XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Я очнулся резко. Затхлый воздух ударил в нос, вмиг заполняя лёгкие. Я закашлялся и сел, стараясь остановить приступ. Я чувствовал, что сижу на мокром асфальте, но увидеть этого не мог. Вокруг было темно, хоть глаз выколи. Я попытался встать. Это оказалось тяжелее, чем я думал. Ноги были будто ватными, не слушались. После нескольких неудачных попыток, мне наконец удалось подняться. С трудом передвигая ноги, пошатываясь, я поплёлся прямо. В конце концов, я упёрся в стену. Она была каменной, кое-где я нащупал мох. Опёршись о наиболее выступающий камень, я стал разминать ноги. Постепенно неприятные ощущения прошли, и я мог идти нормально. Только вот куда? Этого я не знал.

Я всё шёл и шёл, то ускоряясь, то, наоборот, замедляя ход, дотрагиваясь одной рукой до стены, чтобы совсем не потеряться в темноте. Я прошёл уже добрых десять километров, а выйти на свет всё не удавалось. Наконец, окончательно выбившись из сил, я решил присесть и отдохнуть. Я сел, выпрямив ноги, спиной опираясь на стену. У меня не было никакого занятия, — ведь я даже не видел ничего — поэтому я просто сидел и думал.

Это странно. Всё, что происходит вокруг. Потому, что туннель (как я понял, это именно туннель такая длина не может быть у обычной комнаты, а тьма, поглощавшая всё вокруг, могла поддерживаться лишь в помещении) всё никак не кончался и при этом шёл только прямо, никуда не сворачивал. Я шёл уже часа три… Или четыре? А может, не прошло и десяти минут? Мои внутренние часы совсем сбились. Я не понимал, сколько я уже пробыл здесь, но, судя по тому, что до сих пор не хотел есть… Немного? Но я успел выбиться из сил… Это всё очень странно.

И тут я увидел крохотный огонёк. Он был слабым, отсвечивал оранжевым, колебался, но он был. Он появился из ниоткуда невдалеке от меня. Я встал и быстро пошёл к нему, постепенно набирая темп. И вот, я уже бежал, а огонёк становился всё ярче. Мне казалось, что он был совсем недалеко, но в итоге, мне пришлось бежать до него. Наконец я подбежал настолько близко, что разглядел на фоне света человеческую фигуру. Я остановился. Затем я услышал непродолжительный смех, и грубый мужской голос, со знатной хрипотцой пробормотал что-то невнятное. Немного поколебавшись, я подошёл ближе, удивляясь, как он меня не заметил. Зайдя в круг света, я увидел мужчину лет сорока, сидящего на полу. У него было небритое лицо, потрёпанный вид, на глаза надвинута шляпа, на подобие ковбойской. Но больше всего привлекал внимание фонарь, стоящий рядом с ним. Именно тот, свет которого мне посчастливилось увидеть. Это была тыква с вырезанной на ней страшной рожицей, внутри которой мерцал огонёк. Именно такие фонарики делают на Хэллоуин.

Я воззрился на тыкву. Потом взглянул на мужчину. По-видимому, он спал. Я сел рядом с самодельным фонариком и огляделся. Всё оказалось примерно так же, как я себе и представлял: каменные пол и стены, покрытые мхом, потрёпанные временем. Свет от тыквенного фонаря доходил в радиусе метра полтора, создавая ровный круг света. Интересно было то, что круг имел чёткие границы. Вот здесь свет, а здесь уже кромешная тьма. Даже если бы мужчина не спал, он не заметил бы меня, пока я не вышел на свет.

Тем ни менее, свет фонаря не доставал до потолка. А мне уж очень хотелось увидеть его. Доказать самому себе, что я был прав абсолютно во всём. Было в этом что-то принципиальное. Я встал и наклонился, чтобы взять фонарь. Я только коснулся шершавой кожицы тыквы, как меня схватили за руку.

