XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Доводилось ли вам бывать в небольших городах, в которых, тем не менее, очень легко заблудиться? В таких, где одна вымощенная камнем дорожка выводит вас к ещё пятёрке дорожек, а те дорожки — к ещё семи каждая, и так далее. Даже если всю жизнь изучать эти хитросплетения, то обязательно где-то проглядишь поворот. А затем пройдёшь по нему, и глядишь — нужно исследовать всё по новой.

Таким городом и является мой дорогой Фалтербург. Я с нежностью вспоминаю своё детство проведённое в этом чудесном месте. Помню, как летними вечерами я сбегала бродить по сумрачным улицам, не насыщаясь ими днём. Порой я жалела, что у меня есть дом, а мои родители — далеко не бедные люди, так что я не могла жить, спать и есть как нищая, без крыши над головой.

Лучше всего мне давалось запоминать дорогу. Я могла пройти лабиринт и вернуться в исходную точку тем же путём просто потому что мой мозг замечал каждую малейшую деталь, отличавшую один поворот от другого. Как и в случае с лицами, в детстве я думала, что такая способность присуща всем, уж по крайней мере в Фалтербурге. Но, узнав, что это своего рода одарённость, я очень загордилась собой. Иногда я думала, что хорошо было бы стать экскурсоводом, но в наш город приезжало не так много туристов — в основном то были чьи-то родственники или друзья, да и достопримечательностей у нас не было.

Словом, я была идеальным человеком для наслаждения прогулками. С возрастом я всё меньше любила разделять похождения с друзьями, даже своего парня я не звала. Я, можно сказать, изменяла ему с Фалтербургом, столь сокровенно было моё наслаждение родным городом.

Как-то раз после колледжа я забрела в незнакомый мне доселе переулок. Он оказался довольно узким, а дома явно были старше большинства в городе — если те построены в первой половине двадцатого века, то эти явно стояли ещё с девятнадцатого. Переулок дышал какой-то мрачной праздностью, словно дух готического замка распался на множество кусочков, воцарившихся на собственных территориях. Но это место не было неприветливым, вовсе нет; просто оно как-то отличалось от привычного мне настроения остальных улиц. Людей возле меня было совсем немного, и у тех даже походка была мне незнакомой. Озираясь, я зацепилась взглядом за маленькую тусклую лавку, привлекающую внимание именно своей невыразительностью на фоне кричаще ярких вывесок прочих магазинов. Любопытствуя, я заглянула внутрь.

Это оказался магазинчик картин. Я часто встречала уличных художников, некоторые рисовали портреты на заказ, некоторые — пейзажи, но я мало того, что не видела, чтобы им выделяли помещения, так ещё и полотна, продаваемые здесь, не походили ни на один знакомый мне художественный жанр. Говоря точнее, это просто походило на бездумную мазню. На одних картинах штрихи были пёстрые, на других совсем были лишены цвета. В каких-то работах глаз, казалось, улавливал смутные контуры и образы, но всё же в большей части не проглядывалось ничего. Разочарованная, я хотела было уйти, но вдруг моё внимание захватила одна из картин. Сперва она казалась такой же, как остальные, только основном штрихи на ней были тусклые, с некоторыми яркими вкраплениями, но образы… О, господи, сколько же образов я видела в одну секунду, проносящихся мимо меня! Любая картина, когда-либо написанная за всё время существования живописи, не шла ни в какое сравнение с тем, что я видела. О чем бы я ни подумала, то в тот же миг отображалось на холсте. Я едва не задохнулась от давящих мою грудь чувств. Кровь шумела в голове, а мир сократился до меня и моей картины. Да, в тот момент я уже нисколько не сомневалась в том, что эта картина станет моей! Даже не станет, она, в каком-то роде, всегда ей была, ещё до своего создания. В каком-то трансе я вытянула руки и сняла её со стены. Едва мои пальцы коснулись рамы, я опомнилась. Это был магазин, а, значит, я должна была заплатить.

