возмущена.

— Да какая я тебе мать? На себя посмотри, рыло алкогольное! От самого бражкой разит на всю округу, а все туда же – мать…

Мальчик на секунду перестал быть вертолетом и просто стоял, приоткрыв рот и механически раскачивая в руках палку, подобно метроному: туда-сюда…Туда-сюда…

Женщина подбежала к нему, схватила за руку и, шипя какие-то проклятия, потащила прочь.

Василий недоуменно посмотрел на нее и пошел в левую сторону. Дома все были незнакомые: кое-где, взрыв разноцветными шляпками мокрую землю, дождевыми грибами выросли совсем новые строения, на каких-то обновили крышу, где-то поставили новый забор, и Василий никак не мог найти тот самый. Мимо него вихрем пронеслась стайка мальчишек – очевидно, наперегонки. Позади всех, задыхаясь, бежал низенький, пухленький мальчик, и истошно орал вслед товарищам: «Кроме меня, и точка!». Василий вспомнил, как сам бегал наперегонки, и всегда приходил вторым – быстрее него бегал только Гришка Мартынов – высокий, голенастый, как петух, поджарый, да к тому же еще и старше Васьки на два года. Тогда был август, даже уже его конец; они всей толпой бежали по поселку, а из окна с затейливыми резными наличниками на них завистливо пялил зенки Пашка Шаров – тот сломал ногу, упав в овраг с велосипеда. А нечего было перед товарищами хвастать, мол, «Орленок» у меня. Васька бежал вторым и уже начал обгонять Гришку. Надежда, что он хоть раз обгонит этого несносного наглеца, придала ему сил, и он резким рывком вырвался вперед. Оставалось всего несколько метров до старого дерева с дуплом – условного места, означающего финиш, но вдруг прямо на финишной полосе появилась мама Васьки, которая резко схватила его за локоть и потащила домой. Гришка первым опустил руку на шероховатый ствол дерева и, торжествующе сверкнув глазами, гаркнул: «Первый!». В Ваське закипела какая-то жгучая обида, и он прямо-таки завыл от разочарования, давясь слезами и отчаянно хлюпая этой несправедливостью в носу. Мама затащила его в дом – зеленый, с ровными грядками укропа и простеньким крылечком, и от души отлупила ремнем за то, что он умчался на улицу, хотя должен был решать примеры по математике, заданные на лето.

         …Зеленый, с простеньким крылечком и почтовым ящиком на заборе, на котором шаловливая Васькина рука намалевала чертяку…

Василий тряхнул головой с короткими редеющими волосами и порывисто зашагал вверх по улице.

***

Остановившись возле того дома, Василий замер в нерешительности: тот или не тот? Вроде бы похож, и окна те же, даже занавески, кажется… Хотя задорного почтового ящика уже давно не было, как и забора, а с крыши белым глазом подозрительно посматривала тарелка «Триколор ТВ».

Увидев за забором подозрительного мужика с типичной алкоголической физиономией, который уже несколько минут рассматривает дом, на крыльцо выкатились толстая тетка лет эдак пятидесяти с коротким «ежиком» волос, совершенно безвкусно покрашенных в истерично-красный цвет.

— Вам что надо?

— Мать позовите. Скажите, Васька вернулся, — сипло проговорил Василий.

Тетка ошеломленно на него уставилась.

— Вы кто вообще такой?

— Василий я, Горелкин, — гость кашлянул, чтобы скрыть волнение и хоть как-то прочистить пропитое горло. – Мать где?

— Вы, видать, напутали что-то. Нет тут никакой матери, никаких Горелкиных, и быть не может. Тут я живу.

— Но как же… – Василий осекся. – А давно?

— А чего это вы интересуетесь? – подозрительно прищурилась тетка.

— Да у меня мамаша тут жила… Я семнадцать лет тут не был, только вышел – и сразу сюда, — он повторял эти слова, как заведенный. – У меня дочь уже взрослая, а мать, наверное, даже на порог не пустит.

— Ааа… Так вы бывших жильцов ищете? – наконец догадалась тетка. – Так они переехали.

— И давно?

— Да, почитай, шесть лет назад. Как хозяйка померла, так они и…

— Как – померла?

Тетка пожала плечами.

— Как все люди мрут, так и она. Уже в возрасте, кажется, была. Невестка ее, с дочкой, Ленкой, кажись, как померла, так тоже съехала.