Мужчина сделал это неожиданно, поэтому я порядком напугался. Я замер, как будто меня уличили в каком-то преступлении. Удивлённо посмотрев на него, я увидел, что не только его рука, но и глаза вцепились в меня. Они были чёрными, бездонными. Мне даже показалось, как будто они вобрали в себя тьму этого туннеля. Я дёрнулся, стараясь вырваться, но его хватка была просто железной. Мы не шевелились какое-то время. Я, поражённый неожиданностью произошедшего, он — пожирающий меня взглядом. Наконец, я промямлил что-то вроде: «Извините, я не хотел», на что он, не ослабив хватки, гаркнул:

— Кто таков будешь?

— Я… Я…— Я замолчал. Мои глаза больше не видели мужчину. Я смотрел сквозь него.

Такой обыденный вопрос. Такой лёгкий ответ. Всегда при знакомстве мы первым делом говорим своё имя. Имя. Слово, отображающее нас самих. Всегда на вопрос: «Кто ты?», ты произносишь своё имя. Но что, если ты не помнишь его?

Я начал копаться в памяти. Что я вообще могу помнить, если не помню своего имени? Нет, нет… Я всё помню. Я помню моих родителей. Да, мама и папа. Я помню, как они… Как они что? Нет, погодите, как они выглядели? Кем они были, что делали? А я сам? Как вообще выгляжу я?

Я чувствовал это совсем рядом. Все воспоминания, все ответы на мои вопросы были в моей голове, но я никак не мог их поймать. Я помнил всё до того момента, как это начинало касаться меня самого лично.

До этого я не задавался таким вопросом. Меня волновало только то, где я. Но теперь, когда меня спросили, я почувствовал зияющую пустоту внутри. Она всё разрасталась. С каждым моим вопросом к самому себе, с каждым ускользнувшим из-под носа ответом.

Я обмяк и сел абсолютно без сил. Как сквозь дымку, я почувствовал, что меня отпустили, услышал, как мужчина усмехнулся, увидел его лицо, искажённое подобием улыбки. Все чувства потускнели в разы. Я был поражён, опустошён.

Я сидел так ещё какое-то время. Не знаю, сколько. Я уже перестал придавать этому значение. Мне нужно было просто свыкнуться с этим странным чувством. Привыкнуть к этой дыре в собственном сознании.

— Ну как?

Из прострации меня вывел голос, звучавший неестественно чётко и громко. Я повернул голову и произнёс короткое: «А?»

Мужчина опять ухмыльнулся:

— Я говорю: как ты себя чувствуешь?

— Я… эм… — Было довольно трудно описать моё состояние. Я задумался. Мужчина, видя это, поспешно прибавил:

— Э, э! Парень! Да не надо, не надо! Опять полчаса до тебя не дозовёшься ещё… — Он ухмыльнулся ещё шире. Улыбкой это назвать было трудно.

Я не разделял его настроения. Я только что понял, что абсолютно не знаю, кто я. Мне не до веселья. Он, видимо, заметил это и его изборожденное морщинами лицо вмиг стало серьёзным.

— Ты это… Не думай, что один такой. Я понимаю. Проходили уже… Не волнуйся, это пройдёт. Ты вспомнишь, как тебя зовут, кто ты есть и все остальные подробности. Все вспоминают. Просто не сразу.

Я посмотрел на него и понял, что это правда. На лице у него читалось понимание, перемешанное с жалостью. Вот уж чего мне сейчас не надо, так это жалости. Я взял себя в руки. Вспомню — значит всё нормально. Гораздо важнее сейчас — получить ответы на вопросы, мучавшие меня в самом начале. Я набрал побольше воздуха.

— Итак, — выдохнул я, — Как тебя… Вас…

— Нет-нет, — он перебил меня, мотая головой. Из-под «ковбойской» шляпы выбилось несколько длинных прядей волос. — Никаких «Вы». Здесь все равны. Обращайся на «Ты».