Продавцом и художником оказался небольшой старичок. Ценника у картины не было, и сперва он отнекивался от того, чтобы я заплатила, но, лишь только я предложила деньги, очень охотно прикарманил их, продолжая причитать о бескорыстии своей творческой профессии.

Я помчалась к себе едва чувствуя дорогу под ногами. Дома я сразу же повесила картину на стену, забыв даже снять пальто. Я отступила, снова любуясь приобретением. О, это неописуемо; мне кажется, я не столько видела эту картину, сколько чувствовала. Что-то поражало всё мое воображение, хватало, кружилось в вальсе с моими сердцем и душой, а затем насмехалось над любым чувством смятения, подавляя его, захватывая сплошным безграничным восхищением. Я бы так и простояла весь вечер перед стеной, если бы не звонок в дверь. Неохотно я открыла Андрею, своему парню, который тут же радостно вбежал в квартиру. В своем пестром пиджаке и джинсах, судя по их широким штанинам, ждавших очереди быть надетыми, кажется, с семидесятых годов, он напоминал весёлую бабочку. Он улыбался мне при каждой встрече так же как тогда, когда я впервые согласилась пойти с ним на свидание. Эта улыбка порой скрашивала мои плохие дни и ещё больше радовала в хорошие. Но сегодня я была слишком задумчива, чтобы обратить внимание на неё. Не успела я опомниться, как Андрей уже стоял возле картины, склонив голову и с любопытством рассматривая её.

— Что это?

— А ты не видишь?

— Честно? Нет. Извини, я не очень понимаю современное искусство. Мне оно кажется слишком абстрактным. Я даже удивлён, что вижу что-то подобное у тебя. Ты же не просто не понимала, а прямо-таки ненавидела такие дела. Но как знаешь, — он пожал плечами, — у всех у нас меняются вкусы по ходу жизни. Кто знает, может, я однажды начну слушать джаз или смотреть фантастику. Берегись, буду тебе рассказывать про «Звёздные Войны» так, как сейчас про «Властелина Колец», — он рассмеялся, но, увидев, что я даже не улыбнулась, неловко замялся.

Если бы Андрей однажды напился и ударил меня, я бы не ощущала себя такой разбитой, как сейчас. Не почувствовать того же, что я, глядя на картину! Это просто немыслимо. За несколько мгновений моё приветливое отношение к Андрею превратилось в полное отвращение. Он через мгновение, наверное, успел забыть о полотне, порхая по комнате и в который раз любуясь стеклянными статуэтками на моих полках, и вообще, вряд ли хотел вывести меня из себя необдуманным комментарием, но я едва удерживалась от того, чтобы впасть в ярость.

Весь вечер я старалась отвлечься от неприятных мыслей, но все время то, что меня раньше радовало в Андрее, больше не казалось мне милым. Ни улыбка, ни привычка трясти руками при разговоре, ни его щебечущий голос. Когда он касался моей руки, меня чуть не передергивало. В голове навязчиво крутилось его непонимание картины, которое мне казалось просто насмешкой и пренебрежением. Не помню, как именно мы провели те часы, но, проводив его уже ночью за порог, я вздохнула с облегчением и с жаждой бросилась вновь любоваться картиной. В ту и в следующую ночь я не спала.

Все выходные я стояла возле стены, лишь изредка отходя поесть. С сожалением я думала о том, что в понедельник мне придётся расстаться с картиной на несколько часов, дабы пойти в колледж, а перед этим недурно было бы поспать. И ведь такими должны быть все мои будние дни! Мне было даже страшно подумать о том, чтобы выходить из дома и не просто не видеть, но даже не ощущать картины рядом. Но я заставила себя лечь, успокаивая себя тем, что мы с ней в одной комнате, и она никуда не денется. К моему счастью, и во сне я продолжала видеть картину и образы, что она порождала, и на утро я была в очень даже неплохом расположении духа. Наскоро позавтракав, я поспешила в колледж, радуя себя тем, что проведу там не так много времени и скоро вернусь.