Василий некоторое время стоял молча, а потом медленно повернулся и побрел куда глаза глядят. Он шел долго, пока не стемнело. Наткнувшись на ларек «Роспечати», он спросил у пожилой, похожей на стрекозу продавщицы восемь фанфуриков и выхлебал их один за другим, остервенело бросая в серый забор пустые скляночки и с наслаждением слушая звон разбивающегося стекла. «Лосьон хлебный для лица» и «Лосьон перцовый для волос» разлетались на кусочки, и вместе с ними, казалось, разбивалась в памяти Василия грозная мамаша, стоящая в дверях и готовящаяся низвергнуть на голову несчастного Васьки целый ураган из бранных слов. Низкопробный технический спирт ударил в голову, и Василий, зашатавшись, оперся на стенку ларька. Когда земля и небо перестали устраивать рокировку, он снова постучал в маленькое окошечко и купил еще три флакона. Шатаясь, он пошел по улице, по пути открыв один флакончик и с каким-то отстраненным видом высосав его содержимое. На противоположной стороне улицы он вдруг увидел чье-то знакомое лицо, промычал что-то приветственное и, расставив объятия, пошел через оживленную трассу.

***

         Они ехали на дачу к друзьям, которые уже жарили шашлык

— Мяско – блеск, едьте быстрее, пока мы все не съели! — проорал пьяный голос Женьки в телефонную трубку.

— Смотрите, дождитесь нас! – погрозила пальцем пассажирка – законопослушный водитель за рулем никогда не разговаривал по телефону, и ей приходилось исполнять обязанности секретарши, отвечая на звонки.

Видимо, из дружеского чувства товарищи не стали есть мясо, зато по полной программе отыгрались на выпивке…

— Привезите еще бухла, чтобы окончательно низвергнуть этот вертеп в пучину ада — похоронно-серьезно донесся из трубки голос Владика, который должен был развозить честную компанию, находящуюся на даче, по домам и посему не брал в рот ни капли. Голос его был трезв до невозможности и звучал с такой с тоской и унынием, что скулы невольно сводило от ощущения какой-то вяжущей гадости, напоминающей незрелую хурму.

— Не переживай, уже везем, — усмехнулась девушка на переднем пассажирском сидении.

В багажнике их автомобиля таинственно булькала о вселенских тайнах жидкость темного цвета с благородным запахом. Рядом простецки звенели прозрачные бутылки с прозрачной же жидкостью. Перекатывались два огромных арбуза, издававшие утробный звон, если по ним постучать костяшками пальцев. В пакете лежали дорогие польские яблоки – с восковым налетом, ярким цветом холеной толстой шкурки и ватным вкусом мякоти.

         …Машина даже не успела затормозить. Водитель изо всех сил вдавил педаль тормоза, но тщетно. Глухой удар.

— Леш! Что это было?? – изумленно прошептала девушка на пассажирском сиденье через несколько секунд после столкновения.

Лицо водителя приняло оттенок яблоневых лепестков.

— Мы, кажется, бомжа сбили, — медленно произнес он.

— Надо помочь ему! – пассажирка, сбросив оцепенение, потянулась открывать дверь, но молодой человек, сидящий за рулем, остановил ее. Хладнокровие возвращалось к нему с невероятной скоростью.

— Стоять. Лен, я понял. Это разводилово. Ты сейчас подойдешь к нему, а он такой: за десять кусков готов все забыть.

— И что ты предлагаешь делать?

— Едем. Нас тут не было, ничего не помним и не знаем.

Девушка посмотрела на него, как на ненормального.

— Леш, ты понимаешь, что ты вообще говоришь? Ты понимаешь, что мы сбили человека? Давай хотя бы скорую вызовем!

Водитель воровато осмотрелся.

— Камер нет, — пробормотал он себе под нос.

Машина дала задний ход, и, аккуратно объехав распростертое на асфальте тело с по-телячьи бессмысленными и по-детски распахнутыми глазами, рванулась вперед. Отъехав километра на четыре, водитель остановился, вышел из машины и внимательно осмотрел автомобиль на предмет повреждений. Обратно за руль он сел мрачнее тучи.

— Бампер, скотина, помял, — сквозь зубы процедил Алексей.

Девушка боялась поднять на него глаза. Она зажмурилась и молча кусала кулаки, на которые капали соленые холодные слезы.

         А через пять месяцев Колобов Алексей Степанович и Горелкина Елена Васильевна официально зарегистрировали свои отношения.