Я кивнул и продолжил:

— Как тебя зовут?

— Я Джек.

— Хорошо, Джек, что это за место? И ещё, может, ты знаешь, как я здесь оказался?

Джек молчал. Я выжидающе уставился на него. Похоже, он подбирал слова. Наконец, он заговорил:

— Это место — Туннель. Думаю, ты это уже и сам понял. У него нет названия. Все просто говорят: «Туннель» и каждый понимает, о каком туннеле речь. Ты оказался здесь потому… — Он замялся. — Как бы сказать… В общем, твоя жизнь сейчас висит на волоске.

Я уставился на него, как на ошалелого. О чём он говорит? На каком ещё волоске? Я оглядел себя: всё на месте — руки-ноги целы. Нигде ни царапины.

— Ты о чём вообще? Я так плохо выгляжу?

Джек опять усмехнулся. Что за человек, во всём может найти что-то весёлое!

— Нет, не в этом дело. Это место — не просто Туннель, это тот самый туннель, в котором…

Договорить он не успел. Вернее, мог бы, но мы отвлеклись. Темнота, поглощавшая до этого всё, кроме того крошечного клочка, освещённого самодельным фонариком, в миг рассеилась. На секунду меня ослепила вспышка. Я открыл глаза и увидел…

Теперь всё вставало на свои места. Это был тот самый Туннель, в конце которого все когда-нибудь увидят свет.

Ясно. Так вот о чём говорил Джек. Моя жизнь висит на волоске. Я сейчас полужив, полумёртв.

Холодный белый свет в конце туннеля я видел недолго. Совсем чуть-чуть. За это время я успел моргнуть лишь раза два. А затем вновь темнота. Вновь только крохотный, но зато какой теперь уютный островок оранжевого света. Я повернулся к Джеку. Он молча смотрел на меня.

— Понятно… — Медленно протянул я и устало опёрся на сырой камень. В это трудно было поверить, но это было так. Я вдруг понял, что всегда в течение своей жизни относился к такому типу людей, которые не задумываются о том, что ждёт их после смерти. Просто живут и всё.

Это маленькое воспоминание развеселило меня. Я вдруг понял, что не знаю, как я выгляжу вообще и что можно спросить об этом.

— Джек, как я выгляжу?

— Ты серьёзно сейчас об этом беспокоишься? — удивленно воскликнул он. — Парень, ты либо очень смелый, но не особо умный, либо у тебя мозги не на месте!

Я улыбнулся. Впервые, за… За эту вечность.

— Нет же, глупый! Я спрашиваю, сколько мне на вид лет, какие волосы, какой я вообще. Я ведь не помню ничего. А зеркала тут нет, как я погляжу.

— Ааа… Ну да, ну да. — Он удовлетворительно кивнул, успокаиваясь. — Так… — Он стал пристально осматривать меня с головы до ног. Настолько пристально, что мне даже стало как-то не по себе. — Ладно. Тебе на вид лет тринадцать, может, четырнадцать.

Я кивнул. Это было предсказуемо по моему телу.

— Дальше… У тебя короткие русые волосы и серо-голубые глаза. Длинные ресницы, кстати. Как у коровы. Больше ничего сказать не могу.

— И на том спасибо.

Что ж, теперь я хоть примерно знал, как выгляжу, где я и как сюда попал. Однако… оставалось ещё несколько нерешённых вопросов.

— Джек, а ты сам-то как здесь оказался, почему не наслаждаешься Раем или не горишь в Аду? Откуда знаешь так много про загробную жизнь? И что это за фонарь такой?

Джек издал какие-то странные прерывающиеся звуки, похожие на крик дельфина. Видимо, смеялся.

— Как много вопросов сразу. А ты любопытный малый. Начнём по порядку. Ты знаешь легенду про фонарь Джека?

В памяти всплыло что-то смутное и я неопределённо покачал головой.