Вчитываясь в расписание рядом со входом в кабинет, я почувствовала, как кто-то коснулся моего плеча и услышала нежный голос:

— Привет. Можешь подсказать, где найти аудиторию номер сто семь?

Я обернулась и обомлела. Передо мной стояла девушка невероятной красоты. Глядя на неё, я понимала, что у природы, бессознательного, казалось, создателя жизни, всегда было стремление достичь определённого идеала — и вот он, в лице этой девушки, стоял прямо передо мной! Её тонкая фигура напоминала призрачное видение, распущенные чёрные кудри мягко ложились на плечи, как занавесью слегка прикрывая смуглое лицо исполненной прелести. А её глаза… О, что это были за глаза! Одни эти глаза уже вобрали в себя всю вселенную. Её взгляд был тем, что мы представляем, когда мы думаем о космосе. Загадочная недосягаемая звёздная даль, созерцающая тебя, пока ты любуешься ей. От этого чувства я ощутила благоговейный трепет. Я встретила эту девушку всего несколько мгновений назад, а мне уже хотелось броситься ей в ноги и расцеловать руки. Более того, я желала, чтобы она обмакнула меня в грязь, избила, оскорбила, унизила любым другим возможным способом, но я верила, что такое прекрасное существо не способно на подобные действия — и от этого меня захватывал ещё больший восторг, эйфория так и переполняла мой дух, я едва могла вздохнуть от счастья стоять рядом с ней.

Не знаю, сколько тогда прошло времени — но, наверное, не очень много, раз девушка не отошла от меня. Она вежливо кашлянула, напоминая о своём вопросе. Я, спохватившись, пролепетала:

— Я доведу вас, если вы не против!

— Да что ты, я только рада. Только пожалуйста, не надо ко мне на «вы» обращаться, как-то слишком официально, — она нежно улыбнулась, и внутри меня что-то обмерло от счастья, — меня, кстати, Юлей зовут.

— Юлия… — прошептала я, словно пробуя имя на вкус. Конечно, я и раньше встречала девушек с таким именем, но до этого дня я и не замечала, как же восхитительно оно звучит.

— Можно и Юлией, если тебе удобнее. А ты кто?

Она спросила моё имя! Она, богиня, просит имя своей покорной рабыни! Я едва смела поверить в происходящее.

— Я Анастасия.

— Настя?

— Как вам… тебе угодно.

Юлия совсем не обращала внимания на мою неловкость, хотя и внимательно слушала всё, что я говорю. Когда я двинулась, чтобы показать дорогу к аудитории, она протянула мне руку. Я не могла сдержать дрожь, когда брала её ладонь своей. Какое же это райское ощущение! Каждое моё движение по всему моему телу бежали искры. Я разрывалась: мне хотелось подольше походить по колледжу, растягивая момент, когда мы расстанемся, но в то же время мне было противно врать ей. Она так покорно шла туда, куда бы ни направилась я, что я ощутила, как по моей щеке скатилась слеза. Я смахнула её рукой, и Юлия тут же обеспокоенно обогнала меня.

— Что такое? Ты в порядке?

Ангел! Покровительница! Моя пэри! Как же, должно быть, ярко пылало моё лицо от волнения, и как же, должно быть, неуютно было тебе наблюдать меня вот такой. Как бы там ни было, твоё выражение говорило только о заботливой тревоге — моя ты прелесть! Как же ты добра, если готова опускаться с небесных высот до меня, позорного убожества, посмевшего, лишь взглянув, полюбить тебя. Заикаясь, я заверила Юлию, что в порядке. Она покачала головой, но ничего не сказала.

Остаток пути я старалась не подавать виду, что внутри меня бушуют вулканы эмоций, но, когда мы дошли до аудитории, не удержалась и соврала, что это как раз и моя лекция тоже. Юлия счастливо рассмеялась, а я снова едва не заплакала из-за её доверия.