— Так я тебе напомню. Джек-фермер при жизни был страшным пьяницей, вёл разгульную жизнь. Когда пришёл срок, за ним пришёл сам Дьявол. Но Джек обхитрил его и выторговал ещё десять лет спокойной жизни. Когда и это время истекло, Джек вновь обвёл старого чёрта вокруг пальца и вытребовал, чтобы тот никогда не забирал его в Ад, и вообще отстал от него. А когда Джек, наконец, умер, его, естественно, не пустили ни в Рай, ни в Ад. Принципиальным вдруг решил сделаться Дьявол. Видите ли, сдержал обещание. Тьфу. Ну, хотя бы выпросил у него уголёк для фонарика. Благо, с собой была тыква.

Мы замолчали. Не то, чтобы я так уж много говорил. Я, по большей части, просто слушал. Но теперь каждый из нас думал о своём. Я посмотрел на тыкву. Внутри горел, переливаясь, уголёк, прямиком из Ада.

Но тут каждого из нас вновь отвлекла вспышка. На этот раз она была ярче и продолжительней. Впервые за всё это время мне стало по-настоящему страшно. А что, если всё? Что, если я уже умер? И вот, сейчас мне придётся идти к этому свету. И предаться страшному Суду, даже при том, что я не помню ни своего имени, ни своей жизни, ни… ни смерти…

Поэтому, когда свет снова потух, я выдохнул, чувствуя нереальное облегчение и посмотрел на Джека.

— Тебе стало хуже. — Монотонно произнёс он. Так, как будто сказал что-то обычное, типа: «У тебя на щеке крем от торта». Волна злости захлестнула меня. Я рявкнул в ответ:

— Сам вижу! Не слепой!

Почему-то эти слова привели меня в бешенство. Я не помню ничего из своей жизни, но я ценю её. Я хочу жить, просто потому, что не хочу умирать. Я хочу снова почувствовать лёгкое дуновение ветерка, услышать шуршание осенних листьев под ногами, увидеть, как садиться солнце, как багровеет небо под его вечерними лучами, хочу услышать голос мамы, которая, как обычно, приходя с работы, скажет: «Ну, сколько сегодня двоек нахватал?»

Мама…

Меня как током ударило. Я вспомнил! Вспомнил её запах, её лицо, её голос, всё вспомнил! И сестру. Мою маленькую девятилетнюю сестру — Верку. Всё поплыло. Туман плёнкой ложился на глаза, а я всё вспоминал и вспоминал: вот мама и папа приносят мне сестрёнку; вот я иду в первый класс; вот мама с папой ругаются; вот папа уходит, мама плачет.

Старые и новые, весёлые и грустные — воспоминания всё проносились мимо, я видел свою жизнь со стороны и понимал, насколько сильно я её не ценил. На глаза невольно выступили слёзы. Мамин голос всё говорил и говорил, всё шептал мне что-то. Я никак не мог разобрать, что именно она мне шепчет, но одни слова явственно услышал. Они буквально впились в моё сознание:

«Ты должен жить, Жень»

Я снова был опустошён. Но теперь это было чем-то вроде полного опустошения для нового заполнения. Информация, с трудом протискиваясь по моим извилинам, заполняла эту пустоту.

В конце концов, я вспомнил всё. Что-то было более тусклым, что-то более ярким. Но теперь я мог почувствовать себя собой.

Я огляделся, будто заново пытаясь осознать, где я, как я здесь оказался. Я увидел Джека. Он сидел рядом и всё смотрел на то тускнеющий, то вспыхивающий красным, уголёк. Заметив, что я очнулся, он тихонько произнёс:

— Как звать-то?

— Ж-Женька.

— Ну, рассказывай, Женька, как ты там?

— Да я…  Да мы с мамой и сестрой в Елабугу ехали…

— Куда-куда? — Не понял Джек.

— Ну, в Елабугу. Город такой. В России.

— А-а-а… В России… Я-то сам родом из Америки, — улыбнулся Джек.

— В каком… А как это мы тогда?.. — Я говорил обрывками, но Джек меня понял.

— Здесь… ну, на Этом свете все говорят на одном. То есть, каждый говорит как будто на своём и слышит остальных на таком же. Но мы отвлеклись. Так что там с этой поездкой-то?

— Мы с сестрёнкой и мамой ехали в Елабугу, бабушку повидать. Вроде, ничего необычного. Но потом… Это я во всём виноват, знаешь… Я сразу не заметил, а когда понял — было поздно. У мамы снова был приступ грусти. Она выпила. Немного, но этого вполне хватило. Когда мы ехали, впереди нас был грузовик. Он перестраивался, а мама… Мама этого не учла. Дальше помню всё как в тумане. Звон стекла, крики, сирена… — Я сглотнул несуществующий ком в горле. — Мы попали в аварию, Джек. И мама сейчас наверняка плачет, винит во всём себя. А Верка… Я даже не знаю, что там с ней.

— М-да… — протянул Джек, — Надеюсь, ты поправишься.

Я задумался. Поправлюсь. Да мне тут наоборот хуже стало. Что же делать…

— Джек, а что надо сделать, чтобы мне стало лучше? Я же наверняка не первый, кто оказался в такой ситуации.

Джек утвердительно кивнул:

— Не первый. А делать… делать тебе ничего не надо. Всего я видел двоих, таких как ты. И оба просто сидели со мной и разговаривали. Если честно, из вас троих ты мне больше всего понравился.

Я ждал, что он скажет что-нибудь ещё. Что-то по поводу того, что с ними в итоге стало, но он молчал. Я начал догадываться, в чём тут дело, но всё равно спросил:

— Так что с ними в итоге стало?

Джек продолжал молчать. Я встал, не в силах больше сидеть на месте.

— Джек, что с ними случилось?

Тишина.

— Джек!

Молчание. Я перешёл на крик:

— Джек! Скажи мне, что с ними случилось!

— Они умерли! — Криком ответил мне Джек. Он тоже встал. — Ушли на встречу к свету! Он манил их! Я говорил им подождать, уговаривал подумать, что можно сделать, но они с улыбкой отказывались! Отказывались, понимаешь? И шли туда, как завороженные! Здесь нельзя ничего сделать, Жень! Ты либо выкарабкаешься, либо… — он перестал кричать, дрогнул всем телом и последние слова произнёс чуть ли не шёпотом, — либо умрёшь.

Я видел, что Джеку приходилось несладко. Именно поэтому я сейчас не видел того задорного пьянчугу, которому было раз плюнуть обмануть самого Дьявола. Он многое повидал в своей загробной жизни. Я невольно проникся сочувствием к этому мужичку.

— Да уж… шансы у меня не велики… — вздохнул я. Страшно. А самое страшное, что я ничего не могу сделать. Абсолютно ничего. Потому, что в итоге мне просто придётся идти на встречу к этому дурацкому свету. Оставить маму и Верочку одних, совсем без мужчин в доме.

Лучше бы остался лежать на месте. Так я бы не вспомнил этого всего, не ждал бы каждую секунду, что умру. Тогда бы не было так больно.

Волна бешенства накрыла меня. Я со злостью пнул стену. Ногу пробила резкая боль. Может быть, я сломал себе пару пальцев. Это вообще возможно, сломать себе что-нибудь здесь? Странный гортанный звук вырвался из меня вместе с криком:

— Ну почему я не могу вернуть всё назад!

Я остановился. Что-то было в этом слове: «Назад». Оно наталкивало меня на мысль, которая пчелой жужжала мне у самого уха. Голова кипела. А что, если пойти туда, назад? Я вспомнил, как долго добирался сюда, до Джека. Да, идти придётся не мало, а времени в обрез. Да и не факт, что вообще что-то получится из этой затеи.