Всё время, что мы сидели, я украдкой глядела на неё. Мне было либо жаль, что я не творческая личность, ведь я могла бы попытаться написать её портрет или воспеть её красоту в стихах, либо я была этому рада, ведь, будь я человеком левой руки, я бы всё равно не смогла передать её ни в одном жанре, в чем, конечно, корила бы себя, как любой поэт. Нет таких кистей и эпитетов, что хватают всю суть. Любое произведение искусства люди понимают по-разному; но в случае Юлии такое было недопустимо, ведь было бы оскорбительно взглянуть на неё и не оробеть от восхищения. Но, увидь её кто-то на портрете или услышь песню, он бы поправил на носу очки и начал рассуждать о ней как о какой-то выдумке, как о порождении чьего-то вдохновения. А я бы со стыдом корила себя за бесталанность, не допуская мысли о том, что талант тут и ни при чем.

Часы в колледже прошли незаметно. Я провожала Юлию до аудиторий, каждый раз заходила на лекцию с ней, садясь где-то в углу, надеясь, что на меня не обратят внимание и не выгонят. Но, когда учебный день Юлии начал подходить к концу, я снова заволновалась. Вряд ли она попросит довести меня до дома, а если и попросит, то я не смогу соврать, что живу с ней, чтобы остаться.

Возможно, Юлия читала мои мысли, причём не полностью, потому что внезапно она предложила прогуляться вместе до моего дома. Я согласилась без раздумий.

В дороге Юлия спрашивала меня о моих увлечениях. Я охотно делилась всем, что знаю, стараясь взаимно интересоваться, но она уходила от ответа, снова переводя тему разговора на меня. Сперва я испугалась, что перехожу её границы, но Юлия радостно ответила мне, что по невероятному стечению обстоятельств всё, что я говорю, совпадает с её вкусами, и я, развеселившись, совсем успокоилась. Хотя я до сих пор была на небесах от восхищения, с каждой минутой некий страх перед Юлией исчезал, и я начинала ловить себя на том, что мне с ней очень даже комфортно проводить время — приятнее, чем со всеми другими моими знакомыми. Я расхрабрилась настолько, что пригласила Юлию к себе, на что та невозмутимо, даже ничего не ответив, сразу же зашла в мою квартиру, осматриваясь.

Увидев картину на стене, она восхищённо ахнула. Я в некотором замешательстве устремила взгляд на эти лихорадочные мазки. За день я уже успела забыть о том, какой захватывающей была раньше картина — теперь Юлия владела всей моей душой. Тем не менее, я рассказала ей о прошлых днях, и Юлия внимательно слушала, соглашаясь с тем, что картина была невероятной.

Мы разговаривали весь оставшийся день и вечер. Вместе ели, вместе смеялись над чем-то, и я всё это время не могла нарадоваться тому, как же легко и приятно с ней было общаться. Перед уходом именно она предложила обменяться номерами. Спать я ложилась перевозбужденная от эмоций.

С тех пор мы виделись каждый день. Я уже не ходила на её лекции, а намного позже и вовсе призналась, что соврала в первый день, над чем мы обе посмеялись, но всегда, когда мы расставались, все мои мысли устремлялись к ней, и я молилась, чтобы она чувствовала моё незримое присутствие так, как я чувствовала её. Лишь я только тихо шептала её имя, всё моё тело отзывалось волнительной дрожью и теплом. Мне представлялось, будто она целует меня, а я лежу под ней, трепеща, не смея брать хоть одну инициативу в свои руки. Порой я фантазировала о её грубости со мной, о приказах, что она выдавала бы мне, какие я с каждым разом выполняла б, а она бы усмехалась всё темнее, хищнее, пока с её губ не начинали слетать ужасные вещи — в моих видениях она приказывала мне такие унижения, что мой мозг начинал превращаться в слепой собачий, из него исчезало всё, кроме её голоса и понимания её слов. Мне становилось стыдно от таких грёз: всё же, вряд ли Юлия была бы жестока со мной, как бы мне того ни хотелось. В жизни казалось, что она, скорее, балует меня: я никогда не видела, чтобы она общалась с кем-то кроме меня, что сначала заставляло меня столбенеть, а потом тешило мою гордость. Ведь именно со мной из всех смертных проводит время Юлия! Вряд ли она знала, о чем я думаю: при каждой нашей встрече её лицо озарялось чистой доверчивой улыбкой, и она нежно говорила со мной.