— Джек, — я посмотрел на своего нового друга. Он дёрнулся, когда я его позвал.

— Ч-что?

— Послушай, а кто-нибудь пытался пойти в обратном направлении? — Нога безумно болела. Я сел, стараясь не замечать этой боли.

— В обратном направлении? — тупо повторил он. — Не знаю, Жень. Обычно я здесь вижу только тех, кто уже умер, кого уже нельзя спасти. А те двое… Это редкие исключения для меня.

— Так никто никогда не хотел попробовать пойти туда?

Джек отрицательно помотал головой:

— Не знаю. При мне такого точно не было. Двое до тебя только ревели бесконечно. И всё.

— Тогда стоит попробовать, — я встал и тут же сел обратно. Нога нестерпимо болела. Я поморщился, но снова попытался встать. Джек поспешно мне помог.

— Ты уверен, что сможешь идти? — с сомнением спросил Джек, — Нога-то…

— Нет, — перебил я, прокручивая в голове слова мамы, — Нет, я должен, Джек. Мама и Верка без меня не смогут. Им и так не сладко после ухода отца. Я должен хотя бы попытаться. Ради них, ради самого себя.

В бездонных глазах Джека я смог прочитать уважение:

— Ты молодец, Женя. Нет. Евгений, ты настоящий мужчина, — он протянул мне руку, и я крепко пожал её.

 И тут снова нас ослепил белый холодный свет. Нога тут же перестала болеть. На несколько мгновений вся моя решимость улетучилась. Не лучше ли бросить эту затею? Свет и правду манил к себе. Он уже не казался мне таким уж противным. Я бы даже сказал, наоборот, он был успокаивающим, притягивающим.

«Жень, живи» — голос мамы.

Нет! Я должен увидеть её!

Свет потух. Он действительно был далеко не обычным.

— Тебе нужно торопиться, — строго произнёс Джек.

Я в очередной раз кивнул. В этот раз мне помогла мама. В следующий раз это может не сработать.

Я повернулся спиной к выходу из Туннеля. Что ж, мне предстояло преодолеть немалое расстояние. Мне совсем не хотелось возвращаться в ту темноту, из которой я пришёл, но я понимал: главное — начать. Дальше — проще. Я выдохнул и сделал шаг. Он отозвался острой болью в ноге. Но я не остановился, а сделал ещё шаг. Ещё два шага, и вот я уже стою одной ногой во тьме. Я развернулся, посмотрел на Джека. Тот стоял, отдавая мне честь. Я улыбнулся и крикнул, хотя он стоял совсем рядом:

— Джек! Обмануть Дьявола — это реально круто!

И сорвался с места.

Мне было больно бежать, но я бежал. Потому, что боялся, что уже через мгновенье туннель вновь зальёт свет и я уже не смогу ему противиться. Пот градом спадал с моего лица, мне было тяжело дышать. Рука саднила из-за царапин, которые я получил, дотрагиваясь до стены, что вновь была моим проводником.

Я остановился лишь раз. Вернее, не остановился, а упал без сил. Я так и пролежал на месте, пока не восстановился. Огромным усилием воли я заставил себя подняться. Иногда в моей голове звучали голоса Веры или мамы. Они придавали мне сил, и я бежал быстрее.

Я не боялся, что со мной что-то случится от бега. Потому, что самое страшное для меня сейчас — это смерть. А страх перед смертью и желание выжить даёт человеку уникальные силы.

В какой-то момент, нога вдруг перестала болеть. Мне снова стало хватать воздуха. Я больше не чувствовал под собой асфальта. Меня накрыла волна белого холодного света. И тогда я понял, что от судьбы не убежишь, тогда…

…Я увидел лицо моей мамы. Услышал её смех, сквозь слёзы и тоненький голосок Верки: «Очнулся! Очнулся!».

От судьбы не убежишь, верно. Но мы сами строим свою судьбу. Сами решаем: жить нам или умереть.