Однажды, в один из единственных дней, когда я вернулась домой без Юлии (она тогда совсем не приходила в колледж, написав мне, что проспала), ко мне зашёл Андрей. Я открыла ему, едва помня, кто он такой. Он уже не радовался мне — на его лице было такое поникшее выражение, какое обычно бывает у щенка, ударенного сапогом по хребту.

— Настя, привет, я пришёл поговорить с тобой. Ты так резко оборвала общение, я сделал что-то не так? Пожалуйста, объясни мне, я постараюсь исправиться или совсем уйду, если ты того пожелаешь.

— Уйди, — сказала я, прежде чем подумала.

Андрей широко распахнул глаза, пораженно глядя на меня. Я немного сжалилась.

— У меня нет к тебе больше интереса. Это не из-за тебя и не из-за меня, уж поверь. Одни мои чувства не хозяева другим, и я просто не могу заставить себя насильно продолжать получать удовольствие от времени с тобой, — я решила не говорить ему про Юлию.

— Я понимаю. Жаль, что ты не сказала раньше, но я хотя бы не буду больше задаваться вопросами, — он слабо улыбнулся и помахал рукой, — ну, пока!

Я молча закрыла дверь. Этот эпизод оставил на моей душе неприятный осадок: Андрей словно тянул меня на дно, из которого всё это время Юлия меня выводила к свету. Мне срочно нужно было увидеться с ней. Я написала ей, и она тут же отозвалась, что была бы рада пройтись.

Как же Юлия украшала Фалтербург! Среди изогнутых фонарей, вычурных скамеек, старинных табличек она была как одна из мелочей, что отличали Фалтербург от любого другого города. Только отсюда могло происходить такое очарование, такая явная красота и такая нежная грация. Мне виделись воздушные тонкие облака, кружащие в вальсе, объямающие улицы, я чувствовала такую поднятость духа, что мне казалось, будто я вот-вот взлечу над деревьями, распадусь на мелкие частицы и разнесусь ветром по дворам как пепел.

Едва не плача от распирающих меня чувств, я схватила Юлию за руку. Она обернулась, склонив к плечу прелестную голову. Я задыхалась, моё сердце билось в оглушающих ритмах, и я, почти падая на колени, шептала:

— Ах, Юлия, если бы ты только знала, как я люблю тебя! Знай, что мои чувства без прикрас столь сильны, что я прямо сейчас готова была бы пробить ради тебя дыру к центру Земли, а потом схватить Солнце и сделать его ядром; только прикажи.

— Дорогая Настя, я прекрасно понимаю твои слова, ведь и моя любовь к тебе ощущается необходимее дыхания; как я счастлива, что ты тоже любишь меня!

Едва услышав эти слова, я разрыдалась. Что-то горячо шепча, я покрывала руки Юлии поцелуями, не смея верить происходящему. Она нежно смеялась в ответ, гладя меня по голове. Когда я рванулась поцеловать её губы, Юлия вдруг помрачнела, отстраняясь.

— Пока рано, дорогая. Потерпи немного.

Я с уважением отнеслась к её желанию, но всё же, не удержавшись, спросила, в чем дело. Юлия неохотно пробормотала что-то в духе «ну не готова я и всё, давай как-нибудь позже» и быстро сменила тему разговора. Несмотря на то, что я понимала, что дело не во мне, я несколько обиделась, но не подала вида.

С того дня начался новый этап в наших отношениях. Юлия подпускала к себе, позволяла нам нежности, но каждый раз запрещала мне целовать её в губы, а уж тем более заходить дальше. Я сгорала от желания; но что я могла поделать? Мой мозг только распалялся от фантазий из-за недоступности Юлии. Я и правда ощущала себя как собаку на цепи, и была в каком-то опьянении от власти, что Юлия имела надо мной, но мой мозг желал и владеть ей в ответ; по ночам, когда мы были не вместе, я только и могла думать, что о её теле, неприкосновенность которого я разбивала как расписную дорогую вазу; по ночам я только и могла думать о её голосе, кричащей моё имя, о её руках, обхватывающих меня как самую важную драгоценность во всём мире. Юлия изводила меня. Один её вид, одна мысль о ней так кружили мне голову, что я еле могла совладать с собой, едва не впадая в исступление. Она оставалась всё такой же как раньше: мягкой, скромной; но теперь во всей её явной невинности ощущалась соблазнительность, которая, как мне начинало казаться, была с ней всегда. Неужели она только окутывает себя этой завесой чистоты? Я привыкла верить себе, и всё чаще её отказы казались мне скорее раздразниванием, чем неготовностью.

Так, спустя два месяца смирения, я не сдержалась. Мы сидели у меня на диване, она рассказывала мне, хохоча, о книге, которую недавно прочла. Я резко подалась вперёд, хватая её за плечи и подминая под себя. Осознав, что я хочу сделать, Юлия вскрикнула, затрепетав как бабочка. Мгновение я ещё любовалась ее лицом — даже испуг выглядел на нем восхитительно — а затем накрыла её губы своими, жмурясь от долгожданного наслаждения.

Любой, кто хотел бы меня осудить просто не знает, насколько распаленной я была, сталкиваясь с каменной стеной, которую Юлия выстраивала вокруг себя. Нет, я не чувствовала своей вины — она должна была стать моей, когда я уже давно была её. Презреть меня за мою напористость — всё равно, что высмеять обычного человека, который вдруг столкнулся с огромным вселенским ужасом и испугался его, вместо того, чтобы дать отпор. Такой же бессильной я была. Юлия должна была это понимать, так долго чаруя меня.

Когда, наконец, я открыла глаза, я в шоке отпрянула. Я целовала картину из переулка! Обернувшись на диван, я не увидела Юлию. Некоторое время я стояла в оцепенении: минуту или час я напоминала робота с лицом человека, отключенного, но всё ещё пугающе схожего с подвижным живым существом. И тут мой мозг ослепила яркая догадка — это старик, продавший мне картину, он, должно быть, мерзкий колдун, поработивший мою душу, заставивший верить, что безжизненный кусок полотна это моя желанная Юлия! В ярости я сорвала картину со стены, ломая раму и разрывая холст. Я выбежала из дома. Я должна была найти этого колдуна, должна была заставить его отплатить за свою дьявольщину! Во всех мелькавших вокруг меня лицах мне виделась Юлия; и её я разыщу, несомненно, она тоже в рабстве у него, я спасу её, и мы, наконец, будем счастливы. Я остановилась перевести дух и не узнала ту часть города, в которой была. Я заблудилась? Всё вокруг было незнакомо; более того, это совсем не было похоже на Фалтербург. Здания вокруг напоминали гигантов, холодно потешающихся над человеком, как взрослый потешается над ребёнком, как ребёнок потешается над своим младшим товарищем, братом, животным, любым, кто меньше и слабее. Фалтербург же всегда был скорее мудрым родителем, готовым порадоваться за своих детей и разделить их победы или утешить после пустяка или существенной проблемы. Я продолжила идти. Я плутала по улицам долгое время; не знаю, как долго это было, но небо несколько раз успело сменить солнце на луну и обратно, а один раз я даже промокла под дождём. В какой-то момент я запнулась и упала в утомлении, но тут же поднялась с лёгкостью и новым, нескончаемым приливом сил: сколько бы лет жизни у меня это не отняло, а, может, и столетий после жизни, я разыщу колдуна и Юлию. Я отомщу колдуну и заберу Юлию если не как любимую девушку, то хотя бы как долгожданный приз за победу над злом.

Даже Фалтербург был мне теперь врагом, исказившись до неузнаваемости. А, может, он тоже ждал, когда я спасу его от гнёта старика. Кто же теперь скажет наверняка.